А.В. Улюкаев. «В ожидании кризиса: ход и противоречия экономических реформ в России»

Итак, можно сказать, что в результате преобразований Россия стала страной рыночной, но неразвито рыночной, капиталистической, но неразвито капиталистической, демократической, но неразвито демократической. Рынок, хотя и чрезвычайно далекий от фридмановско-хайековского идеала свободного рынка, был создан. Начался второй этап жизни российского капитализма.

Приведем наиболее распространенные мифы о втором этапе реформ.

Миф первый: пришла в Правительство в 1991 г. команда реформа-торов-радикалов и взнуздала Россию, навязав ей несвойственный путь развития. Но в действительности коридор возможного в тех условиях оказался настолько узким, что практически любой реформатор был бы вынужден делать примерно то же самое. И либеральные реформы начались не потому, что пришел Гайдар, а Гайдар пришел, потому что прежний строй рухнул, а из-под его обломков общество могло выбраться только при помощи либеральных реформ. И Е. Гайдар был мобилизован не столько Ельциным, сколько временем, так как лучше других понимал сущность этих реформ и мог реализовать их на практике.

Миф второй: в России семь лет проводились либеральные реформы, которые и завели страну в тупик. Но и это не так. Реформы заняли не семь лет, а от силы полтора года (1992 г. плюс март-август 1997 г.). Реформы были недостаточно либеральны и непоследовательны. Никакого шока и шоковой терапии не было. В основном и по сути осуществлялась градуалистская политика, т.е. политика медленных постепенных, зачастую противоречивых преобразований.

Итогом второго этапа стал выход из социализма, капиталистическая системная трансформация. При этом экономика (как и политическая, и правовая системы) оказалась недореформированной. Между тем рынок и демократия сложились, хотя и в крайне незрелом виде, с множеством разнообразных рудиментов. В результате мы получили нуждающуюся в действительном реформировании рыночную экономику и нуждающуюся в реформировании демократию. Задачи, которые будут стоять перед обществом, сродни задачам, ныне решаемым во многих латиноамериканских странах, у которых после десятилетий топтания на месте появился шанс вырваться из третьего мира в первый. Однако вряд ли решение этих задач станет содержанием третьего этапа новейшей российской истории. Есть основания полагать, что мы будем переживать как раз попытки входа в третий мир.

Главной проблемой пореформенной России является необходимость разделения политической и экономической властей, или, иначе говоря, отделение власти от денег, поскольку соединение политической и экономической власти, с одной стороны, выхолащивает демократию, подменяя свободное волеизъявление народа закулисным сговором элит, а с другой — искажает рыночные пропорции и приоритеты. Это важнейшая институциональная проблема, проблема выбора между номенклатурно-монополистическим капитализмом и капитализмом свободной конкуренции. Ее решение невозможно без содержательного преобразования структур государственной власти и управления, очищения их от коррупциогенных сфер и отношений, без утверждения государственно-управленческой и деловой этики.

Экономические реформы начала 90-х годов выполнили в России роль социальной революции, как фактора перехода от одного общественно-экономического строя к другому. Сточки же зрения предпосылок и движущих сил эти реформы были реакцией на всеобъемлющий системный кризис в его самой острой стадии, когда социалистическая система стала просто распадаться, грозя похоронить под своими обломками и экономику, и общество, и самих людей.

Обратившись в данной связи к известной дискуссии об использовании в российских реформах «китайской модели»¹ как образца для подражания, можно сказать, что применить китайский опыт реформ в России (Советском Союзе) можно было разве что за десяток лет до того, как этот опыт появился. Когда же он возник (конец 70-х годов), социалистическая общественно-экономическая система в России уже не подлежала лечению. Требовался не столько врач, сколько могильщик.

Цикл системной трансформации и системный кризис, существенно отличаясь от обычного цикла экономической конъюнктуры рыночной экономики и кризиса перепроизводства, имеют с ними и немало общего. Так, чем глубже экономический кризис перепроизводства, чем сильнее сопутствующее ему обесценение основных производственных фондов, тем активнее обновляется в послекризисный период производственная база. В результате послекризисные экономики могут развиваться гораздо быстрее тех, которые вовсе не затрагивались кризисом.

Точно так же, чем глубже системный кризис, чем сильнее сопутствующее ему обесценение общественных и экономических институтов, тем активнее идет обновление институциональной базы. В результате экономики и общества, выходящие из системного кризиса, могут развиваться гораздо быстрее тех, которые и вовсе ему не были подвергнуты. (Сравним, например, послевоенное экономическое развитие испытавших системный кризис Германии и Японии, с одной стороны, и не испытавших его Великобритании, Франции, США — с другой).

Так, в развитых рыночных экономиках существует масса ограничений на реализацию прав собственности, сложная система лицензирования видов деятельности, ярко выраженная система прогрессивного налогообложения, система протекционистской защиты неэффективных национальных производителей, избыточная масса социальных программ и т.п. Они тормозят экономическое развитие страны, снижают норму накопления, увеличивают непроизводственное потребление в ущерб производственному.

¹. Напомним, что суть китайской модели в развитии экономики по принципу двух секторов. В одном проводятся рыночные реформы, другой же остается плановым. При этом в политической сфере господствует коммунистическая партия.

Период системной трансформации дает России уникальный шанс избавиться от такого рода рудиментов социализма внутри капитализма, просто не создавая их. Не воспользоваться этим шансом было бы непростительной ошибкой. К сожалению, на данный момент можно констатировать, что политико-экономическая элита страны эту ошибку совершает.

В период горбачевской перестройки системный кризис социализма дополнился развалом финансовой системы и полной закупоркой системы внерыночных хозяйственных связей. Одновременно шли процессы «спонтанной маркетизации» (когда без всяких решений властей товары один за другим покидали сферу прямого распределения и начинали обращаться по законам спроса и предложения), «спонтанной приватизации» (руководители предприятий вне рамок законодательства добивались фактического превращения их в обособленные от государства), «спонтанной либерализации» цен и условий торговли. В недрах старого строя (социализма) довольно быстро зарождались элементы нового (капитализма).

Можно, конечно, сказать, что таковой процесс шел и в течение всей брежневской «прекрасной эпохи». Известен феномен «бюрократического рынка», участники которого обменивались произведенной продукцией в соответствии с выступавшими мерилом их экономической мощи особого рода «ценными бумагами» — решениями директивных органов, без которых обладание деньгами не значило ровным счетом ничего. Не менее известна процедура «бюрократического торга», в который вступали предприятия с директивными органами по поводу плановых заданий и распределения ресурсов¹. Однако те несоциалистические элементы были, между тем, и не вполне капиталистическими. Бюрократический торг напоминал торговлю и также, как она, выполнял функции распределения ресурсов в экономике, но выполнял их неуниверсально, неповсеместно, неэффективно, недобровольно (можно привести еще с десяток «не», которые указывают сущностные различия при сходстве формы). Это напоминает феномен, встречающийся в животном мире, где сходными по внешним проявлениям жизнедеятельности оказываются организмы принципиально различные и принадлежащие к разным отрядам (например, рыбы и киты). Так и «бюрократический рынок» был рынком не в большей степени, чем рыба-кит народных сказок — рыбой.

<<   [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] ...  [49]  >>