СТРУКТУРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И РЕШЕНИЯ В РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИКЕ

Станислав Меньшиков, проф., д.э.н.

Об авторе: Станислав Меньшиков - известный российский экономист, профессор, доктор экономических наук. В прошлом - профессор МГУ, МГИМО, НГУ, Эразмского университета (Нидерланды) и т. д.. Заведует лабораторией в Центральном экономико-математическом институте РАН. Автор многочисленных научных и публицистических статей и книг. Станислав Меньшиков является соавтором (причем единственным) знаменитого американского экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта. В 2003 году вышла книга проф. Меньшикова "Анатомия российского капитализма", фрагменты которой можно найти на нашем сайте.

*******************

В российской экономике с переходом к капитализму сложилась инерционная самодовлеющая система, которая движется по спонтанно присущей ей траектории и изменить которую крайне трудно.

1. Инерционная экономическая система и ее перспективы

Главные институциональные черты этой системы таковы:

· преобладание монополии над конкуренцией;

· доминирующая позиция финансово-олигархических групп при относительно слабом развитии банковского звена;

· тесное сращивание олигархии с государством при крайне слабой регулирующей роли последнего;

· непомерно высокая доля валовой прибыли в национальном доходе и высокая степень неравенства в распределении доходов и богатства;

· непомерно высокая доля теневого сектора, а также национального продукта, поглощаемого коррупцией и организованной преступностью.

Эти особенности системы порождают определенные негативные закономерности как поведения экономических субъектов, так и макроэкономической динамики.

Например, преобладание монополии , точнее олигополистических структур, создает типичную ориентацию компаний на получение прибыли не столько от увеличения объемов производства и продаж, сколько от максимизации разрыва между ценой и издержками производства. Средняя рентабельность по производству в промышленности в 10 и даже 20 процепнтов считаются слишком низкой для того, чтобы оправдывать крупные капитальные инвестиции. В то же время все главные сектора, генерирующие капитал (все они в экспортных отраслях, таких как нефть и цветные металлы) работают при рентабельности в 40-50 и более процентов.

Такое поведение агентов производства сложилось уже в начале 1990-х годов, когда производство падало или находилось в застое при сильной инфляции. В такой ситуации увеличение производства не имело смысла, и единственной рациональной тактикой была максимизация прибыли путем повышения цен. Случаи подрыва соперников посредством понижения цен были в то время практически неизвестны. Напротив, все возможности и поводы использовались для повышения цен – даже когда можно было выжать конкуренрта с рынка, увеличивая продукцию и сдерживая цены. Таково было правило для крупных и даже средниз предприятий, которые доминировали на национальных и региональных рынках и использовали неэкономические, часто силовые методы для устранения конкурентов. Это одная из причин, наряду с коррупцией и организованной преступностью, почему мадый бизнес так и не стал важной частью российской экономики.

После финансового кризиса 1998 года конкурентная способность отечественных производителей на внутреннем рынке в целом улучшилась вследствие резкой девальвацтт рубля, и появилась возможность сократить конкуренцию импортных товаров. Это впервые после приватизации поволило максимизировать прибыль, увеличивая производство, а не только повышая цены. Но и в этих более благоприятных условиях предприятия наращивали продукцию крайне осторожно, чтобы избежать сокращения доли прибыли в цепне. Естественно, что это способствовало сохранению значительной инфляции.и вело к более быстрой потере конкурентных преимуществ от девальвации.

В современных зарубежных экономиках преобладание олигополии и отказ от ценовой конкуренции часто играет роль стимулятора качественных сдвигов в потребительских свойствах товаров, поисков новых видов продукции и рыночных ниш, которые бы приносили сверхприбыль, хотя бы и временно. В России такое поведение так и не стало типичным. В российской практике скорее подтверждалось ленинское утверждение, что монополия рождает загнивание, т.е. тормозит технический прогресс, в том числе и дифференциацию продукции.

Это не значит, что наши компании в принципе отвергают возможность и необходимость эксплуатации новых ниш. Нет, они это охотно делают, но, как правило, лишь том случае, когда новый вид продукции уже создан за рубежом и остается лишь его адаптировать к российскому рынку. Типичными примерами являются бурное распространение мобильных телефонов и компьютерной сети Интернета. Но практически нет примеров внедрения производства новых видов товаров отечественного происхождения. Даже крупные и, казалось бы, потенциально сильные компании в автомобильной и самолетостроительной промышленности, где постоянное обновление продукции является главным условием конкурентоспособности, оказались не в состоянии наладить выпуск достаточно прогрессивных новых моделей.

Одна из причин – сложившаяся инерция нежелания вкладывать капиталы в модернизацию производства и строительство новых предприятий. Действительно, постоянное обновление продукции, как показывает практика западных компаний, требует больших систематических дополнительных затрат, причем рассчитанных на окупаемость в среднесрочной и долгосрочной перспективе. У большинства российских компаний, даже крупных и обладающих большими ресурсами, такого рода долгосрочная стратегия попросту отсутствует. За более, чем декаду своего существования, российский капитализм не построил ни одного нового крупного предприятия, довольствуясь лишь загрузкой существующих мощностей и использованием уже разведанных ранее и в принципе освоенных месторождений природных ресурсов.

Даже в таком сверхприбыльном секторе, как нефть и газ, новое строительство практически сводилось к созданию трубопроводов с выходом на экспортные рынки, причем осуществлялось оно государством за свой счет. Только в самое последнее время частные нефтяные компании выразили готовность участвовать в этом строительстве, но опять-таки экспортного направления (на Мурманск ─ с перспективой выхода на рынок США, Дацин ─ в северном Китае, Находку ─ с ориентиром на японский рынок).

К аналогичным последствиям ведет господство в экономике финансово-олигархических групп. В своем большинстве эти группы были созданы капиталистами, сосредоточенными на финансовых и иных спекулятивных операциях. Их главным интересом было не столько развитие и совершенствование производства, сколько захват наиболее прибыльных объектов бывшей государственной собственности и их использование в целях обогащения. В большинстве случаев такими объектами были топливно-сырьевые предприятия экспортного направления, которые, становясь, как мы видели, добычей немногих сильных групп, были организованы строго на началах олигополии. В некоторых группах банки служили главным источником первоначального накопления денежных капиталов для последующего броска к главным нишам устойчивой природной ренты и сверхприбыли. Именно эти ниши становились основой дальнейшего роста финансовых групп и именно туда перемещались их центры. Соответственно, эти отрасли перестраивались на началах олигополии. Сегодня на долю только четырех крупрнейших концернов – «ЮКОС-Сибнефть», «ЛУКОЙЛ», «БП-ТНК» и «Сургутнефтегаз» – приходится 80 процентов добычи нефти, на долю двух концернов – «Русап» и «СУАЛ» - 95 процентовы алюминиевой промышленности, на долю одного концерна – «Норильский никель» – практически все производство никеля и палладия.

Постепенно, особенно после финансового кризиса 1998 года банки теряли свое значение, как главный источник получения прибыли от валютных и иных спекуляций и превращались во вспомогательное звено по обслуживанию и координации финансовых потоков близких к ним компаний. Это тормозило нормальное развитие банковского сектора, как особой отрасли, которая призвана обслуживать экономику в целом, а не только избранные группы клиентов.

Вот, например, как одно из изданий описывает особенности операций МДМ-банка, входящего в финансовую группу Абрамовича-Дерипаски и близких к ним концернов: «На протяжении многих лет нормальный банковский бизнес в банке отсутствовал. Кредиты выдавались в основном инсайдерам группы, а сам банк зачастую выполнял роль казначейства при предприятиях группы, организуя оптимальные для налогообложения денежные потоки. Впрочем, кто из крупнейших российских банков этим не занимался, пусть первым бросит камень в МДМ». (цит. по сайту газета.ру от 15.03.2003).

На каком-то этапе столь узкое назначение банков вполне отвечает интересам главных акционеров соответствующих группы. Однако, в дальнейшем оно может войти в противоречие с их интересами, если на первый план выдвигается, например, конкурирующая задача повышения рыночной капитализации с целью выгодной перепродажи иностранным инвесторам. Как закрытое учреждение с ограниченным числом клиентов и узкой депозитной базой банк не может представлять большого интереса для зарубежного покупателя. Поэтому главным акционерам группы приходится подумывать о том, чтобы расширить сеть местных филиалов банка, расширять розничные операции, повышать прозрачность бизнеса, по возможности отделять нормальную деятельность коммерческого банкирства от офшорных и других операций по отмыванию денег. Без этого трудно рассчитывать на котировку акций российских банков на иностранных фондовых биржах, что является одним из предпосылок повышения их рыночной капитализации.

Казалось бы, нормализация банковского дела в России могла бы произойти и без его интеграции в мировую систему финансовых учреждений. Сами руководители банков должны быть заинтересованы в том, чтобы развивать кредитование предприятий, не входящих в узкие группировки, в том числе среднего и мелкого бизнеса, расширять потребительский и ипотечный кредит. Но, как видно, это процесс длительный, и не только потому, что узок внутренний рынок и круг достаточно состоятельных банковских клиентов. Установка на краткосрочную максимизацию прибыли диктует приоритет задач по обслуживанию данной финансово-промышленной группы.

Дело не ограничивается только крупными банками. Региональные и местные банки стараются строить свои операции по той же модели, т.е. ориентируясь на интересы контролирующих акционеров и связанных с ними компаний. Это ─ те же финансово-промышленные группы, но только регионального и местного масштаба. Наличие собственного банка дает им колоссальные преимущества, от которых отказываться трудно. Тем более, что получить доступ к финансированию в крупнейших столичных банках им практически невозможно. Да и нужно ли, если им живется сносно под собственной крышей.

В том же общем направлении тормозящего влияния на экономическое развитие действует тесное сращивание олигархии с государством на всех уровнях – центральном, отраслевом, региональном и местном – при крайне слабой его регулирующей роли. В современной капиталистической экономике действуют две принципиально отличные друг от друга модели. Для одной из них характерна деятельность государства в интересах всего капиталистического класса. Благодаря фактической, а не декларативной равноудаленности от основных финансово-олигархических групп государство может действовать в интересах системы в целом, обеспечивая ее стабильность, возможность пребывать в относительном равновесии, Если система отклоняется от равновесия и попадает в кризисную полосу, государство корректирует возникающие перекосы даже если это противоречит интересам отдельных групп монополистической элиты, и возвращает экономику в область относительной стабильности.

При второй модели государство находится в прямой зависимости, если не в подчиненном положении от одной или нескольких олигархических групп. Поскольку условия общей стабильности нередко расходятся с интересами этих групп, роль государства, как орудия выправления диспропорций и перекосов в этих условиях неизбежно ослабляется. Ему приходится плестись в хвосте у этих частных интересов, что часто негативно влияет на общую хозяйственную конъюнктуру, не давая экономике развиваться в полную силу.

В действительности, ни одна из этих моделей не действует в чистом виде. Существующие в мире конкретные экономики чаще всего представляют собой некие смешения и переплетения обеих моделей. Но во всех случаях можно проследить преобладание одной модели над другой.

В России картина сплетения государства с бизнесом достаточно сложна. Есть сферы, настолько крепко подчиненные местным олигархическим группировкам, что центральной и даже региональной власти трудно или невозможно их контролировать. При Ельцине не только его т.н. «семья», т.е. круг особо приближенных бизнесменов и чиновников, была практически куплена несколькими олигархами, но и значительная часть всего бюрократического аппарата была подчинена тем или иным группам и выполняла их волю. Само государство одно время представляло собой сегментированную кормушку для объединенных кланов дельцов и коррумпированных чиновников, переплетенных с преступными группировками.

При Путине был провозглашен принцип равноудаленности власти от олигархов, т.е. заявлено о необходимости сделать государство или, как минимум, президента арбитром над капиталистической верхушкой. С прямым сращиванием высших эшелонов власти с конкретными олигархами, казалось, должно было быть покончено. Но, с одной стороны, остался неизменным и даже стал более регулярным институт встреч президента с ведущими руководителями бизнеса, т.е. с теми же олигархами и попытки координировать с ними действия высшей власти. А, с другой стороны, появились признаки близости президента к некоторым новым группировкам, которые находились на вторых ролях при Ельцине и которые хотели воспользоваться новой обстановкой, чтобы суметь прихватить выгодные, еще не поделенные части государственного пирога.

Эти схватки идут с переменным успехом. Группе «Межпромбанка», якобы связанной с президентом, не удалось захватить контроль над «Славнефтью». Но Алексею Миллеру, поставленному Путиным на «Газпром» вместо Рэма Вяхирева, удалось, вместе с другими «петербуржцами», консолидировать свой контроль над газовой монополией. Эта же группа решительно оттеснила соперников от другой кормушки – контроля над экспортом вооружения. Вместе с тем, в схватке за электроэнергетику старые группы оказались в большем выигрыше, чем новые. Так что модель «государства-арбитра» тесно переплетается с соперничеством внутри самого государства за передел собственности и ниш сверхприбыли. Причем вовсе не очевидно, что первая модель берет верх.

Претензия на роль арбитра выражается и в неолиберальной модели, согласно которой государство должно лишь заботиться о создании благоприятной общей атмосферы экономического развития посредством серии реформ в интересах бизнеса, но при этом сводить к минимуму свою роль регулятора экономики и прямое участие в ней. Эта модель лежит в основе экономической политики правительства, которое поставлено у власти Владимиром Путиным и, по большому счету, предполагает отказ от активного участия государства в восстановлении экономического равновесия.

Однако, следует иметь в виду, что либеральная модель более или менее успешна только в тех экономиках, которые растут равномерно и не страдают от крупных диспропорций. В таких экономиках регулирующая роль государства может действительно сводиться к минимуму, т.к. экономический механизм сам спонтанно выправляет диспропорции и перекосы. К российской экономике в ее современном состоянии эта модель не только не применима, но и наносит ей немалый вред.

Один из двух крупнейших структурных перекосов в российской экономике – это ее чрезмерная зависимость от топливно-сырьевого экспорта и соответственно отставание и застой в других секторах, особенно в обрабатывающей промышленности. В его основе лежит неравномерное распределение валовой прибыли (прибавочной стоимости), которое самовоспроизводится и не имеет спонтанного разрешения. В нормально действующем конкурентном рыночном механизме не должно быть сильных отклонений отраслевой рентабельности (нормы прибыли) от средней для экономики в целом. Если в каком-то секторе рентабельность намного превышает среднюю, капитал из других секторов переходит туда до тех пор, пока отраслевые рентабельности выравниваются. Выравнивания не происходит, когда для этого существуют экономические или природные барьеры. В случае с нефтью и цветными металлами в России существуют оба барьера. Месторождения нефти захвачены узкой группой концернов, которые пользуются их природной и географической ограниченностью, чтобы закрыть доступ туда новым конкурентам. Но существует и обратный эффект: поскольку разрыв в рентабельности сохраняется, излишний капитал, образующийся в топливно-сырьевом секторе, не считает возможным вкладываться в другие сектора, где норма прибыли намного ниже. Создается заколдованный круг, ловушка, о которой мы уже не раз говорили выше.

Конкурентная модель экономики находит выход в принудительном выравнивании норм прибыли через право собственности на природные ресурсы (землю), реализуемое в форме арендной платы, которая изымает излишек прибыли над ее средним уровнем. В России, как и во многих других странах, частная собственность на землю получила признание, но государство по-прежнему сохраняет право на землю, под которой находятся нефть, газ, руды металлов и т.д. Эксплуатация недр частными компаниями происходит по лицензии государства. Отсюда и право государство на получение соответствующей части природной ренты. В период первоначального накопления права на эксплуатацию недр выдавались по смехотворно низкой цене, фактически бесплатно. Но это вовсе не окончательное решение. Если государство решит изъять значительно большую часть ренты, то будет иметь на это полное право. Какую именно долю изымать, определяется экономической целесообразностью, т.е. стремлением по возможности уравнять отраслевые нормы рентабельности. В том, что надо идти по этому пути, не сомневается теперь даже неолиберальное правительство. Препятствуют не столько технические соображения о том, как именно построить налоговое законодательство, сколько сопротивление олигархических групп, которые до сих пор считали себя собственниками природных богатств страны и которые не хотят делиться с другими секторами экономики.

По большому счету, отказ от решения этой проблемы задерживает общее экономическое развитие страны. Темп роста ВВП зависит от темпа роста его отраслевых компонентов. Если половина или больше капитальных инвестиций страны будет по-прежнему идти в топливно-сырьевой сектор, то и общие темпы роста ВВП будут определяться темпом роста этого сектора. Поскольку он ориентирован на экспорт, то и темп его роста будет привязан к росту зарубежного спроса, т.е. к средним темпам мировой экономики. В этом случае об ускоренных темпах общего роста можно забыть.

Ускоренные темпы возможны только при условии быстрого роста обрабатывающей промышленности страны, темп которой определяется возможностями ее внутреннего рынка, а он вовсе не ограничен средними темпами мировой экономики. Причем единственным средством придания таких темпов обрабатывающей промышленности и экономики в целом является перераспределение капитала, создаваемого в рентных отраслях, в другие сектора. Осуществить такое перераспределение без активной роли государства невозможно. Только оно в состоянии осуществить этот маневр, но при непременном условии, что на деле, а не только на словах освободится от подчинения олигархическим группировкам, оседлавшим ренту.

Но и независимо от решения этой коренной проблемы, регулирующая роль государства в современной России очень слаба. Государство практически отказывается от применения каких-либо активных форм бюджетной политики. Например, совершенно не используются такие опробованные на Западе способы стимулирования роста, как государственные закупки продукции, временно пользующейся низким спросом, государственные инвестиции в развитие инфраструктуры. Даже в сфере налоговой политики – единственной фискальной сфере, где видны признаки какой-то регулирующей деятельности правительства, ─ оно действует крайне нерешительно, ставя краткосрочные фискальные цели выше долговременных задач стимулирования экономического роста. Практически отсутствует активная кредитно-денежная политика. Главная экономическая активность государства проявляется в проведении т.н. структурных реформ, которые направлены на приватизацию частей экономики, еще оставшихся в руках государства. При этом еще больше усиливается контроль олигархических групп и ослабляется регулирующую роль государства. Весьма слаба и инертна деятельность государства в реформировании сфер, играющих ключевую роль в любой нормальной рыночной экономике, например, банковской системы и рынка капиталов.

Результатом доминирования олигополий и финансовой олигархии в экономике является устойчиво сохраняющаяся чрезмерная доля валовой прибыли (прибавочной стоимости) в национальном доходе и соответственно устойчиво низкая доля оплаты наемного труда. Именно отсюда, абстрагируясь даже от структурного перекоса в пользу топливно-сырьевого сектора, следует постоянная проблема узости внутреннего рынка и невозможности полного использования внутри страны всего генерируемого капитала. Даже если бы удалось устранить указанный выше перекос, но при этом сохранилась бы нынешняя диспропорция между валовой прибылью и остальной частью национального дохода, страна все равно не смогла бы реализовать потенциал ускоренного роста экономики в целом.

Дело в том, что при доле валовой прибыли в ВВП, превышающей в последние годы 40 процентов, доля оплаты труда (после вычета чистой суммы косвенных налогов) составляет только 43 процента. Соответственно доля личного потребления в ВВП едва доходит до 50 процентов. Вместе со средним удельным весом валового накопления основного капитала (16 процентов) это составляет лишь 66 процентов использования ВВП. Иначе говоря, произведенная продукция может быть полностью реализована при условии, что на государственное потребление и чистый экспорт приходится 34 процентов всего национального продукта. Учитывая, что из этой суммы меньше половины приходится на государственное потребление (16 процента), целых 18 процентов должно приходится на чистый экспорт. Это возможно лишь в тех крайних случаях, когда на внешнем рынке реализуется искусственно раздутая часть топлива и сырья по высоким мировым ценам.

Рассчитывать на то, что такая ситуация сохранится долго, не приходится. Более правильное решение – постепенно, но неуклонно повышать долю оплаты труда и соответственно личного потребления в ВВП, иными словами, расширять внутренний рынок для продукции отечественной обрабатывающей промышленности.

Низкая доля оплаты труда в ВВП это лишь иное выроажение того факта, что существует огромное неравенство в распределении доходов и что степень этого неравенства в последнее десятилете сильно увеличилась. Разрыв между верхними и нижним и 20 процентами населения достигла 6,4 раза в 2000 году по сравнению с 2,6 раза в 1991 году. За это эе время коэффициент Джини вырос с 0щ,25 до ),39. Региональные и отраслевые различия в средних доходах весьма велики, делая Москву сравнительно процветающим оазисом на фоне окружающей пустыни безграничной бедности. Четверть населения живет за официальной чертой бедности, и еще 45 процентов живут на ее грани. Согласно последним обзорам розничных исследовательских организаций 60-75 процентов населения тратит практически все свои располагаемые доходы на еду. Только 15-20 процентов входят в понятие среднего класса, ограничивая эффективный платежеспособный спрос населения незначительным меньшинством.

Для наглядности сравним приведенные российские показатели о структуре ВВП по доходам с долговременными пропорциями экономики США за 1989-1999 гг.

Таблица 1. Сравнение динамических пропорций экономики России и США

(доля в ВВП, %)

Источники: Российский статистический ежегодник, 2001; Экономический доклад президента США, 2000

В США при более нормальных пропорциях прибавочной стоимости и оплаты труда совокупная доля личного потребления и валового накопления в ВВП доходит до 82 процентов. Поскольку доля государственного потребления составляет в среднем 18-19 процентов, то практически весь национальный продукт США (по стоимости) находит реализацию на внутреннем рынке, а весьма значительный экспорт товаров и услуг вполне компенсируется соответствующим импортом.

При повышении доли оплаты труда и соответствующем сокращении доли валовой прибыли динамические пропорции российской экономики могут позволить ей ликвидировать чрезмерную зависимость от внешнего рынка и создать основу для ускоренного роста экономики в расчете на внутренний рынок. При этом нет необходимости снижать долю капитальных инвестиций в национальном продукте. Достаточно того, что более значительная часть валовой прибыли, чем сегодня, будет расходоваться на модернизацию и рост основного капитала. Это будет способствовать снижению фондоемкости продукции и росту капиталоотдачи, т.е. эффективности капитальных инвестиций.

Однако, сделать это в рамках неолиберальной модели вряд ли будет возможно, либо же, если это произойдет, то не скоро. Поэтому можно легко представить, в каком направлении пойдет дальнейшее развитие российского капитализма при отсутствии указанных коррективов.

Рост экономики будет в лучшем случае продолжаться умеренными темпами, которые не позволят сколько-нибудь существенно сократить отставание от индустриальных стран Запада по душевому ВВП и уровню жизни. В худшем случае в случае резкого падения экспортных цен на нефть и сырье, темпы экономического роста замедлятся, а отставание от индустриальных стран увеличится.

Россия не сможет выйти из положения периферии в мировом хозяйстве и сохранит на перспективу одного-двух десятилетий крайнюю зависимость от капиталистических метрополий. Вполне возможно, что постепенно контроль за ключевыми активами в экономике перейдет под контроль транснационального капитала, т.е. внешняя зависимость еще больше увеличится

При средних темпах роста и дальнейшем снижении удельного веса государства в ВВП произойдет относительное сжатие сферы социального перераспределения доходов и, следовательно, ухудшатся условия финансирования системы образования, медицины, науки и искусства.

В то же время и по тем же причинам станет невозможным восстановление военного потенциала России до уровня, обеспечивающего ее национальную безопасность, не говоря уже о ее роли, как великой державы с глобальными интересами.

Такая перспектива не может вызывать восторга. Естественно, что поэтому возникает вопрос, какие имеются альтернативы.

2. Возможные альтернативы и политические решения

Найти альтернативы инерционному маховику российского капитализма значит изменить механизм, который заставляет его действовать таким образом.

По максимуму следовало бы разрушить его фундамент, характерные черты которого сформулированы в предыдущем разделе – положить конец господству монополизма и олигархии, сделать государство самостоятельным, независимым и активным центром регулирования долговременных экономических процессов. Это не значит отказываться от рынка, т.к. он необходим для краткосрочного саморегулирования и обеспечения краткосрочного равновесия как в отдельных отраслях, так и в масштабе макроэкономики в целом. В равновесной экономике совокупность рынков нужна и для выработки долговременных пропорций, но, как показано выше, даже она не в состоянии корректировать крупные диспропорции и перекосы, если они зашли чересчур далеко. Без вмешательства государства сделать эти корректировки и обеспечить развитие экономики в целом по долговременной равновесной траектории, как правило, невозможно.

Более реалистичный путь – попробовать достичь той же цели применительно к регулирующей роли государства, не пытаясь сломать господство монополизма и олигархии, а лишь ставя их в определенные рамки. Но можно ли добиться одного, не сделав другого? Теоретически это мыслимо, если предположить приход к власти политических сил, которые готовы использовать заключенную в государстве потенциальную силу для того, чтобы заставить монополии и олигархов подчиняться строгим правилам поведения в экономике и исключить их вмешательство в политику.

На практике даже вариант-минимум предполагает острую конфронтацию с силами, которые прямо или косвенно связаны с монополиями и олигархией и защищают их интересы – как в период, когда осуществляется приход к власти новых реформаторских сил, так и в особенности после их прихода к власти при проведении антимонополистических преобразований. В первый период сопротивление будет особенно сильным, т.к. в распоряжении олигархии имеются огромные материальные и финансовые возможности идеологического и иного воздействия на политические партии и избирателей. И, что еще важнее, власть в это время все еще находится в руках тех, кто в конечном счете служит монополиям и олигархам.

Тем не менее, вполне возможно и даже совершенно необходимо воспитывать элиту и население в духе реалистических альтернатив нынешней экономической политике. Надо иметь в виду, что на на вершинах государственной власти по этим вопросам единства нет. Например, два года назад Владимир Путин произвел сенсацию, предложив на объединенной сессии обеих палат парламента пререраспределить природную ренту из экспортных в другие отрасли экономики. К слову сказать, это предложение было включено в доклад президента по совету академика Дмитрия Львова, видного экономиста и сопредседателя ЭКААР-Россия. После этой инициативы Путина были повышены некоторые налоги на добычу полезных ископаемых, но эти изменения были минимальными и не устранили структурного перекоса.

В последний год правительство, продолжая находиться под сильным давлением нефтяного лобби, все же признало необходимость исправить топливно-сырьевой небаланс в экономике. Появился проект сокращения налогов в обрабатывающей промышленности при оставлении их на прежнем уровне в топливно-сырьевых отраслях. Таким образом, существует движение в правильную сторону, но скорость этого движения пока минимальна, близка к нулевой.

В последнее время вновь активно обсуждается вопрос о частичном пересмотре результатов приватизации начала 1990-х годов. Этот вопрос перестал быть академическим в связи официальным расследованием нарушений законности в концернах «Менатеп» и «ЮКОС». Организация Большого бизнеса – Российский союз промышленников и предпринимателей – пообещал разработать меры для большего участия в борьбе с бедностью. Но пока дальше деклараций дело не идет. Чтобы сдвинуть с места решение этих проблем, надо отказаться от ряда утвердившихся догм.

Одна из них состоит в том, что государство не должно заниматься экономикой. Это, возможно, правильно в странах, где частный бизнес активен в секторах, имеющих критическое значение для поддержания злоровой экономики. Но Россия к этим странам не относится. Например, частный бизнес у нас остерегается работать во многих важных секторах обрабатывающей промышленности и, как уже говорилось охотно выбирает сектора, где существует огромная сверхприбыль.

Между тем, топливно-сырьевого перекоса можно было избежать, если бы государство сохранило свою собственность на нефть вместо того, чтобы продавать предприятия за бесценок в частные руки. Неверно, что частные нефтяные концерны работают лучше государственных. Детальное сравнение финансовых отчетов частных «ЮКОСа» и «Сибнефти» с государственной «Роснефтью» показывает, что показатели эффективности и рентабельности у них практически одинаковы. Нефтяная промышленность России построена советским государством и нет ничего нового с точки зрения продукции или технологии, что было бы внесено в отрасль частными компаниями в постсоветский период. То же касается и алюминиевой и никелевой промышленности. Но все это уже история. Сейчас главная проблема в том, чтобы сделать государство главным получателем природной ренты, заработанной на эксплуатации принадлежащих ему недров. Решить этот вопрос можно при сохранении частных компаний, но изменив способы обложения их доходов.

В олигархической печати появились статьи, в которых либо отрицается само существование минеральной ренты, либо доказывается невозможность и нецелесообразность ее изъятия. Что касается фактического положения дел, то для определения того, что есть рента, следует начать с выработки простых критериев, позволяющих вычленить ренту из общей суммы прибыли для целей специального налогообложения.

С позиций экономической теории понятие ренты совпадает с понятием сверхприбыли, т.е. превышения фактической прибыли над ее средней величиной в экономике.

Таблица 2. Рентабельность по продукции в отраслях промышленности, 1999-2001 годы (прибыль в % к стоимости продукции)

Источник: Российский статистический ежегодник, 2001

Например, по данным Госкомстата (см. таблицу 2), в 1999-2000 годах средняя рентабельность продукции в промышленности в целом составляла около 25 процентов. В большинстве отраслей она была существенно ниже, в некоторых колебалась приблизительно на среднем уровне, и только в двух отраслях – нефтедобыче и цветной металлургии рентабельность намного превышала среднюю (соответственно 58-68 и 52-57 процентов).

Поэтому, можно условно, для иллюстрации, и применительно к указанным годам считать, что всякая прибыль, превышающая 30 процентов от продукции, является сверхприбылью, т.е. рентой, и должна облагаться специальным налогом, ставка которого существенно выше общего налога на прибыль, составляющего 24 процентов. Надо ли при этом изымать в пользу государства всю указанную ренту или только ее часть, это вопрос конкретных экономических расчетов, а также финансовой и общеэкономической целесообразности. Разумеется, отрасль должна обладать достаточными ресурсами для капитальных инвестиций в собственное развитие. Но вовсе не обязательно, чтобы она могла вывозить миллиардные капиталы за границу или выплачивать чрезмерные дивиденды своим акционерам (об этом подробнее ниже).

Продолжая тот же пример, заметим, что по данным Госкомстата за 1999 год, прибыль в нефтедобыче составляла 171 миллиард рублей и в цветной металлургии – 155 миллиардов, а рента, отвечающая нашему определению – соответственно 83 и 74 миллиарда рублей. Мы не располагаем данными о том, сколько налогов конкретно уплатили эти отрасли со своей прибыли в указанном году, но если предположить, что ставка налога на ренту составляла бы не менее 50 процентов, то их совместные платежи по этой статье должны были составить 78,5 миллиарда рублей. Это равняется 15,4 процента от всей фактической величины доходов федерального бюджета в 1999 году и 96,8 процента от всех поступлений налога на прибыль.

Таким образом, введение особого налога на ренту могло бы удвоить поступления налога на прибыль и существенно увеличить общую доходную часть федерального бюджета. Для сравнения заметим, что бюджетные расходы на социально-культурные мероприятия, включая народное образование и здравоохранение, в том же году составили 85,1 миллиарда рублей, а расходы на промышленность, энергетику и строительство – всего 17,1 миллиарда. Как видно, возможности для перераспределения ренты через этот налог представляются немалыми.

Заметим также, что официальные данные о прибыли рентных отраслей намного занижены хотя бы вследствие искусственно низких внутренних трансфертных цен, широко практикуемых нефтяными, алюминиевыми и другими компаниями. По нашим оценкам, сверхприбыль только от экспорта нефти, как минимум, на 25 процентов превышает данные Госкомстата о валовой прибыли всей отрасли.
ПРИМЕЧАНИЕ rusref.virtbox.ru: о масштабах трансфертного ценнообразования читайте статью сотрудников Всемирного Банка "Потемкинский ВВП". О достоверности официальных отчетов нефтяных компаний см. интервью с замминистром по налогам и сборам "ЮКОС МОЖЕТ ВИНИТЬ ТОЛЬКО САМ СЕБЯ", статью Станислава Меньшикова "Пляски с волками вокруг нефти", заметку Виктора Данилова-Данильяна "Пока финансовые отчеты компаний являются липой, дискуссии о перераспределении ренты – бессмысленны", а также статью "Перед крахом" из Financial Times, в которой представлены результаты журналистского расследования о сети офшорных компаний Юкоса, существующих для сокрытия прибылей от реализации нефти и обмана российского государства, общественности и миноритарных акционеров.

Но введение специального налога на минеральную ренту не решает вопроса о хотя бы частичной компенсации государства за потери от продажи своих активов в 1990-х годах по заведомо заниженным ценам. О размерах этих потерь можно косвенно судить по данным о рыночной капитализации крупнейших компаний, оперирующих в рентных отраслях. В таблице 3 приведены данные Российской торговой системы (т.е. фондовой биржи) о динамике рыночной капитализации пяти ведущих концернов этих отраслей за 1998-2003 годы.

Таблица 3. Рыночная капитализация пяти крупных рентных компаний в 1998-2003 годах (млрд. долл. на начало года)

Примечание: Данные за 2003 год предварительные.

Источник: интернет-сайт Российской торговой системы (rts.net.ru)

Некоторые из этих компаний были приобретены на залоговых аукционах в 1995-1996 годах всего за несколько сот миллионов долларов. Акции «ЛУКОЙЛа» и «Сургутнефтегаза», созданных и приватизированных раньше, достались их владельцам еще дешевле Но уже на начало 1998 года акции всех четырех указанных концернов на рынке стоили в совокупности 31,7 миллиарда долларов, т.е. в десятки раз дороже первоначальной цены. Резко потеряв в стоимости в результате финансового кризиса 1998 года и последовавших биржевых неурядиц, они стали затем вновь быстро расти и в августе 2003 года достигли (вместе с «Норильским никелем») 84,6 миллиарда долларов. Это – треть рыночной капитализации всех ценных бумаг, котирующихся на российских биржах.

Соответственно возросли и личные состояния крупнейших акционеров компаний, приносящих сверхприбыль. Для них числящиеся их собственностью пакеты акций, стоимостью в миллиарды долларов, есть не что иное, как капитализация минеральной ренты. В ведущих индустриальных странах всякий прирост капитальной стоимости имущества облагается налогом, например, в США этот налог долгое время составлял 25 процентов при сроке вложений более полугода. В России такого налога нет, а между тем он был бы закономерной формой частичного возврата государству потерь от приватизации его собственности за бесценок.

Предложение ввести такой налог принадлежит работающему в Москве британскому журналисту Джону Хелмеру, который опубликовал свои идеи в июле 2002 года в англоязычном еженедельнике «Раша джорнэл». Не будучи экономистом, Джон прислал автору этих строк письмо с просьбой разобраться в предложенных им налогах, развить аргументацию и сделать необходимые расчеты.

Сложность в реализации предложения Хелмера в том, что налог на прирост капитальной стоимости взимается с инвестора только после продажи им своего имущества. Но в большинстве случаев наши олигархи цепко держатся за свои акции, причем осуществляют свои права через посредников. Например, Михаил Ходорковский владеет 59,5 процента акций компании «Менатеп груп», которая, в свою очередь, является собственником 61 процента акций «ЮКОСа». Таким образом доля данного олигарха в нефтяном крупнейшем нефтяном концерне страны составляет 36,3 процента, что в августе этого года стоило на рынке 12,1 миллиарда долларов – в полтора раза больше, чем оценил весной 2003 года американский журнал «Форбс». Но Ходорковский не продал своих акций и, следовательно, он не подлежит пока обложению этим налогом.

Вместе с тем, вполне закономерно обложить владельцев рентных состояний специальным налогом на рыночную стоимость их имущества, который был бы существенно выше существующего низкого налога на имущество, который не учитывает рыночной капитализации акций и приносит государству лишь малый доход, поступающий в распоряжение местных властей. Например, при ставке такого нового налога на рыночную капитализацию всего в 2 процента, Ходорковскому пришлось бы уплатить в 2003 году казне по этой статье 241 миллиона долларов, или больше 7 миллиардов рублей.

В таблице 3 приведен расчет поступлений по этому налогу по собственникам пяти крупнейших рентных концернов. В 2003 году их совокупные платежи составили бы 1,7 миллиарда долларов, или 52 миллиарда рублей. Если же изъять тот же налог за все прошлые годы, то получилась бы сумма, равная 5,3 миллиарда долларов, или 143,7 миллиарда рублей. Это – порядка 6,5 процентов суммарных налоговых поступлений федерального бюджета и почти вдвое больше бюджетного профицита, спланированного на 2004 год.

Но вернемся к идее налога на прирост капитальной стоимости, предложенного Джона Хелмером. Он все же может быть применен уже сейчас в тех случаев, когда рентные компании и их владельцы все же продают свои пакеты акций. Например, по соглашению о слиянии с «ЮКОСом» акционерам «Сибнефти» причитается платеж наличными 3 миллиардов долларов плюс 25 процентов акциями объединенного концерна. В этом случае акционеры «Сибнефти» должны были бы уплатить в казну налог в виде четверти от полученного прироста капитализации, т.е., как минимум, 750 миллионов долларов.

Другой пример – доход акционеров «ТНК» от продажи половины своих акций британскому концерну «БП» за 6,15 миллиарда долларов. Если считать, что российским акционерам (Михаилу Фридману, Виктору Вексельбергу и другим) эта доля обошлась в 500 миллионов долларов, то налог с прироста капитальной стоимости, равного 5,65 миллиарда, составляет 1,4 миллиарда долларов.

Наконец, осенью 2003 года стало известно, что тот же «БП» намерен купить четверть акций «Славнефти» за 1,35 миллиарда долларов. Но эта компания, приватизированная на аукционе только в декабре 2002 года, была куплена пополам «ТНК» и «Сибнефтью» за почти вдвое меньшую цену. Таким образом, прирост капитальной стоимости ныне перепродаваемой части составляет не менее 700 миллионов долларов, а налог с этого прироста – 175 миллионов. Если сложить потенциальные налоговые поступления от этих трех операций, их сумма превышает 2,3 миллиарда долларов, или 70,9 миллиарда рублей.

Рассмотрим и другое предложение Хелмера – ввести специальный налог на крупные дивиденды акционеров, отправляемые за границу и не используемые внутри страны. В официальной статистике нет сводных данных о дивидендных доходах, но нам удалось собрать сведения по финансовым отчетам тех же рентных концернов, указанных выше. Получилась такая картина (см. таблицу 4).

Таблица 4. Дивиденды большой рентной пятерки (млрд. долл.)

Источник: финансовые отчеты компаний, опубликованные на их интернет-сайтах

Мы видим, что практика по компаниям сильно различается. В среднем они платят не более 4-6 процентов от рыночной стоимости акций, что практически не отличается от процента по банковским депозитам. По абсолютным размерам это немалые суммы. Например, дивиденды от «ЮКОСа», причитающиеся Ходорковскому, составили в 2002 году 100 миллионов долларов, Платону Лебедеву – 11 миллионов. Вопрос о том, должны ли такие доходы облагаться по общей ставке подоходного налога в 13 процентов, следует рассмотреть особо. За рубежом налог на столь высокие доходы доходит до 50 процентов и выше. Но в масштабах всей минеральной ренты это сравнительно небольшая ее часть.

Однако, есть исключения. «Сибнефть» выплатила дивидендов 850 миллионов долларов в 2001 году и еще по миллиарду в 2002 и первой половине 2003 года. Поскольку у этой компании практически один владелец (90 процентов акций принадлежат Роману Абрамовичу) и известно, что его средства в немалой части расходуются за границей (футбольный клуб «Челси», роскошная яхта «Голубая бездна» и т.д.), предложение Хелмера становится актуальным. Если установить 50-процентный налог с таких дивидендов, то одному только г-ну Абрамовичу пришлось бы отдать в казну половину от полученных за три года дивидендов, т.е. 1,3 миллиарда долларов, или 40 миллиардов рублей.

Суммируя все четыре рассмотренных налога, получаем следующий результат в процентах к общей сумме расчетных налоговых поступлений в федеральный бюджет за 2003 год:

Налог на минеральную ренту - 15 процентов, или 325 миллиардов рублей.

Налог на рыночную капитализацию рентных акций – 6,5 процента, или 140 миллиардов рублей.

Налог с прироста капитальной стоимости трех нефтяных компаний – 3,3 процента, или 70 миллиардов рублей.

Налог с дивидендов, израсходованных за границей – 1,8 процента, или 40 миллиардов рублей.

Помимо наших расчетов, опубликованных ранее в периодической прессе, и более ранних расчетов Сергея Глазьева и экономической секции Российской Академии наук (РАН), в последнее время появились и другие исследования наших и зарубежных экономистов. В одной из таких работ, которой руководит депутат Госдумы Валерий Гартунг, общая сумма природной ренты (включая нефть, газ, металлургию и электроэнергетику) оценивается в 42 миллиарда долларов, что составляет 12 процентов от валового внутреннего продукта (ВВП) в 2002 году. Это – солидные суммы, и их перераспределение в пользу не-рентных отраслей (а их большинство) пошло бы на пользу всей стране.

Такие расчеты, естественно, оспариваются представителями олигархического бизнеса. В телевизионной программе «Свобода слова» нефтяной магнат Василий Шахновский из «ЮКОСа» и «Менатепа» (личное состояние – 1,4 миллиарда долларов) нападал на депутата Гартунга и его расчеты. При этом он ссылался на собственные данные, из которых следует, что отрасль едва сводит концы с концами и лишних денег у нее никак нет. И если нефтяников обложить еще большими налогами, то им не останется средств на капитальные инвестиции.

Начнем наши возражения с такого простого понятия как экспортная рента, т.е. разницы между сравнительно низкими внутренними российскими ценами на нефть и намного более высокими экспортными ценами, по которым наши концерны продают черное золото за рубеж. Разрыв между ними составлял в 2000 году 3,7 раза, в 2001 году – 2,8 раза и в 2002 году – 3,2 раза. В тех же годах общая сумма ренты достигала 16-18 миллиардов долларов (см. таблицу 5).

Таблица 5. Экспортная нефтяная рента (млрд. долл.)

Источник: наши расчеты на основе данных в «Российских экономических трендах» за 14.10.2002 и Российском статистичесмком ежегоднике за 2001.

Правда, с каждой вывозимой тонны жидкого топлива государство взимает экспортную пошлину, равную в среднем 20-25 долларам. Но это в лучшем случае составляет 13-14 процентов от цены на внешнем рынке, т.е. чистая рента – после уплаты пошлины – достигала 13-15 миллиардов долларов. Доля чистой экспортной ренты в общей выручке отрасли от реализации своей продукции колеблется в отдельные годы от 30 до 38 процентов. Учитывая производственные, транспортные и сбытовые расходы, а также косвенные и другие налоги, это – огромная часть общих доходов, которой совсем лишены отрасли, не работающие на внешний рынок.

Интересно свидетельство бывшего министра топлива и энергетики, а ныне председателя совета Союза нефтегазопромышленноиков России Юрия Шафраника. (См. 10 лет впустую. Нефтяная промышленность отмечает "тяжелый юбилей", страна.ру., 5.09.2003) Он сообщает, что по сравнению с началом 1990-х годов эффективность российских нефтяных компаний упала раза в два. «При существующем монополизме у компаний нет никакого желания технологически развиваться; легче пускать простаивающие скважины, осваивать мелкие месторождения вокруг уже обустроенных районов… За десять лет нефтяные и газовые компании так и не начали ни одного крупного проекта – все дополнительные движения происходят в уже существующих нефтяных провинциях». Статья, из которой приведена эта выдержка, носит красноречивое название «10 лет впустую».

На этом отнюдь не радужном фоне особенно колоритно смотрятся данные о капитальных инвестициях, на которые, как утверждают олигархи, у них едва хватает средств, а если у них изъять побольше ренты, то и вовсе денег не останется. В таблице 6 приведены данные Госкомстата, из которых видно, какую часть своей прибыли разные отрасли расходуют на капитальные вложения.

Таблица 6. Доля прибыли, идущая на капитальные инвестиции (%, 2000 г.)

Источник: РСЕ - 2001

Получается совершенно неожиданный на первый взгляд результат. Две рентные отрасли с наивысшими показателями прибыльности, расходуют на капитальные инвестиции не только меньшую часть своей прибыли, чем промышленность в целом, но и намного меньше, чем мало прибыльные электроэнергетика, пищевая и легкая индустрия. Только машиностроение тратит относительно меньше нефтяников, но это объяснить нетрудно – отрасль по-прежнему пребывает в тяжелом положении.

Явная скупость нефтяной отрасли по части капитальных вложений во многом объясняет прогрессирующее техническое отставание, о котором говорилось выше. Господствующий в отрасли монополизм, упоминаемый Юрием Шафраником – это, конечно, только частичное объяснение. Ведь зарубежные нефтяные гиганты тоже не светочи свободной конкуренции, картельные соглашения между ними о дележе месторождений и рынков – это прописные истины. Тем не менее западные компании отнюдь не скупятся ни по части вложений в новую технику, ни на разведку новых месторождений. А наши нефтяные концерны, которые вполне в состоянии привлечь и передовую зарубежную технику, делают это нехотя, как будто общемировые правила игры в этой важнейшей отрасли им неизвестны.

Чтобы разобраться в этой загадке, покопаемся в годовых финансовых отчетах нескольких наших ведущих нефтяных компаний за последние годы. Каждый из них обнаруживает особенности олигархического поведения, но все они вместе раскрывают и общие черты.

Начнем с компании «ЮКОС». Данные ее финансового отчета приведены в таблице 7.

Таблица 7. Из финансового отчета «ЮКОСа» (млн. долл.)

Источник: Финансовый отчет «ЮКОС» за 2002 год (см. интернет-сайт компании).

Оговоримся, что не станем ставить под сомнение эти цифры, составленные по правилам финансовой отчетности США. Это нужно нашим нефтяным компаниям, чтобы иметь возможность котировать свои акции на международных биржах и демонстрировать свою «открытость» широкой публике. Заметим только вскользь, что по данным за 2000 год рентабельность по этой методологии составляет 54,8 процента, что на целых 12 процентов меньше, чем по методологии Госкомстата, которая основывается на российских правилах бухгалтерской отчетности. Отсюда ясно, что переход на американские методы явно выгоден нефтяникам еще и потому, что позволяет успешнее преуменьшать свои прибыли.

Но отвлечемся от этих возможных подтасовок. Главное в другом. После вычета всех затрат, выплат налогов и дивидендов, оказывается, что с учетом амортизации ресурсы для капитальных вложений намного превышают фактические вложения. «ЮКОС» тратил из этих средств максимум 40 процентов своих ресурсов, а в 2000 году – лишь 15 процентов. Остальное расходовалось на т.н. финансовые инвестиции, т.е. помещение средств в ценные бумаги. Причем на биржевые операции (покупку ценных бумаг с целью перепродажи) тратилось в два-три, а то и в пять раз больше, чем на вложения в новое оборудование. На геологическую разведку расходуется в десять, а то и меньше средств, чем на административные нужды. Стоит ли удивляться, что отрасль, по словам Юрия Шафраника, прогрессивно отстает от зарубежных конкурентов.

Выше уже говорилось, что в 2003 году «ЮКОС» израсходует 3 миллиарда наличными на покупку акций «Сибнефти» в рамках их слияния. Это тоже отнюдь не инвестиции в основной капитал. Производство от этого никак прямо не выигрывает, средства просто перекачиваются из одной компании в другую, точнее ее акционерам.

Таблица 8. Из финансовых отчетов «Сибнефти» и «ТНК» (млн. долл.)

Сибнефть

ТНК

Источник: финансовые отчеты «Сибнефти» и «ТНК» за 2002 год (см. интернет-сайты компаний)

В финансовых отчетах двух других нефтяных концернов – «Сибнефти» и «Тюменской нефтяной компании» («ТНК») – поражает прежде всего крайне низкая доля налога с прибыли – 9-12 процентов у первой и 4-7 процентов у второй. Как это возможно при официальной ставке в 24 процента, остается загадкой.

В «Сибнефти» львиная доля чистой прибыли ушла на выплату дивидендов – 65 процентов в 2001 году и 95 процентов в 2002 году. Так не поступает ни одна другая компания. Но Роман Абрамович, которому с анонимными партнерами принадлежит 90 процентов акций «Сибнефти», считает, что это его личные деньги, а своя рука – владыка. Строго говоря, собственность акционерного общества ему уже не принадлежит, но он это успешно игнорирует, забирая при этом значительную часть полученной компанией минеральной ренты.

После таких поборов у «Сибнефти» в 2002 году не хватило собственных средств на капиталовложения, и ей пришлось влезть в долги на 1,3 миллиарда долларов. Таким образом, Абрамович практически «раздел» свою компанию, а потом продал ее «ЮКОСу», которому теперь придется оплачивать долги своего партнера.

В отличие от этого, «ТНК» платит сравнительно немного дивидендов и делает капитальные инвестиции за счет собственных ресурсов. Правда, далеко не все, т.к. значительная часть расходов идет на покупку новых филиалов, а также другие финансовые операции. За счет этого удается оплатить часть старой задолженности, но по-видимому далеко не всю. Иначе не пришлось бы главным акционерам «ТНК» продавать половину своей доли британской «БП» за 6 с лишним миллиардов. Опять-таки английские вливания пошли не в прирост основного капитала компании, т.е. ее производственные фонды, а на оплату накопленной за последние годы минеральной ренты и выраженной в 15-кратном росте ее рыночной стоимости по сравнению с ценой покупки у государства.

На геологию обе компании, как и «ЮКОС», тратят относительные пустяки. Ни их техническая вооруженность не становится принципиально лучше, ни в строй не вступают новые месторождения, на разведку которых деньги не выделяются.

Выводы из анализа финансовых отчетов компаний очевидны. Во-первых, прибыли, показанные в этих отчетах, явно занижены по сравнению с российской бухгалтерской отчетностью и расчетными данными о сверхприбыли от экспорта. Во-вторых, реальная ставка налога на прибыль меньше назначенной по закону – в некоторых случаях в два с лишним раза. В-третьих, там, где дивиденды сравнительно невелики, компании тратят меньше половины своих внутренних финансовых ресурсов на вложения в основной капитал и геологию, а сравнимая часть тратится на финансовые инвестиции и биржевые операции.

Из этого следует главный вывод : изъятие у нефтяных компаний дополнительной части минеральной ренты может способствовать резкому сокращению их финансовых инвестиций и биржевой деятельности, что не повлияет негативно на их производственные возможности. Зато освободятся средства для дополнительных вложений в новую технику и разведку новых месторождений.

Итак, одним из важнейших требований альтернативной экономической политики является активное перераспределение валовой прибыли из одних отраслей в другие. Сделать это без сильного и развитого государственного сектора просто невозможно. Это не означает, что следует ликвидировать или сводить к минимуму регулирующие функции рынка капиталов. Наоборот, государство должно всячески способствовать тому, чтобы этот рынок – чересчур узкий и плохо развитый при олигархическом капитализме, - вырос в важнейший канал спонтанного перелива капитала в отрасли, где его хронически не хватает. Для этого государство должно заботиться и о развитии всех составных частей инфраструктуры рынка капиталов, включая банковскую систему, страховые общества, ипотечное и потребительское кредитование, различные виды инвестиционных фондов. Когда развитие этих структур идет чересчур медленно и явно отстает, государство должно включаться как активный участник процесса, беря на себя и прямые предпринимательские функции там, где это не делает частный капитал. Исторически такую роль государство всегда играло в индустриальных странах, когда они по каким-то причинам отставали и не могли создавать адекватные механизмы обычными рыночными методами.

Государственный сектор нужен и для того, чтобы развить конкурентоспособное производство в отраслях обрабатывающей промышленности, где частный капитал этого не делает. Речь идет, в частности, об особой роли автомобильной, самолетостроительной, компьютерной и ряда других отраслей промышленности, как локомотивов дальнейшего роста всей экономики. Создание новых крупных предприятий в этих отраслях могло бы поначалу идти на основе совместного участия государственного и частного капитала. Именно так создавались в свое время автомобильные концерны «Фольксваген» в Германии и «Рено» во Франции, а также ряд самолетостроительных и электротехнических предприятий в западных странах.

Другое важнейшее требование альтернативной экономической политики это

постепенное выправление главных макроэкономических пропорций с тем, чтобы обеспечить нормальное расширение внутреннего рынка и достаточные темпы общего экономического роста. В предыдущем разделе доклада приводилось сравнение с США, из которого видно, что чрезмерно низкая доля оплаты труда в российском ВВП неблагоприятно воздействует на способность экономики к росту. Но в США доля оплаты труда отнюдь не всегда была столь высокой, как сегодня. Как видно из таблицы 9, она, например, в 1929 году составляла лишь 49 процентов, т.е. была на том же низком уровне, что и в России в настоящее время. Тем не менее, за прошедшие с тех пор десятилетия она выросла до 58-59 процентов и устойчиво поддерживается на этом уровне в последние 30 лет. Если это возможно в условиях типичной рыночной экономики США, то, очевидно, это же можно и в России и не противоречит рыночным правилам.

Таблица 9. Макроэкономические пропорции США, 1929-1999 годы (млрд. долл.; выбраны годы, представляющие собой высшие точки в соответствующих экономических циклах)

В США это произошло при весьма умеренном вмешательстве государства в экономику, но в результате значительных структурных и институциональных сдвигов. Прежде всего, заметим, что крутой перелом приходится на первые два десятилетия после второй мировой войны, когда у власти находились по большей части правительства демократической партии, осуществлявшие реформы в духе кейнсианства и экономики всеобщего благосостояния. Это предполагало значительное увеличение доли государственных закупок в ВВП и возрастание роли профсоюзов в регулировании заработной платы. В связи с этим существенно менялись структура внутреннего рынка и источники образования внутреннего макроэкономического спроса.

Так, в 1929 году на долю личного потребления приходилось 75 процентов ВВП, на валовые инвестиции в основной капитал – 14 процентов и на государственные закупки – 9 процентов. Такая структура соответствует низкому уровню налогов, которые не представляют собой значительного вычета ни из потребительского спроса, ни из затрат фирм на капитальные вложения. Так, в 1929 году налоговые вычеты составляли лишь 2,7 процента от общих личных доходов и 13,5 процента от прибыли корпораций.

Но уже к 1957 году, через 12 лет после окончания войны, доля личного потребления сократилась до 62 процентов, а доля государственных закупок выросла до 22 процентов, притом что удельный вес капитальных инвестиций остался практически прежним – 15 процентов. Новая структура конечного спроса соответствовала более активной роли государства и более высокому бремени налогов. Налоговые вычеты из личных доходов повысились в среднем до 11,5 процента, а доля налогов в прибыли корпораций – до 46,7 процента. Итак, за этот сравнительно короткий период (изменения происходили главным образом после 1945 года) рост налогов на личные доходы на 8 процентных пункта (или в 4,3 раза) «съел» приблизительно такую же часть потребительского спроса. Но поскольку за это же время доля оплаты труда в ВВП выросла с 49 до 56 процентов, т.е. на 7 процентных пункта, то одно в какой-то степени компенсировало другое. Интересно также, что значительный рост налога на прибыль (в 3,5 раза) никак не повлиял на долю капитальных инвестиций в ВВП.

Таким образом, рост внутреннего рынка в эти годы питался, главным образом, приростом доли труда в ВВП на 7 процентных пунктов и доли государственных закупок – на 13 процентных пункта. Благодаря этому и несмотря на рост налогов доля конечного потребления (личного и государственного) осталась неизменной – 84 процента ВВП в обоих случаях.

Своего пика – 59 процентов - доля оплаты труда достигла в 1973 года, т.е. к концу периода активного кейнсианского регулирования экономики. После этого, особенно после перехода к т.н. рейганомике и неолиберальным принципам минимизации роли государства доля оплаты труда не росла и, наоборот, показывала некоторую тенденцию к снижению. Этот поворот соответствовал отходу государства от политики сотрудничества с профсоюзами переходу к политике жесткого давления на них.

В первый из указанных периодов совокупный фонд оплаты труда рос быстрее ВВП. За 1929-1957 годы среднегодовой прирост номинального ВВП составлял 5,5 процента, рост фонда оплаты труда – 6,0 процента. В то время профсоюзы добились осуществления принципа, согласно которому денежная оплата труда работника должна была компенсировать как рост производительности труда, так и рост дороговизны жизни. Это приводило к постоянному росту удельных затрат на труд, создавая определенный инфляционный фон, который, однако, стимулировал рост экономики. Зафиксированный в коллективных договорах, этот принцип обеспечивал также некоторую антициклическую стабильность, противодействуя кризисным спадам и делая их менее глубокими.

В условиях России задачей альтернативной экономической политики было бы законодательное укрепление роли профсоюзов и обеспечение на некоторый, достаточно длительный период времени, более быстрого роста общего фонда оплаты труда по сравнению с национальным продуктом. При этом можно было бы использовать опыт государственного программирования во Франции, при котором государство совместно с профсоюзами и организацией промышленников ежегодно утверждало главные макроэкономические пропорции, в том числе и удельный вес оплаты труда в национальном продукте.

Казалось бы, такая политика должна обязательно вызывать сопротивление бизнеса, для которого рост доли оплаты труда равносилен снижению доли валовой прибыли. Но, как показывает опыт передовых стран Запада, это совсем не так, если при этом выдерживаются пропорции, обеспечивающие быстрый рост экономики в целом. Дело в том, что, что снижение доли государственных расходов, которого требует российский бизнес ради того, чтобы понизить налоги, чревато дополнительным сужением внутреннего рынка и замедлением общего роста. Компенсировать сокращение государственных закупок можно только ростом личного потребления и, следовательно, ускоренным повышением оплаты труда.

Если подвести итоги, то программу-минимум предлагаемых реформ можно свести к нескольким основным пунктам:

Установление эффективного контроля государства, как собственника минеральных ресурсов страны, с правом изъятия достаточно высокой доли природной ренты и ее дальнейшего перераспределения в отрасли экономики с хроническим дефицитом собственных ресурсов для капитальных инвестиций.

Сохранение и развитие сильного государственного сектора в тех отраслях экономики, где частный капитал не проявляет достаточной активности, т.е. прежде всего в отраслях обрабатывающей промышленности и высокой технологии, в ключевых звеньях топливно-энергетического комплекса, а также в отстающих сферах инфраструктуры банковского дела и рынка капитала.

Активное использование государственного капитала для развития конкурентоспособных производств обрабатывающей промышленности, ориентированных на внутренний и внешние рынки.

Использование механизма государственного регулирования для совместного с профсоюзами и организациями промышленников и предпринимателей выправления макроэкономических пропорций, обеспечивающих устойчивые и достаточно высокие темпы роста экономики.

Разумеется, в ходе осуществления этих реформ рано или поздно встанет вопрос о дальнейшей судьбе и роли капитализма в нашей экономике. Если окажется, что экономический механизм, вытекающий из таких реформ обладает несомненными преимуществами перед олигархическим капитализмом, то вопрос о будущем решится сам собой. При всех условиях, оптимальное соотношение между капитализмом и другими формами должно решаться в ходе их конкретного и практического соревнования, а не на основе идеологических споров. Пусть практика, а не идеология будет критерием истины.

___________________________________

Источник: ECAAR-RUSSIA