ФИЛОСОФИЯ КУБЫШКИ. Российская
экономика: промежуточные итоги
Руслан Гринберг, директор Института
международных экономических и
политических исследований РАН
"Свободная мысль", апрель 2004 г.
Источник:
Перечень достижений российской экономики
за 2003 год на первый взгляд смотрится
внушительно. Притом, в этом перечне — факты,
цифры, с которыми не поспоришь. В первую
очередь — рост валового внутреннего
продукта почти на 7 процентов. Это очень
большая неожиданность и для правительства,
и для аналитиков левого толка, и для
аналитиков правого толка. Год назад многие
предполагали, что уже началось сокращение
темпов роста, связанное с динамикой цен на
нефть. Ожидалось их снижение, в то время как
они продолжали увеличиваться. Ситуация и
теперь крайне неопределенная. Одни
аналитики говорят о стабилизации мировых
цен на нефть, другие предполагают, что цены
начнут все-таки снижаться, — но делать
громкие заявления в этом году уже никто не
рискует.
Во всяком случае, дискуссии годичной
давности никак не затормозили рекордный
рост российского ВВП. Это действительно
рекордный рост для Европы. Из мировых
тяжеловесов впереди разве что Китай, где
этот показатель держится на уровне 9—10
процентов чуть ли не четверть века, так что
китайцы к этому уже привыкли.
Конечно, можно говорить о неоднозначности
причин и следствий российского «чуда»,
можно говорить, что жизненный уровень
россиян к европейским стандартам не
приближается, но нельзя не учитывать, что
весь мир сопоставляет развитие стран
именно по динамике ВВП. Многие государства
могут только мечтать о таких темпах роста, и
для России это безусловный успех. Иное дело,
в какой степени это спонтанный успех, а в
какой — рукотворный. Но это уже проблема
интерпретации.
Другой, однозначно положительный
экономический результат прошлого года —
громадное положительное сальдо
внешнеторгового баланса. В мире принято
считать, что при прочих равных условиях
активный платежный баланс свидетельствует
об успехе экономической политики, а в
России он не просто активный — «очень
активный», много выше, чем в прошлом году.
Третий очень важный момент, напрямую
вытекающий из вышесказанного, — прирост
золотовалютных резервов. Валютные резервы
у нас составляют сейчас 84,2 миллиарда
долларов, и это действительно удивительный
результат. Развитой экономической системе
полагается иметь валютные резервы в объеме
не менее четырехмесячного импорта, а у нас
они превышают импорт годовой.
Международное рейтинговое агентство Moody’s
повысило суверенный рейтинг России до
инвестиционного уровня, что указывает на
растущую привлекательность страны для
иностранных инвесторов. Вообще, мало кто
ожидал, что 2003 год будет отмечен таким
крупным ростом инвестиций в основной
капитал. Их объем в этом году увеличился на
12 процентов, в то время как годом ранее
прирост составил только 2,6 процента. И
прогнозы на 2003 год были преимущественно
пессимистическими. Да и приток иностранных
инвестиций в ушедшем году также был весьма
заметным, составив 6 миллиардов долларов.
Так что, как видим, не все плохие прогнозы
сбываются.
Можно также с осторожным оптимизмом
констатировать наметившуюся
дедолларизацию российской экономики.
Правда, еще пока не ясно, является ли этот
процесс устойчивой тенденцией или это
всего лишь отклонение от тренда,
сложившегося в прошлое десятилетие, когда в
силу несостоятельной экономической
политики американская валюта стала
единственным средством сохранения и
гигантских, и средних, и скудных доходов
российского населения. И в оффшорах, и в
матрацах лежали доллары, потому что и самый
богатый олигарх, и самая бедная старушка,
которая копит себе на похороны, приняли эту
валюту как средство сохранения своей
личной покупательной способности. Но во
второй половине 2003 года начался перевод
долларовой наличности в рубли, что, конечно
же, было связано с резким понижением курса
доллара по отношению к евро.
Правительство и близкие к нему аналитики
о дедолларизации говорят с гордостью.
Однако по сути это варварская
дедолларизация, она является результатом
не здоровой политики, а панических
настроений, поддерживаемых средствами
массовой информации. Даже самые
респектабельные издания пугали читателя
аршинными заголовками вроде «Доллар рухнет».
Ясно, что все это ведет к дедолларизации
отечественного денежного обращения, но
оздоровления экономики касается в самой
малой степени.
Стремительно развивался в прошедшем году
фондовый рынок, показатели додефолтного
уровня были превзойдены, и это тоже надо
приветствовать. Иное дело, что рынок еще
довольно узкий. Но все-таки капитализация
фирм растет, и даже «дело ЮКОСа» особенно не
повлияло на динамику.
А ведь еще совсем недавно в экспертном
сообществе и СМИ страны сплошь и рядом
муссировалась тема «эффекта 2003 года». Этот
феномен глубоко укоренился в общественном
сознании, многие ждали едва ли не конца
света в отдельно взятой стране. Ждали, что
массовый выход из строя отработавшего свой
срок оборудования станет причиной мощной
волны техногенных катастроф (ведь,
действительно, ни в последние годы
советской власти, ни в первое десятилетие
постсоветской никто не занимался
оборудованием, инфраструктурой) — и все это
на фоне пика выплат внешнего долга. Но год
закончился, и ничего из ряда вон выходящего
не случилось. Во-первых, мы спокойно
выплатили долги, во-вторых, без техногенных
катастроф, разумеется, не обошлось — но не в
такой концентрации, чтобы правительство
могло оказаться в безнадежной ситуации.
Правительство наше привыкло работать в
режиме пожарной команды и гасило все
текущие неприятности. Хотя задача
обновления инфраструктурного сектора
нашей экономики по-прежнему стоит очень
остро.
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ ГОДА были не столь
ярки, но крайне ощутимы для государства.
Прежде всего, это экономические эффекты
инерционного плана. Впервые стала
увеличиваться безработица. С 1998 года этот
показатель все время сокращался, в 2003 году
вновь стал увеличиваться. Безработица
выросла на 5 процентов.
Для малого и среднего бизнеса это год
потерянный. Никакого улучшения в этой сфере
не произошло. В странах Центральной и
Восточной Европы валовый внутренний
продукт по меньшей мере на 50 процентов
создается этими предприятиями. У нас — 10
процентов, унизительно низкая цифра. Видимо,
несколько заниженная из-за большого
удельного веса «ненаблюдаемой экономики»
— но принципиально это дела не меняет.
К безоговорочно позитивным итогам года
можно было бы отнести рост реальных доходов
населения на весьма впечатляющую величину
— в среднем на 13 процентов. Но средняя цифра
говорит о многом, когда есть мощный средний
класс, на который обычно приходится не
менее 70 процентов прироста. У нас же менее 20
процентов населения «проглотили» почти две
трети прироста реальных доходов. А это
означает, что социально неприемлемое
неравенство в стране сохраняется в тех же
масштабах, что и в 1990-е годы. Это очень
плачевный итог, поскольку обычно во время
роста происходит некоторое выравнивание
доходов, и это, с одной стороны, укрепляет
социальную стабильность, с другой —
является мотором для развития экономики —
ведь увеличивается массовый спрос. Пока же
в стране по-прежнему сохраняется ужасающая
поляризация личных доходов, которая
возникла уже в 1992—1993 годах. Децильный
коэффициент (соотношение среднего дохода 10
процентов богатейшего населения и 10
процентов беднейшего) в конце советской
эпохи составлял около 4,5; уже к 1993—1994 возрос
до 8—9 (поразительные темпы); в 1998 равнялся
13,4; а сейчас — 14—15. Но ведь реформы в конце
концов затевались для всех.
Но дело не только в массовой бедности.
Несмотря на заметное хозяйственное
оживление, в стране не приостановлены
процессы деинтеллектуализации труда и
примитивизации производства. Эти три
фактора обрекают Россию на экономическое
прозябание — рост может продолжаться сколь
угодно долго, но без развития.
ПРИ ОЦЕНКЕ ТЕПЕРЕШНЕЙ СИТУАЦИИ в
социально-экономической сфере выявляется
противостояние двух школ мышления. Одну
школу мышления, которую я условно
охарактеризовал бы как школу «идеологического
либерализма», представляют те, кто до
последнего времени в решающей мере влиял на
правительственную политику. Логика их
умозаключений сводится к следующему: в
последнее время Россия достигла
определенных успехов. Пусть говорят, что
это связано с хорошей ценовой конъюнктурой
на топливо, на сырье, — это, наверное,
действительно помогло; но с другой стороны,
это же наши топливо и сырье, и в конце концов
главное — чтобы росла экономика. Поэтому
для поддержания высоких темпов роста и для
противодействия возможным срывам ценовой
динамики на мировых топливно-сырьевых
рынках надо и дальше усердно улучшать
инвестиционный климат в стране. Улучшать и
для своих инвесторов, и для чужих. Это
подразумевает и борьбу с коррупцией, и «диктатуру
закона» (что, разумеется, надо
приветствовать). При этом особенно важно,
как уверяют адепты идеологического
либерализма, последовательно сокращать
налоговое бремя. Судя по всему, сейчас это
лозунг дня. Вот здесь-то и проходит
водораздел между школой идеологического
либерализма и школой прагматического
либерализма.
Внешне все выглядит хорошо и логично.
Понятно, что предприниматели не прочь
платить меньше налогов. Но от этого
ожидается и общественная польза. Ход
рассуждений примерно таков: несмотря на ряд
очевидных позитивных результатов года,
хозяйственная активность в стране все еще
репрессивна (несмотря на рост ВВП и прочее)
и может быть улучшена, только если снизятся
налоги. Вдобавок, конечно, проведение так
называемых структурных реформ, то есть
пенсионной, образования, жилищно-коммунального
хозяйства. Правительственные намерения, в
сущности, этим и ограничиваются.
Для либералов-прагматиков, к которым
относит себя и автор статьи, это не главное.
Если мы сравним налоговое бремя России и
других стран, прежде всего тех, которые
уходят и уже ушли от плановой экономики, то
увидим, что наша страна здесь ничем не
выделяется ни в плохую, ни в хорошую сторону.
Абсолютно нормальное налоговое бремя, где-то
30—31 процент ВВП. Поэтому говорить, что это и
есть то слабое звено, взявшись за которое
можно вытащить всю цепь, —
контрпродуктивно. Дело не в высоких налогах,
а в отсутствии рыночных перспектив для
отечественной продукции с высокой степенью
обработки как следствия игнорирования
государством собственных
структурокорректирующих потребностей.
Надо признать, что, наряду с громогласными
призывами улучшить инвестиционный климат,
сократить налоговое бремя и провести «непопулярные»
структурные реформы, правительство
Касьянова заявляло — правда, как-то нехотя
— еще об одной очень важной вещи — о
диверсификации экономики. Да и
правительство Фрадкова декларирует
необходимость продвижения в этом
направлении с целью преодоления
деинтеллектуализации и примитивизации
производства, и это намерение, разумеется,
нельзя не приветствовать.
Будет, правда, большой ошибкой, если и
новое правительство станет настаивать на
том, что этого можно добиться исключительно
с помощью механизмов саморегулирования.
Другими словами, создадим хороший
инвестиционный климат, построим
оптимальную налоговую систему, проведем
структурные реформы и тогда автоматически
получим диверсифицированную экономику,
освободив ее от пресловутой топливно-сырьевой
ориентации. Вот здесь уже придется
применить более крепкие выражения, чем «контрпродуктивный».
Это очень порочная философия. Нигде в мире
— ни в развитых капиталистических, ни в
постсоциалистических странах — в
последние годы без государственной
поддержки, систематической
государственной поддержки, диверсификация
производства не происходит. По меньшей мере
самообман думать, что модернизация
экономики наступит сама по себе, без какой-либо
государственной инвестиционной политики,
даже если в стране удастся сформировать
цивилизованную институционально-правовую
среду и создать условия, близкие к
совершенной конкуренции.
Хочется далее надеяться, что новое
правительство откажется от чисто
идеологической установки на сокращение
государственных расходов. Разумеется, если
вы хотите сократить налоговое бремя, вам
нужно позаботиться о сокращении
государственных расходов. И надо сказать,
что предыдущему правительству это хорошо
удавалось, на что указывает падение
государственной квоты, то есть отношения
государственных расходов к валовому
внутреннему продукту. Сейчас в России этот
показатель едва превышает одну треть. В
самых же развитых странах мира (а это
государства ОЭСР) он находится в диапазоне
45—55 процентов.
Приходится далее констатировать, что,
мягко говоря, очень спорная концепция «минимального
государства» продолжает определять
характер российской бюджетной политики.
Абсолютно не случайно, что правительство
сделало упор именно на силы
саморегулирования. Показательно отношение
к притоку валюты в страну. Префицит
государственного бюджета — это хорошее
дело, но это хорошее дело, когда вы его не
планируете, а он тем не менее получается.
Можно привести в пример Норвегию, где в
конце концов тоже ТЭК приносит
значительные доходы за счет экспорта. Рост
цен, появление «windfall profit» (появление «прибыли,
надутой ветром») бывают и здесь.
Что делать с этими доходами? Вроде все в
порядке, по внешним долгам расплачиваться
не нужно, детские сады и школы работают.
Тогда создается Фонд будущих поколений. Это
деньги общие, у каждого гражданина — свой
пай, причем пай наследуемый. Примерно то же
самое хотят сконструировать и
распорядители российского бюджета,
создавая так называемый стабилизационный
фонд. Но они говорят: «Вы понимаете… Мы все
время ждем падения цен. И мы сейчас не можем
тратить, потому что деньги нам достались “с
ветра”, “с неба”, и мы не знаем, будем ли
получать такие же суммы и дальше».
Звучит вроде бы логично. Но это логично
звучит, когда все основные нужды страны
более или менее удовлетворены, солдаты сыты
и обуты, учителя и врачи регулярно получают
приличную, а не нищенскую зарплату и т. п.
Наконец тогда, когда и без сверхдоходов
осуществляется диверсификация экономики
вообще и экспорта в частности, что среди
прочего призвано нейтрализовывать
колебания мировых цен на топливо и сырье и
тем самым снижать зависимость страны от них.
Если всего этого нет, нельзя сидеть на
горшке с деньгами с однопроцентным
приростом. Это абсурд. Отец, получивший
большое наследство, кладет деньги в банк, с
тем чтобы обеспечить больного сына
лекарствами на десять лет вперед, — вместо
того чтобы везти его в Москву на операцию —
это плохой отец.
Поэтому задача ответственного
государства — разработать приоритеты
своей структурной политики и финансировать
их под строгим контролем. Времени у нас
осталось мало. Может быть, всего несколько
лет. Как бы то ни было, в максимально
короткие сроки должны быть проведены
инвентаризация еще сохранившегося научно-технического
потенциала, с одной стороны, и с другой, —
под давлением и контролем правительства,
консолидация капитала в тех областях,
которые еще можно спасти (яркий пример —
авиастроение) как потенциальных
международных конкурентов. А для
финансирования этих приоритетов нужно
систематическое вливание бюджетных
средств — наряду с частными, чье
поступление обеспечивается «хорошим
инвестиционным климатом».
ТЕПЕРЬ ОБ ОБОЗРИМОМ БУДУЩЕМ. Перспективы
экономического развития страны на текущий
год нельзя назвать пугающими, — но они
довольно безрадостные. Многие из нас в
прошлом году ошиблись, ожидая, что темпы
роста снизятся, потому что упадут цены на
нефть. Полагали, что американцы, достаточно
быстро оккупировав Ирак, так же быстро
наладят там нефтяную промышленность, и
произойдет заметный сдвиг в соотношении
предложения и спроса. Предложение
увеличится, и начнется устойчивое снижение
цен. Не революционное, не обвальное, но
устойчивое. Этого не произошло. И сейчас
спрос на нефть опережает предложение, и до
конца года никакого обвала ждать не стоит, а
для России это очень важно. Поэтому
правительство будет наращивать свой
стабилизационный фонд, он достигнет, может
быть, 500 миллиардов рублей. Не очень ясно,
правда, где наши финансисты будут его
держать.
А всякого рода «кубышками» российское
правительство очень дорожит. Любимое дело
для наших министров «финансово-экономического
блока» показаться перед телекамерами и
поведать: мол, «мы изыскали возможности,
трудно было, но помогли Смоленскому
политехническому институту. В бюджете
денег не было, но из внебюджетных
источников наскребли». Действительно, это
очень приятно, когда у вас много денег и вы
произвольно их тратите: театру какому-нибудь
поможете, консерватории — естественно, с
учетом субъективного отношения к тем, кто
просит.
К сожалению, этот год мы наверняка упустим.
2004 год будет годом инерционным. Нужно
констатировать, что мировоззрение
президента, как это ни печально, больше
тяготеет к школе саморегулирования. Не факт,
что оно уже устоялось, и в этом смысле
возможна борьба за пересмотр ориентиров
экономической политики. Но только в этом
смысле. Потому что политическая система у
нас определена. Одна из важнейших причин
несостоятельности экономических реформ —
в нашей политической системе. Она выстроена
таким образом, что очень высок уровень
безответственности принимающих решения.
Банально звучит тезис «правительство
больше зависит от одного человека, чем от
результатов правительственной политики» —
но это правда. Полноценная парламентская
демократия с точки зрения управляемости
экономического процесса была бы куда более
эффективна, чем нынешний режим. Но надо
признаться, что общество не настроено таким
образом; общество, к сожалению,
предпочитает цезаристский вариант
управления.
Правительство будет продолжать свои «непопулярные
реформы». По-прежнему в вялотекущем режиме,
потому что идти на снижение жизненных
стандартов громадных масс населения все-таки
достаточно рискованно.
Президент приказал, чтобы инфляция в 2004
году составила 10 процентов. Добиться этого
будет трудно. Прошлый год — это год
предвыборный, шла очень мощная
общественная атака на естественные
монополии, и те были вынуждены заморозить
цены, которые не менее существенны в
качестве источника инфляции, чем факторы
денежные. В этом году их, по всей видимости,
удержать не удастся, а следовательно, не
удастся добиться и «плановой» нормы
инфляции.
Падение доллара должно скоро
остановиться. Мы привыкли ждать краха
американского империализма, теперь ждем
краха доллара, не без вожделения. Но и этого
краха дождемся вряд ли. В среднесрочном
плане придется, очевидно, иметь дело с «качелями».
Иначе говоря, соотношение доллара и евро
будет скорее всего колебаться вокруг
паритета, временно отклоняясь от него в ту и
другую сторону.
Техногенные катастрофы неизбежны, если не
будет принято никакого принципиального
решения по поводу структурных приоритетов,
по поводу поддержки инфраструктуры. Число
таких катастроф неминуемо будет нарастать.
Но и здесь не случится никакого обвала.
Все чувствительней становится проблема
разрыва между еще хорошим образованием и
уже примитивным производством. Надо
восстанавливать престиж интеллектуального
труда. И это также должно стать одной из
приоритетных задач нового правительства.
Стране с таким высоким статусом
рационального мышления и мощными
культурными и научными традициями не
пристало мириться с поистине нищенской
оплатой труда занятых в сфере образования,
науки и культуры.
В 1930-е годы Капица объяснял Резерфорду
огромное количество талантов в советской
науке тем, что в СССР нет частного бизнеса. И
люди, жаждавшие хотя бы относительной
свободы, шли в науку, где просто в силу
специфики труда было меньше несвободы. Ныне
приходится сталкиваться с диаметрально
противоположной ситуацией. Молодые
россияне получили широкие возможности
проявить себя в качестве предпринимателей,
наиболее удачливые из них добились
беспрецедентного материального
благополучия, в то время как жизненные
условия для российских исследователей
вообще и начинающих в частности,
катастрофически ухудшились. Разумеется, во
всем мире бизнесмены материально лучше
обеспечены, чем ученые. Но в цивилизованных
обществах достойная жизнь гарантирована и
первым, и вторым, и тем, кто делает деньги, и
тем, кто занят поисками истины.
ОТСУТСТВИЕ ВОЛИ ИЛИ ЖЕЛАНИЯ наладить
систематическую государственную поддержку
гуманитарного сектора экономики (культура,
наука, образование, здравоохранение), как,
впрочем, и отказ от сознательного
выстраивания и реализации приоритетов
структурной политики, принято в России
оправдывать слабостью государства как
такового. Будто бы эта слабость объективно
неизбежна в период перехода страны от одной
общественной системы к другой. И
действительно, когда новоиспеченный
государственный аппарат еще не дееспособен,
когда уровень компетентности чиновников
оставляет желать много лучшего, когда
чиновников много, а зарплаты у них
маленькие, тогда кажется, что любое
действие по конкретной поддержке
конкретного дела не состоится только
потому, что невозможно будет проследить за
ним. Конечно, все это недалеко от истины.
Иногда это похоже на порочный круг:
государство разорено, государство
коррумпировано. А раз это так, никакие «правильно
отобранные приоритеты» не могут
рассчитывать на финансовую поддержку со
стороны государства, ибо казенным деньгам
почти гарантировано «нецелевое»
использование. Поэтому пускай лучше деньги
где-то сосредоточиваются, пусть и не
работают. Остается только «минимизировать»
само государство и стараться в максимально
полном объеме передать его традиционные
функции частной инициативе.
Тем не менее надо со всей определенностью
заявить, что это такой же порочный подход,
что и попытка «осчастливить» человечество
посредством его тотальной «социализации»,
начатой в 1917 году. Грандиозная ошибка
думать, что частная инициатива везде может
и должна заменить государственную
активность, поскольку первая якобы
эффективнее второй. И новейшие
теоретические исследования, и реальная
практика свидетельствуют: в современном
цивилизованном демократическом
государстве деятельность частного
капитала и правительственная активность не
взаимозаменяемы, а взаимодополняемы.
Нам нужно избавиться от иллюзии, что
вместо государства во все сферы
человеческого бытия должен прийти частный
капитал. Были, есть и будут такие области
жизнедеятельности общества, куда частный
бизнес либо вообще не будет инвестировать
средства, либо будет делать это в порядке
одноразовых филантропических акций.
Частный капитал вообще и в России в
частности просто не в состоянии
систематически содержать, например,
начальное и среднее образование,
фундаментальную науку, культуру,
значительную часть здравоохранения. Это
зона ответственности исключительно
социально ориентированного государства,
каким по Конституции должна быть Россия. И
его не может заменить никакая социальная
ответственность частного капитала. От
последнего в данном случае требуется
только добросовестная выплата налогов.
Нам не очень повезло со временем, в
котором происходят крупные изменения в
нашем общественном устройстве. Мир
перенасыщен дешевыми и качественными
товарами, чрезвычайно конкурентен, и Россию
в мировом экономическом пространстве никто
с распростертыми объятиями не ждет. Нам
будет нелегко отстаивать свои национальные
экономические интересы, оставаться
уважаемой страной, субъектом, а не объектом
на международной арене.
Как преодолеть эти сложности? Во-первых,
исключительно важно укреплять государство,
не жертвуя демократическими ценностями.
Здесь необходимо жесткое разграничение
сфер функционирования и ответственности
частного капитала и государственной
активности. Хочется при этом надеяться, что
политическая элита страны не даст себя
увлечь и крайностями государственного
экспансионизма, грозящего прийти на смену
безбрежному либерализму 1990-х годов.
Российское общество должно осознать, что
недостаток государственного регулирования
так же вреден рыночной экономике, как и его
избыток. В противном случае оно будет
постоянно шарахаться от «произвола власти»
к «власти произвола» и наоборот, упуская
возможности для цивилизованной
модернизации страны.
Во-вторых, для России важно организовать
вокруг себя экономическое пространство,
куда войдут заинтересованные страны СНГ.
Россия — большое государство, но оно
недостаточно велико, чтобы быть
самодостаточным, таким, как, например, Индия
или Китай. Теоретически и эмпирически
установлено, что для нормального
функционирования и развития рынка
необходимо, чтобы в рамках единого
экономического пространства проживало 300—350
миллионов человек. Только в этом случае
проявляются в полной мере все
положительные эффекты такого пространства
с точки зрения емкости рынка и его
ресурсообеспеченности. Так, например,
происходит сейчас в Европейском союзе,
который активно участвует в мировых
процессах глобализации, но при этом
остается самостоятельным и в ряде важных
сфер весьма обособленным блоком государств.
Пока же, как известно, никак не удается
добиться серьезных успехов в интеграции
постсоветского пространства. Более того,
дезинтеграция продолжается — пускай, не
такими обвальными темпами, как в 1990-е.
Россия так и не смогла стать
консолидирующим центром СНГ, что негативно
отражается и на отечественной экономике.
Главная причина отсутствия
консолидированного постсоветского
сообщества заключается в том, что
большинство стран СНГ действует во
взаимных экономических отношениях по
принципу: максимум экономических выгод и
минимум политических обязательств. Так не
бывает. Не может быть эффективного
регионального блока без ограничения
национальных суверенитетов входящих в него
стран. Теперь ситуация начинает меняться.
По-видимому, постепенно исчезает иллюзия,
что в одиночку можно быстрее попасть в клуб
цивилизованных наций.
Как бы то ни было, реальные предпосылки
для превращения ныне вяло-аморфного СНГ в
жизнеспособный региональный блок
возникнут только тогда, когда на смену
благостным интеграционным мечтаниям
придут вполне конкретные задачи,
вытекающие из такого же конкретного
коллективного интереса. Если Россия
инициирует комплексную программу
структурной перестройки постсоветской
экономики на основе тщательно отобранных
приоритетов и широкого распространения
современных технологий, такой интерес
появится без всякого принуждения. Я бы его
обозначил как коллективную
заинтересованность в групповом
обособлении заинтересованных стран
теперешнего СНГ с целью организации и
развития собственных конкурентоспособных
ТНК или виртуальных ныне финансово-промышленных
групп, способных участвовать в
глобализации мировой экономики в качестве
ключевых игроков процесса.
Все это, однако, мысли о должном. Но ведь
жизнь пока идет, как идет. И судя по всему, не
хочет покидать наезженное русло. Судите
сами.
Философия демонизации государства как
такового поддерживается во всем мире, но
там это остается главным образом на уровне
риторики, а здесь практика, здесь что-то
вроде опытного поля. Запад с удовольствием
поддерживает самые ультралиберальные
начинания российской власти, вроде,
например, плоской шкалы подоходного налога,
— но у нас, а не у себя. Уместно здесь также
заметить, что, несмотря на постоянную
критику, да и самокритику
сельскохозяйственных субсидий, Запад, по-видимому,
очень далек от их отмены. Но у нас находятся
прогрессивные деятели, желающие в этом
вопросе быть еще «западнее», чем сам Запад.
Весь мир субсидирует сельское хозяйство
— тех самых умных, богатых, трудолюбивых,
героев капиталистического труда, которые
встают в четыре часа утра, чтобы помочь
родиться поросенку. Да хоть в три встань,
хоть в два — ты разоришься без
государственной поддержки. У нас и
трудолюбивых, и не очень хотят заставить
держаться на плаву самостоятельно, не думая
о каких-то там пахнущих социализмом
субвенциях, ценовых паритетах и т. п.
И эта установка на безоговорочную
деэтатизацию экономики продолжается, судя
по всему, и после думских и президентских
выборов. Обычно ее адепты как у нас, так и на
Западе, констатируют серьезный откат
страны от демократических ценностей. Но тут
же добавляют: зато президент наконец-то
получил возможность быстро и
беспрепятственно провести либеральные
экономические реформы. Вроде, нет худа без
добра. Но что такое для нас либеральная
модернизация? Либеральная модернизация —
это значит, что после пятнадцатилетнего
обнищания надо и дальше работать в этом
направлении. Идти, следовательно, на
очередные «непопулярные меры». Что значит «непопулярные»
меры? «Непопулярно» будет основной массе, а
не тем, кто их будет проводить. Для
последних же главный вопрос — что можно
еще сделать, чтобы свести бюджетные
обязательства к минимуму. Пропагандируется
самый настоящий зоологический капитализм.
И при этом все время ссылаются на Европу,
где, мол, тоже борются против излишнего
участия государства в экономике и в
социальной сфере. Правда, в Европе борются
за то, чтобы безработный, поехав на
Канарские острова, отдыхал бы там не 2
недели, а 10 дней. Чтобы он через 10 дней
приехал и начал бы искать работу. Причем об
этих 4 днях идет ожесточенный спор. И это
почти не метафора. А здесь для
правительства все бюджетники —
иждивенцы, и безработные, и занятые, только
нормы заметно иные.
Мы сгоняем «жирок» с бюджета, выстраиваем
«стройное государство», как говорят немцы.
Правда, это для бюджета «жирок»; а для
социально необеспеченных — это кусок хлеба,
позволяющий жить, а не прозябать; для малого
и среднего предпринимательства — это
поддержка, позволяющая развиваться. Но
почему не заботиться о «стройности
государства», если общество атомизировано,
сопротивления практически нет, молодежь
более или менее довольна, ну а старики —
давно не в счет. Жизненные стандарты низки,
население, как следствие, пассивно. При
отсутствии в России среднего класса почти
половина отождествляет себя со средним
классом — то есть более или менее довольны
жизнью, что еще более укрепляет уверенность
власти в правильности своего поведения.
У нас, повторюсь, есть в запасе три-четыре
года, пока еще не окончательно
растранжирено и разрушено все более или
менее перспективное в советском наследстве.
А после Россия окончательно превратится в
часть мирового технологического
захолустья. При этом страна может даже
разбогатеть. Ведь и золотовалютные резервы
неуклонно растут, и население сокращается
быстрее, чем сырьевые запасы; вымрет еще
несколько десятков миллионов россиян — и
бюджета будет хватать на всех. Но если мы
выбираем такой вариант нашего общего
будущего, если мы ориентируемся на
стагнацию, на медленное сытое умирание и
копим на собственные похороны, — то пускай
этот выбор будет открытым и осмысленным.
Благо, пышность похорон и большой мраморный
памятник правительственная «философия
кубышки» вполне может нам гарантировать.
