А.В. Улюкаев. «В ожидании кризиса: ход и противоречия экономических реформ в России»

¹. Подробнее об этом см. Гайдар Е. Экономические реформы и иерархические структуры. М.: Наука, 1990.

Некоторые другие элементы рыночных и даже рыночно-капиталистических отношений возникали в «тени» господствующей социально-экономической системы, но были явно криминальными, что значительно осложняло их экспансию и готовность общества признать их право на существование.

Итак, в первой фазе цикла системной трансформации параллельно с разрушением социалистического строя активно зарождались элементы строя капиталистического. Если бы в этой ситуации страна могла войти в режим управляемой модернизации, системная трансформация могла бы стать более плавной и более длительной. Проблема состояла лишь в том, что управляемая модернизация требовала жесткого политического контроля над ситуацией, а та единственная сила, которая этот контроль могла осуществить (партийно-бюрократическая властная пирамида), категорически не принимала самих идей модернизации.

Поэтому спектр исторических альтернатив очень сузился: обязательной стала не только революционная системная трансформация, но и предваряющая ее политическая революция.

Политическая революция — действительно массовое историческое действие. Для нее необходимо, чтобы массами овладела идея. Таковой стали демократия и рынок. Идеологический консенсус, сложившийся на основе их соединения, стал движущей силой политической революции. На самом деле в России этот консенсус сложился как бы по недоразумению. Для впервые открывших эти идеи для себя (а таковыми были по существу все) ценности демократии и ценности капитализма слились воедино и превратились в центр жизненных упований как тех, кто по своей социальной сути и жизненному опыту был сориентирован на демократические ценности (интеллигенция), так и тех, кто по тем же параметрам был сориентирован на ценности рыночного капитализма (зарождающийся отечественный бизнес, продвинутая часть бюрократии). Консенсус этот оказался, естественно, недолговечным, но свою историческую роль сыграл¹.

К слову говоря, совсем по-иному сложилась судьба антикоммунистического консенсуса в странах Восточной Европы (прежде всего так называемой «вышеградской группы»: Чехия, Словакия, Польша, Венгрия) и Прибалтики. Он не только не разрушился в первые годы после краха коммунизма, но и составил основу более прагматического общенационального консенсуса («вышеградский консенсус») относительно необходимости проведения глубоких либеральных реформ и жесткой финансово-экономической политики. В результате смены правительств, рокировки правящих партий и оппозиции, приход в ряде из этих стран (Польша, Венгрия, Литва) к власти социалистических партий (в которые трансформировались бывшие правящие коммунистические партии) не привели к ревизии курса реформ. Объяснение этого феномена требует отдельного исследования. Здесь же можно указать на такие моменты, как однородность общества в указанных странах, наличие традиций «буржуазной демократии», неискорененность частной собственности и предпринимательской инициативы даже в период социализма, ориентация общества на западные ценности, в том числе и в сфере экономической политики, готовность общества терпеть жесткость реформ как разумную плату за достижение национальной независимости и возвращение в сообщество цивилизованных наций (первый мир).

¹. Подробнее о формировании и распаде идеологического консенсуса в период системного кризиса см.: Улюкаев А. Куда качнется маятник российских реформ // Открытая политика. 1996. № 7.

Однако нужно отметить, что «вышеградский консенсус» не только продвигает реформы, но и ставит социально-политические пределы их радикальности. Перенос на «почву», которая приносит в год от 2 до 4 тыс. долл, валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения (от Литвы до Венгрии), тех политико-экономических реальностей, которые характерны для стран с годовым ВВП на душу населения ровно на порядок большим — от 20 до 40 тыс. долл, (от Великобритании до Швейцарии), создает стопорящую серьезные дальнейшие преобразования и препятствующую долгосрочному устойчивому экономическому росту политико-экономическую конструкцию «относительно богатого государства»¹. Так, в Польше, имевшей 2790 долл. ВВП на душу населения в 1995 г., отчисления в распределительную пенсионную систему составляют 15,4% ВВП, что превышает уровни многих развитых стран и создает труднопреодолимые препятствия долгосрочному экономическому росту.

Итак, политическая революция, объективной основой которой оказался углубляющийся системный кризис, а движущей силой — идеологический консенсус по поводу необходимости демократии и рынка, стала разворачиваться в России на излете первого этапа цикла системной трансформации примерно с середины 1989 г. Ее основными элементами были:

разрушение партийно-бюрократической пирамиды власти, сначала по отдельным звеньям, а затем и всей ее конструкции целиком;

вытеснение коммунистической партии и ее идеологии на обочину общественного развития;

все более явная антикоммунистическая ориентация основных средств массовой информации;

захват силами идеологического консенсуса все новых и новых органов представительной власти на выборах, формирование ими мощных (хотя и недолговечных) политических объединений.

¹. Подробнее об «относительно богатых государствах» см.: Улюкаев А. Демократия, либерализм и экономический рост // Вопросы экономики. 1997. № 1.

Хотя спектр исторических альтернатив, как отмечалось выше, сузился, ход исторического развития на этой фазе все еще был альтернативным: оставалась возможность относительно постепенного, поэтапного развития политической революции. Однако продолжавшееся углубление как системного, так и экономического кризиса делало такой исход все менее вероятным. Все более вероятным становился скачкообразный, одномоментный «сброс» прежней политической системы.

И этот момент наступил — Август 1991-го. Он в третий раз сузил пространство исторических альтернатив.

Оценки, даваемые этому событию, сильно разнятся с течением времени. Эйфория сменялась разочарованием, разочарование — усталостью и сарказмом. Однако, если отвлечься от того, насколько новая политическая реальность соответствовала и соответствует ожиданиям носителей идеологического консенсуса, то следует признать, что свою историческую роль Август 1991-го отыграл на совесть. Произошло историческое событие, адекватное известному эпизоду советской мифологии («стена — да гнилая, ткни — и развалится»). Ткнули — и развалилась.

Политическая революция свершилась стремительно, социализм как политическая структура, как пирамида власти рухнул в одночасье подобно карточному домику. Россия снова оказалась в зоне расширившегося спектра исторических альтернатив. Их, однако, никто не формулировал и не предлагал.

Настоящая альтернатива, между тем, обретала «товарный» вид в подмосковном дачном поселке Архангельское, где группа Е. Гайдара готовила программу российских реформ. Великой удачей победившего в политической революции идеологического консенсуса оказалось то, что хорошо подготовленная, сплоченная и решительная команда либеральных реформаторов оказалась, как говорится, в нужное время в нужном месте. Идея вторично овладела массами и стала материальной силой. Только в первый раз это были деструктивная идея и деструктивная сила, во второй раз — конструктивная идея и конструктивная сила. Так начался второй, созидательный этап цикла системной трансформации.

Понятно, что разработка программы преобразований, поиск нормативных ответов на вызовы экономических и социальных обстоятельств — это одно, а реализация программы в определенных политических обстоятельствах — совсем другое. Очень точно сказала об этом известный английский экономист Джоан Робинсон: ответы экономистов — это вопросы для политиков. Поэтому лучше всего, если те, кто формулирует эти вопросы, и те, кому их формулируют, являются одними и теми же людьми. Именно этим определилось то, что команда Е. Гайдара в 1991 г. не только вошла в Правительство, но и возглавила его.

<<   [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] ...  [49]  >>