Осмысление экономической реформы. Новейшие западные работы о российской экономике

Ешико Херрера

Прошло уже десять лет с распада СССР, десять лет государственной независимости Российской Федерации, но все меры и шаги, предпринимаемые для реформирования российской экономики, пока еще далеки от достижения своих целей. Кардинальные экономические реформы русскому народу не в новинку, но, как свидетельствует история, масштабные экономические планы раз за разом оборачиваются самыми непредвиденными последствиями. Не стали исключением и рыночные реформы начала 90-х годов. Однако, важно понимать причины не только успехов, но и неудач.

Опыт России не только проливает свет на специфику перехода от социализма к капитализму и от авторитарного режима к демократии, но и служит ценнейшим уроком в области развития общественных институтов. В разных уголках мира было предпринято множество попыток реформировать политические и экономические структуры — но мы до сих пор не вполне понимаем, как меняются или развиваются формальные и неформальные правила и практики. Например, построение “правового государства” считается жизненно важным для политического и экономического развития, но покамест мы весьма туманно представляем себе, какие условия необходимы для его создания. Разгадку можно найти только путем сравнительного изучения бывших советских республик и государств Восточной Европы, а также других стран, где осуществляются политические и экономические реформы, но прежде чем перейти к сопоставлению, необходимо как следует проанализировать опыт каждой конкретной страны. В этом смысле выбранные нами книги — “Без карты: политическая тактика и экономическая реформа в России” Андрея Шлейфера (примечание Русреф: о подвигах Андрея Шлейфера читайте здесь) и Дэниэла Трейсмана, “Трагедия российских реформ: рыночный большевизм против демократии” Питера Реддуэя и Дмитрия Глинского, “Псевдорыночная экономика России: тяжелый случай хищнического капитализма” Стефана Хедлунда, “Отмена денег: бартер и судьба русского капитализма” Дэвида М. Вудраффа и сборник “Новая Россия: непредвиденные последствия переходного экономического периода” под редакцией Лоуренса Р. Клейна и Маршалла Поумера [1] (примечание Русреф: многие статьи из этой книги ранее были опубликованы в другом сборнике на русском языке - “Реформы глазами американских и российских ученых” под общей редакцией академика О. Т. Богомолова, М. 1996. Эссе нобелевских лауреатов Эрроу, Тобина и Клейна вы можете найти на сайте нашего спецпроекта "Лауреаты Нобелевской премии в области экономики о российских реформах"). — лишь часть неуклонно расширяющегося потока исследований, которые стремятся глубже постичь опыт российской экономической реформы; они представляют собой важный шаг к пониманию рыночных реформ, демократизации и развития общественных институтов.

Эти книги, несмотря на все различия, представляют собой шаг вперед в дискуссии о российских реформах как минимум на двух уровнях. Все авторы отвергают гипотезу “чистого листа”. История России вообще не знает реформ, которые происходили бы на пустом месте: всегда существовало множество формальных и неформальных институтов, неизбежно влиявших на всякую попытку что-либо изменить. Последняя на данный момент попытка реформ (либерализация, приватизация и финансовая стабилизация) произошла не во время застоя или институциональной устойчивости, но в самый разгар другого комплекса нерешительных, но радикальных преобразований, т.е. перестройки, горбачевской программы политико-экономической реструктуризации. Как бы к ней не относились, перестройка разрушила советскую власть и принесла политико-экономический хаос в общество, где ранее царил внешний порядок. Если мы признаем, что перестройка, прежде всего за счет уничтожения КПСС и ослабления центральных министерств, положила конец существующему политико-экономического строю, то давно пора покончить с домыслами, будто при Ельцине российские реформаторы могли выбирать — провести ли политическую реформу без экономической (или наоборот) и с какой начать.

Хотя каждая из этих книг предлагает свое истолкование причин и последствий перестройки, в методологическом плане они единодушно призывают поместить экономическую реформу в широкий политический, социальный и исторический контекст. Все книги изобилуют конкретными примерами и историческими подробностями. Стефан Хедлунд в своей “Псевдорыночной экономике России” начинает со времен крещения Руси; впрочем, главное внимание он уделяет проницательному и конкретному изучению постсоветских реформ. В “Трагедии российских реформ” Питер Реддуэй и Дмитрий Глинский на семистах с лишним страницах детально описывают ход реформирования, начиная с Горбачева. Особый интерес у них вызывает траектория политической демократизации. Андрей Шлейфер и Дэниэл Трейсман, авторы книги “Без карты”, на основе своего личного политического опыта анализируют те или иные частные случаи приватизации, стабилизации и налоговой реформы. С той же позиции разработчиков политического курса и непосредственных очевидцев авторы сборника “Новая Россия” подробно повествуют о социальных и экономических последствиях реформ. И, наконец, в книге “Отмена денег” Дэвид Вудрафф дает исчерпывающий обзор банковских и денежно-финансовых институтов и практик в советский и постсоветский период, а также их влияния на нынешние экономические реформы.

Все эти книги также помогают вывести научный диспут далеко за рамки двух основных — и наиболее спорных — дихотомий начала 90-х, а именно, дихотомии “шоковая терапия / постепенность” и дихотомии “крупное агрессивное государство / полное отсутствие государства”. Вопрос о том, медленной или быстрой должна быть реформа, теряет всякий смысл, если уяснить, что на деле “реформа” — это множество процессов, не все из которых могут протекать в одинаковом темпе или одновременно. Поэтому вопрос о темпах зависит от того, какой элемент реформы — например, макроэкономическая стабилизация или судебно-правовая реформа — имеется в виду. Сходным образом, формальная величина государственных институтов не имеет никакого отношения к их эффективности, а сокращение или увеличение числа работающих само по себе еще не укрепляет производительные способности государства. Конечно, в рассуждениях авторов все еще ощущается влияние вышеперечисленных противопоставлений, но менее прямолинейная трактовка темпов и количественных показателей в данных книгах свидетельствует о качественном скачке в исследованиях российской экономической реформы.

Однако, несмотря на сходство отправных посылок (а именно, признание важности исторического, политического и социального контекста и неоднозначной роли правительства в экономике) эти книги подчеркивают всю глубину разногласий среди исследователей российских экономических реформ. Даже в ответах на самые базовые вопросы, вроде: “Что произошло?” или: “Был это успех или провал?”, мы обнаруживаем массу разногласий и на фактическом, и на оценочном уровне. Иными словами, даже в объективном на первый взгляд изложении фактов мы чувствуем авторский субъективизм, особенно ощутимый в отборе источников. Сходным образом, суждения об успехе либо провале какого-либо проекта сильно зависят от критериев, которых придерживается данный автор, а также от его представлений об альтернативных программах, которые могли бы провести в жизнь российские реформаторы, и гипотетических последствиях этих программ. Высчитывать, что могло бы случиться, дело столь же субъективное, как и рассуждения о том, оказался ли данный исход событий лучшим из возможных вариантов. Таким образом, речь идет не просто о разногласиях касательно средств осуществления экономической реформы, но и о ее целях и препятствиях на пути к этим целям. Чтобы четче представить различные точки зрения, с которых авторы рассматривают российские экономические реформы, необходимо выяснить, как каждый из них отвечает на четыре основные вопроса: 1) каковы были цели реформы? 2) каковы были главные препятствия на пути к этим целям? 3) каким образом можно было бы достичь этих целей и преодолеть эти препятствия? 4) каковы были конечные результаты, и чем они чреваты в будущем?

Для Андрея Шлейфера и Дэниэла Трейсмана цели российской экономической реформы — ее наименее проблематичный аспект. В первом же абзаце введения в свою книгу “Без карты” авторы безапелляционно заявляют, что, по единодушному мнению экономистов, залогом экономического роста являются свободный рынок, частная собственность, низкая инфляция и свобода торговли. Им во многом вторят авторы сборника “Новая Россия” и Стефан Хедлунд в “Псевдорыночной экономике”. Правда, Хедлунд и авторы “Новой России” явно ставят во главу угла экономический рост и процветание; напротив, для Шлейфера и Трейсмана элементы неолиберализма (либерализация, стабилизация и приватизация) — это почти что самоцель. Это расхождение в акцентах очень важно — ведь, несмотря на определенные успехи в области либерализации, стабилизации и приватизации, которые были раньше или позже достигнуты в 90-х годах, экономический рост в сегодняшней России пока несущественен, а до процветания еще далеко.

Шлейфер и Трейсман в самом начале обозначают свой подход к вопросу следующим сравнением: рассуждать, “каким образом” нужно реформировать экономику, — все равно, что, не имея карты, планировать переход через горное ущелье. Они анализируют три конкретных примера: приватизацию, стабилизацию и налоговую реформу. Главы о приватизации и стабилизации, а также высокая оценка, которую авторы дают этим аспектам реформы (несмотря на отсутствие реструктуризации, ставшие скандально известными злоупотребления в российском корпоративном управлении, а также дефолт 1998 года), уже знакомы тем, кто читал предыдущие работы Шлейфера и Трейсмана. Поэтому наиболее интересной частью книги является анализ налоговой реформы и причин ее провала.

Шлейфер и Трейсман без обиняков заявляют, что главным препятствием на пути экономической реформы была “политика”. Имеется в виду, что некоторые участники политического процесса или “заинтересованные лица”, “пайщики” (stakeholders)*, в силах препятствовать законодательному закреплению либо практическому осуществлению реформы. Большинство специалистов по российской экономической реформе согласятся, что понятие “заинтересованных лиц” весьма важно, поскольку оно напоминает нам о существовании сил, в чьих интересах было противодействие реформам; действия этих лиц нужно со всей серьезностью учитывать при планировании реформ.

Однако, Шлейфер и Трейсман не просто признают существование “заинтересованных лиц”. Говоря о тактике реформ, они утверждают, что единственный способ преодолеть сопротивление — это привлечь “заинтересованных пайщиков” на свою сторону, либо, на худой конец, “экспроприировать” их “паи”. Авторы ссылаются на слова Маккиавелли, что людей следует либо “ублажать, либо уничтожать”. Российское правительство было ослаблено, а потому, считают Шлейфер и Трейсман, в случае приватизации и стабилизации оно не могло “экспроприировать” и было вынуждено заключить с ними союз, создав систему ренты — своеобразных отступных для “пайщиков”. Признавая, что эта система рент обходилась дорого и потенциально подрывала другие аспекты политико-экономических реформ, Шлейфер и Трейсман тем не менее оправдают ее существование: она представляла собой единственный реальный в данном политическом контексте путь к экономической реформе.

Открыто заявив, что оценить успешность экономической реформы можно лишь рассмотрев все имевшиеся альтернативы, Шлейфер и Трейсман, однако, не следуют собственной рекомендации. Напротив, они отказываются рассматривать все альтернативы, кроме задабривания “пайщиков” и экспроприации. Раскрывая “политическую” подоплеку препятствий на пути реформы, они сводят политический процесс к: 1) поощрению одних “пайщиков” к экспроприации других; 2) целенаправленному привлечению отдельных членов антиреформаторских коалиций на сторону реформаторов, дабы расколоть эти коалиции; 3) предоставлению рент. “Пайщики” описываются исключительно как объекты либо экспроприации, либо подкупа — но не как индивиды, вовлеченные в динамический политический процесс, и тем более не как потенциальные партнеры по коалиции. Кроме того, планы реформаторов лишь в минимальной степени подлежат обсуждению или корректировке (кроме введения системы рент).

В противоположность этому довольно узкому взгляду на возможные альтернативы экономической реформы, авторы сборника “Новая Россия” критикуют реформаторов за их фанатичную приверженность своим экономическим представлениям. Сборник “Новая Россия” интересен по целому ряду причин. Книга разделена на три части: теоретическое обсуждение роли правительства в экономике; разговор об экономическом кризисе, постигшем Россию в конце 90-х (на взгляд авторов, он во многом был вызван ошибками в программе реформ); и, наконец, ряд конкретных стратегических рекомендаций. Этот сборник — не столько филиппика в адрес реформ, сколько наглядное свидетельство разброса мнений даже среди ортодоксальных экономистов, исходящих из неолиберальной парадигмы. Среди авторов — несколько нобелевских лауреатов в области экономики и сотрудников международных финансовых организаций; авторами или соавторами более половины статей являются российские обществоведы.

В общем и целом “Новая Россия” вносит долгожданные поправки в многочисленные чересчур оптимистичные оценки российской экономической реформы, преобладавшие в начале 90-х. Главным достоинством сборника является наглядная демонстрация того, что к либерализации, стабилизации или приватизации можно было бы двигаться и другими путями. В этом смысле, книга явно опровергает мнение Шлейфера и Трейсмана, будто другого реального пути не существовало. И все же, сборник “Новая Россия” можно было бы сделать более цельным. Например, заведомо субъективное предисловие Михаила Горбачева лишь отвлекает от сути вопроса. Тем не менее, хотя не все статьи сборника написаны на одинаково высоком уровне, в целом он помогает осмыслить не только то, что произошло в реальности, но и то, что могло произойти.

Со спорами экономистов и рассуждениями о путях достижения неолиберальных целей резко контрастирует “Трагедия российских реформ” Питера Реддуэя и Дмитрия Глинского. Ее авторы утверждают, что именно политическая реформа, в том числе демократизация, должна была быть главной целью политико-экономических реформ. Они осуждают использование “авторитарного монетаризма” во имя экономической реформы и гневно указывают на его плоды — делегитимизацию демократии в глазах российского народа.

Открыто критикуя зарубежных советников и экономистов, которые, на взгляд авторов, не ориентируются в ситуации в России, Реддуэй и Глинский тем не менее далеки от глубокого исторического пессимизма, свойственного, к примеру, Хедлунду. Реддуэй и Глинский без обиняков ставят под сомнение чистоту мотивов западных правительств и советников. Вместо того, чтобы объяснять социально-экономический крах России “допущенными просчетами”, они заявляют, что демократическая альтернатива была вполне возможна, но намеренно задушена авторитарной тактикой ельцинского режима и его сторонников на Западе.

“Трагедия российских реформ” во многом представляет собой зеркальную противоположность книге “Без карты”. В последней власть изображается как исполненная благих намерений, но чересчур слабая, а оппозиция — как ее мощный, сплоченный недруг, способный положить конец реформам, как только правительство или реформаторы на миг зазеваются. В “Трагедии российских реформ”, напротив, демократическая оппозиция предстает слабой и разобщенной, а руководство страны и его команда “реформаторов” — всесильными. Разобраться, где же правда и кто же в стране обладал реальной властью, весьма непросто. Занятен пассаж, где Реддуэй и Глинский отмечают странную путаницу в ярлыках, характерную для времен Ельцина: термин “демократы” часто применялся для обозначения элитных групп, почти не пользовавшихся поддержкой народа, а слово “консерватор” обозначало тех, кто, не имея доступа к власти, стремился изменить официальный политический курс. Здравый смысл, а также исторические факты, на которые ссылаются Хедлунд, Вудрафф и авторы “Новой России”, заставляют нас усомниться не только в позиции Шлейфера и Трейсмана, наотрез отрицающих наличие альтернатив и согласных на введение во имя реформ, но и в утверждении Реддуэя и Глинского о реальной возможности демократической альтернативы.

Всем вышеперечисленным подходам можно противопоставить новаторские идеи Дэвида Вудраффа. В “Отмене денег” он предлагает не только свое понимание целей реформы, но и совершенно иной ракурс для рассмотрения ее хода. Вудрафф утверждает, что в первую очередь России следовало заняться не выбором между демократизацией или достижением неолиберальных экономических целей (либерализацией, приватизацией и стабилизацией), а строительством основ государственности, прежде всего достижением валютной консолидации (т.е. государственной монополии на средства обмена). В своем исследовании Вудрафф ставит под сомнение наличие социальной и политической базы, на которой основывались разные реформаторские проекты, и тем самым по-новому формулирует цели реформы: вначале следовало укрепить государственный суверенитет, а потом уже думать о переходе к другому политико-экономическому строю.

Стефан Хедлунд, судя по его “Псевдорыночной экономике России”, разделяет сдержанное отношение Вудраффа к продолжению “реформы”, но основания для пессимизма у Хедлунда совсем иные, чем у Вудруффа. Для Хедлунда реформа — это часть русской истории и культуры в целом, в то время как Вудрафф рассматривает реформы в контексте советской истории, особенно в контексте сложностей советской банковской системы и денежной политики. Вудрафф утверждает, что Россия унаследовала от СССР комплекс разнообразных, имеющих глубокие исторические корни факторов, которые подрывали планы нового российского государства по проведению как политических, так и экономических реформ; для успешного осуществления этих планов вначале следовало устранить эти факторы. Ограничивая свой анализ сферой денежной и банковской систем, Вудрафф тем не менее дает понять, что другие унаследованные от СССР установления также могли оказать губительное влияние на реформу. Таким образом, Вудрафф отождествляет противодействие реформе не только с сиюминутными интересами отдельных групп в обществе, но и с более масштабными структурными и историческими процессами, которые формируют и подобные факторы, и сам контекст, в котором происходят реформы.

Как явствует из нашего обзора, предполагаемые цели реформы невозможно отделить от осмысления препятствий, стоящих на ее пути, и способов их преодоления. Точно также, оценка произошедшего и допущенных при этом просчетов невозможна без попыток представить другие возможные сценарии. Только учтя все эти разнообразные цели и идеалы реформы, мы начнем понимать, почему существует такая разноголосица во мнениях многочисленных аналитиков, почему они, и в том числе авторы вышеупомянутых книг, выносят столь разноречивые оценки хода российского экономического развития.

1) Shleifer А., Treisman D. Without a Map: Political Tactics and Economic Reform in Russia. Cambridge: MIT Press, 2000; The New Russia: Economic Transition Gone Awry / Ed. by L.R. Klein and M. Pomer. Stanford: Stanford University Press, 2001; Reddaway P., Glinski D. The Tragedy of Russia’s Reforms: Market Bolshevism against Democracy. Washington (D.C.): United States Institute of Peace Press, 2001; Hedlund S. Russia’s “Market” Economy: A Bad Case of Predatory Capitalism. London: UCL Press, 2000; Woodruff D.M. Money Unmade: Barter and the Fate of Russian Capitalism. Ithaca: Cornell University Press, 1999.

* Применительно к экономике термин “stakeholder” обозначает лиц, находящихся за пределами корпорации, заинтересованных в ее деятельности и влияющих на нее, в основном, неформальными методами (в противоположность акционерам, “shareholder”, которые, влияя на деятельность корпорации, получают от нее легальный доход). (Примеч. пер.)