А.В. Улюкаев. «В ожидании кризиса: ход и противоречия экономических реформ в России»

Ведь эти черты современного капитализма — результат не вполне естественного его развития. В известном смысле это послевоенный капитализм, и отмеченные (и сходные) его черты — суть издержки военного времени. Это капитализм, переживший «холодную войну», наложившую на него свой неизгладимый отпечаток. Безусловно, социализм вчистую проиграл «холодную войну», полностью подорвавшую его воспроизводственные механизмы. Но и капитализм ее не выиграл. Понуждаемый социалистическим вызовом в рамках «холодной войны», он попался в ловушку пресловутого государства всеобщего благоденствия (welfare state). В 50—70-х годах государственные обязательства и государственные расходы практически во всех развитых капиталистических странах стремительно возрастали (и в абсолютных величинах, и в долях от ВВП). Государство брало на себя обязательства в областях образования, здравоохранения, пенсионирования, социального вспомоществования. Особенно быстрым был рост социальных трансфертов. В результате нарастали налоговое бремя, дефицитность государственных бюджетов, внутренний долг, снижалась норма накопления, эффективность воспроизводственных процессов. В конечном счете подрывались основы экономического роста в долгосрочном аспекте.

¹. Речь идет не о том, каким может стать российский капитализм в близкой перспективе по комплексу объективных обстоятельств его становления и развития, а о том, к чему нужно стремиться, какова субъективная цель трансформации и реформ.

Данные об увеличении государственных расходов в развитых капиталистических странах приводятся в табл. 19.

Таблица 19. Государственные расходы в ряде развитых капиталистических стран в 1937—1996 гг. (в % от ВВП).

Составлено по данным МВФ. Данные в среднем по 1937 г. приводятся без учета Германии и Японии, ведших в то время войны или военные приготовления.

Модель государства всеобщего благоденствия, основанная на росте государственных обязательств и расходов и вызываемом ими перманентном возрастании налогового бремени, описывается и некоторыми другими базисными характеристиками, такими, как: преобладание централизованных институтов (и корпоративных, и социальных);

высокая степень государственного регулирования, нацеленного прежде всего на перераспределение доходов, централизованное установление заработной платы и обеспечение «полной занятости»;

попытки регулирования рынка капиталов и инвестиционного процесса, исходя из социальных критериев;

высокая степень концентрации частного бизнеса (зачастую в ущерб малому и среднему) при его тесной связи с государственными институтами.

Результатом практического применения модели «государства всеобщего благоденствия» оказался рост числа тех, кто финансируется за счет налогов (т.е. лиц, фактически паразитирующих на рыночном секторе при помощи государства), относительно тех, кто финансируется собственно рынком, т.е. занятых в коммерческом секторе, включая предпринимателей и работающих по найму. Наиболее ярко это было выражено в «идеальном» welfare state — Швеции. Если в 1960 г. на одного человека, занятого в рыночном секторе, здесь приходилось 0,382 человека, финансируемого за счет налогов, то в 1990 г. — уже 1,51, а в 1995 г. — даже 1,83. Т.е. число паразитирующих относительно тех, кто создает общественное богатство, увеличилось почти в 5 раз! (Вот уж действительно — один с сошкой, семеро с ложкой).

Важно, что здесь возникает тесная связь политики с экономикой: занятые в «паразитирующем секторе» составляют больший, растущий и хорошо организованный электорат, обеспечивающий электоральное преимущество политике наращивания государственных обязательств. Возможность разрыва этого порочного политико-экономического круга появляется лишь в условиях глубокого кризиса. Так, к концу 80-х годов он охватил ряд развитых стран, в той или иной степени использующих модель «государства всеобщего благоденствия». Реакцией на него оказалась либерально-консервативная «революция» 80—90-х годов, связанная в США с президентом Р. Рейганом, в Великобритании — с премьер-министром М. Тэтчер, в Швеции — с премьер-министром К. Бильдтом, в Германии — с канцлером Г. Колем и т.п. В результате в 90-е годы ряд развитых стран сделали попытку сократить безмерно разросшиеся государственные обязательства, базируясь на двух обстоятельствах: во-первых, крах социалистической политико-экономической системы, девальвировавший социалистический вызов как важнейший стимул наращивания объема государственных социальных обязательств в развитых странах, во-вторых, снижение эффективности экономики этих стран, их конкурентоспособности на мировых рынках. Швеция, Великобритания, Бельгия, Нидерланды смогли несколько снизить объемы государственных изъятий из ВВП. Однако опыт этих стран показывает, что политически сделать это в неэкстраординарных условиях чрезвычайно трудно.

Вот почему выход из социализма ни в коей мере не может означать попытки скопировать систему государственных обязательств, государственных финансов, распределения национального дохода, существующие в стабильных, развитых рыночных демократиях. Верхний предел государственных обязательств для России определяется минимальным их уровнем среди развитых стран — одной третью ВВП¹. Между тем в России он достигает ныне 45% ВВП.

К сожалению, российские политико-экономические элиты слишком долго шли к признанию этого, казалось бы, довольно тривиального положения, отмахиваясь от разъяснявших его либералов как от назойливых мух. И лишь глубина и драматичность бюджетно-финансового кризиса способствовали прояснению «руководящих мозгов».

<<   [1] ... [42] [43] [44] [45] [46] [47] [48] [49]  >>