А.В. Улюкаев. «В ожидании кризиса: ход и противоречия экономических реформ в России»

В этой ситуации не будет преувеличением утверждать, что в 1997 г. капитализм стал таким же врагом реформ (т.е. капитализма), как в 1996 г. коммунизм. После того, как системная трансформация стала в России свершившимся фактом, коммунистическая угроза как системная опасность перестала быть актуальной. Перед страной встал выбор моделей капиталистического развития: буржуазно-демократического или номенклатурно-монополистического. Та часть финансового сообщества, которая извлекает ренту из своего единения с политической властью и неспособна к существованию без такого паразитирования (неконкурентный капитал)¹, выступает против приобщения России к ценностям буржуазной демократии, рыночного либерализма и в этом смысле представляет собой, как ни странно, угрозу цивилизованному капиталистическому развитию страны.

На самом деле капиталисты столь же ограничены и зашорены, как и коммунисты. И это не ново. Такую же зашоренность демонстрировали многие представители американского бизнес-сообщества в 30-е годы во времена «нового курса» Рузвельта, обвиняя его в измене и сговоре с красными, не понимая того, что именно политика Рузвельта и его реформы отвечали цели сохранения и укрепления американской капиталистической экономики, т.е. их собственным жизненным интересам. Нечто подобное происходило и в период администрации Кеннеди в начале 60-х годов.

Представляют ли коммунисты в России сейчас, после 1996 г. системную угрозу? Думается, что нет. Их верхушка («внутренняя партия») вполне инкорпорирована в российский политический истэблишмент.

¹. Подробнее о сущности и формах неконкурентного капитала см.: Улюкаев А. Россия на пути реформ. М.: Евразия, 1996.

Мобилизация их электората достигла своего предела и потенциал «протестного голосования» будет с переходом к экономическому росту лишь сокращаться. А в рядах их сторонников происходит естественный и принципиальный раскол: на честных, но интеллектуально недостаточных маргиналов и на беспринципных, но вполне вписывающихся в политико-экономические реальности оппортунистов.

Собственно, точно так же эволюционировали и все европейские коммунистические партии в послевоенный период. Речь идет не о социал-демократизме как идеологическом выборе, как сущностном признаке, но об оппортунизме как выборе практическо-политическом. Коммунисты-оппортунисты становятся важной составной частью политической и деловой элиты страны, своего рода «оппозицией его величества». И если эта оппозиция через пару политических циклов победит на выборах и сформирует свое правительство, ничего драматического не произойдет. Драматическим это могло бы быть, пожалуй, в период незавершенной системной трансформации. Именно поэтому в переходный период 1992—1996 гг. реформаторы пошли на компромисс и даже на союз с неконкурентным капиталом против коммунистического реванша под взятым у Бродского лозунгом-оправданием «но ворюга мне милей, чем кровопийца». Логика здесь довольно простая: воры-капиталисты могут украсть часть государственной собственности, коммунисты погубят и разрушат всю государственную (и негосударственную тоже) собственность. Лучше потерять часть, чем целое. Когда же завершение системной трансформации дало гарантии неутраты целого, настало время позаботиться и о части, а для этого — расторгнуть компромисс с «ворюгами», которые в новой ситуации оказались, пожалуй, опаснее, чем «кровопийцы».

Так или иначе, совокупность указанных социально-политических проблем и определила недостаточно высокую эффективность использования второго «окна возможного» в 1997 г.

Возвращаясь к принципиальным проблемам взаимосвязи либерализма и экономического развития, отметим, что на общем уровне можно выделить две пары зависимостей. С одной стороны, экономические и политические свободы весьма тесно связаны между собой. Либерализм экономической политики, как правило, соответствует стабильности демократии. Авторитарные режимы, как правило, не проводят либеральна экономическую политику. С другой стороны, анализ экономической истории стран мира показывает, что либеральной экономической политике соответствуют и высокие и устойчивые темпы экономического роста.

На ранних стадиях экономического развития д ля бедного общества массированное перераспределение валового общественного продукта через государственный бюджет в пользу тех или иных приоритетов (в частности, образования и здравоохранения), массированное вмешательство государства в определенные сферы социально-экономической жизни, централизация принятия решений и соответствующее обеспечение ресурсами могут быть и действительно являются результативными, обеспечивая прорывы в развитии тех или иных объявляемых приоритетными сфер экономики или общественной жизни (так было в СССР, на Кубе). Однако на более продвинутых стадиях снижение эффективности использования средств перевешивает возможность их быстрой мобилизации, и достигнутые преимущества даже на избранных приоритетных направлениях утрачиваются.

В постсоциалистических странах взаимосвязь между экономическим ростом и достигнутой степенью экономической свободы такая же прямая, как и в случае общемировых сопоставлений. Здесь уместно сослаться на комплексное исследование, проведенное в 1996—1997 гг. одновременно в нескольких десятках стран группой экспертов Мирового банка¹. В рамках этого исследования все постсоциалистические страны были ранжированы и сгруппированы в четыре группы по критерию экономической либерализации по таким параметрам, как либерализация цен, устранение административных барьеров во внутренней торговле, отмена экспортных тарифов, конвертируемость валюты, уровень импортных тарифов и квот, приватизация, развитие частного сектора (группировка дана по нисходящей по состоянию на начало 1996 г.).

¹. Отчет о мировом развитии в 1996 году. От плана к рынку (From Plan to Market, World Development Report 1996. Oxford: O.U.P., 1996).

Группа 1 (наиболее экономически либеральные страны, средний индекс либерализации — 6,9): Польша, Словения, Венгрия, Хорватия, Чехия, Словакия, Македония.

Группа 2 (средний индекс либерализации — 4,7): Эстония, Литва, Латвия, Болгария, Албания, Румыния, Монголия.

Группа 3 (средний индекс либерализации — 3,4): Киргизия, Россия, Молдавия, Армения, Грузия, Казахстан.

Группа 4 (наименее экономически либеральные страны, средний индекс либерализации — 2,0): Узбекистан, Украина, Белоруссия, Азербайджан, Таджикистан, Туркмения.

Взаимосвязь между экономическим ростом в той или иной стране и степенью либерализации экономики, выявленная в ходе указанного исследования, показана в табл. 16.

Взаимосвязь между уровнем либерализации экономики, контролем инфляции и социальными индикаторами отражена в табл. 17.

Из данных таблиц видна совершенно четкая зависимость, распространяемая на три первые группы стран. Чем больше экономическая свобода, чем более либеральная экономическая политика проводится в стране, тем менее глубоким в итоге оказывается спад, тем скорее преодолевается экстремально высокая инфляция, раньше начинается экономический рост, тем более позитивна динамика продолжительности жизни населения страны. А вот четвертая группа вроде бы является исключением. Здесь при меньшем, чем в третьей группе, уровне экономической свободы и отсутствии финансовой стабилизации и контроля инфляции менее глубокий экономический спад и лучшая динамика продолжительности жизни. Этому есть очевидное объяснение: третья группа ровно наполовину состоит из стран, в течение длительного времени ввергнутых во внутренние и внешние вооруженные конфликты, блокаду, драматическое разрушение экономического потенциала.

Стоит, однако, заметить, что применение средств либеральной экономической политики приносит плоды и в послевоенной ситуации: уже в 1994—1995 гг. разрыв между третьей и четвертой группами по глубине спада заметно сократился. В 1996—1997 гг. он исчез полностью.

<<   [1] ... [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45] [46] [47] ...  [49]  >>