Забудьте Милтона Фридмана

Александр Ивантер

«Эксперт» №10(504), 13 марта 2006

Российское правительство эволюционирует в сторону более активной политики, нацеленной на рост и развитие, а не просто на макроэкономическую стабильность. Однако многие мифы и предубеждения старой политики еще предстоит сломать, считает директор парижской Высшей школы исследований по социальным наукам Жак Сапир

С лекцией, организованной в рамках «Русских чтений», международной программы Института общественного проектирования, в Москве выступил известный французский экономист Жак Сапир.

Этот человек не нуждается в развернутых представлениях. Специалист по макроэкономике и валютно-финансовым проблемам, всю свою тридцатилетнюю научную карьеру Сапир посвятил изучению советской, а затем российской экономики. Он автор множества статей и ряда книг, две из которых — «Русский крах» и «К экономической теории неоднородных систем» — переведены на русский язык.

У Сапира-ученого редкое сочетание фундаментальной модельной и теоретической подготовки со вкусом и опытом прикладного макроэкономического анализа. Формулы и модели не заслоняют для него реального хозяйства. Его интересует реальная жизнь во всех ее противоречиях.

Взгляды Сапира совсем не похожи на мейнстримовские англосаксонские представления о российской переходной экономике. Скажем, он убежден, что высокая инфляция у нас не от избытка денег, а от недостатка инвестиций. Эта идея, давно разделяемая «Экспертом», в последнее время находит все большее число сторонников в экономических дискуссиях.

Некоторые предложения Сапира, например ввести в России двухъярусную модель валютного рынка или отказаться от стратегической комбинации «дорогой рубль—дешевые энергоносители», представляются нам спорными. Но обсудить их с профессионалом столь высокой пробы тоже было крайне интересно. После лекции Жак Сапир дал интервью нашему журналу.

— Насколько серьезен дефицит инвестиций в российской экономике?

— Основные средства в российской промышленности очень сильно изношены. Средний возраст российского оборудования в два с половиной раза выше, чем во Франции и в Италии. Должного обновления основных средств не происходит. Текущее соотношение инвестиций к ВВП составляет сегодня в России 16-17 пpоцентов. В принципе эта цифра сравнима со среднеевропейским уровнем, однако ни во Франции, ни в Великобритании, ни в Голландии нет тех инфраструктурных проблем, которые стоят перед Россией. Когда же эти проблемы стояли, соотношение инвестиций и ВВП в этих странах было другое — порядка 23-25 процентов. А в Японии, Корее или на Тайване в те годы, когда там закладывался фундамент послевоенной модернизации, соотношение между инвестициями и ВВП варьировалось между 27 и 30 процентами.

— Но как заставить компании инвестировать больше?

— Частные компании заставить трудно. А государственные возможно. В этом смысле меня обнадеживает рыночная экспансия таких государственных компаний, как «Рособоронэкспорт» и «Газпром». Подобное укрупнение игроков во многих отраслях совершенно необходимо, если страна хочет продолжать достаточно быстрый рост. Мелкие игроки просто не смогут позволить себе такого объема инвестиций, особенно в условиях все еще слабой банковской системы и отсутствия специализированных государственных финансовых институтов, поддерживающих долгосрочные инвестиции.

— Всегда сохраняется риск неэффективности инвестиций таких огромных госкомпаний. Их стратегии практически не подвергаются сколько-нибудь действенной внешней, тем более общественной экспертизе.

— Да, такие риски есть. И дело даже не в государственной форме собственности крупных рыночных игроков. Позволю себе пример. В шестидесятые и семидесятые годы прошлого века во Франции было много крупных частных металлургических компаний. И эти компании фактически занимались политическим шантажом: они требовали субсидий от правительства, угрожая масштабными увольнениями. Собственно говоря, в эти годы многие металлургические компании выживали за счет государственных субсидий. Дело кончилось тем, что в 1991 году французское правительство национализировало металлургическую промышленность. Была проведена решительная реструктуризация, и, увы, без серьезных увольнений обойтись не удалось. Зато постепенно металлургические компании вышли на приемлемый уровень прибыльности и эффективности.

— В России в последнее время обострилась дискуссия о том, можно ли тратить средства стабилизационного фонда на государственные инвестиции и насколько приемлемы возникающие при этом инфляционные риски. Интересна ваша точка зрения.

— Лучший способ использования стабилизационного фонда — это долгосрочное инвестирование. Либо в социальную инфраструктуру (здравоохранение, образование), либо в модернизацию производственной инфраструктуры, в новое оборудование для российских предприятий. Механизм инвестирования должен включать в себя специальное агентство, которое управлялось бы независимо от правительства, чтобы исключить политические воздействия.

Что касается инфляции, то есть две вещи, способные вызвать ее рост. Первый фактор — рост спроса домашних хозяйств. Понятно, что этот фактор не будет задействован, если вы направите средства стабилизационного фонда на инвестиции. Другой фактор — инфляция издержек (cost-push inflation). Этот фактор сегодня в России гораздо более серьезен, так как наличный основной капитал, производственные фонды крайне стары и изношены как раз вследствие недостатка инвестиций. Неэффективный основной капитал не позволяет выпускать конкурентоспособную продукцию, выступает в качестве источника, постоянно подпитывающего инфляцию издержек. Поэтому, инвестируя в модернизацию основного капитала, вы на самом деле снижаете долгосрочный инфляционный потенциал экономики.

Чтобы понять это, вы должны выйти за рамки экономической идеологии монетаристского толка, перейти к прагматичной экономической политике. Монетаристская парадигма — это теоретическая конструкция, некое идеальное приближение реального мира, которое никогда не достигается в pеальности. Если бы экономика Милтона Фридмана действительно существовала, мы бы жили в мире совершенных рынков и совершенной информации. Если бы мы жили в мире совершенной информации, то централизованная плановая экономика была бы более эффективна, чем рыночная. Проблема заключается в том, что российский Минфин находится в плену сугубо монетаристских представлений об экономике, не имеющих ничего общего с действительностью даже в развитых странах Запада, не говоря уже о России.

О пользе постепенности

— Экономика России в последние годы растет довольно быстрыми темпами. Вас это обнадеживает?

— Действительно, рост впечатляющий. Особенно если сравнивать с показателями динамики ВВП европейских стран. Однако следует помнить, что, несмотря на рост последних лет, экономика России еще не преодолела последствий гигантского спада, вызванного переходом к рыночной экономике. Ваш ВВП все еще составляет 97-98 пpоцентов от уровня 1991 года. Если бы переходного спада не было, а экономика развивалась даже совсем скромными темпами, напpимеp 1,5 пpоцента в год, то сейчас ваш ВВП был бы на четверть больше, чем в 1991 году.

Кстати, единственная страна в Европе, осуществившая переход к рынку и заметно превысившая к настоящему моменту траекторию медленного, постепенного роста ВВП, — это Польша. Чем объясняется польский успех? Я, честно говоря, не имею исчерпывающего ответа на этот вопрос. Но уж точно этот феномен не объясняется «шоковой терапией», о которой так часто говорят. Дело в том, что, во-первых, «шоковая терапия» длилась в Польше всего лишь восемнадцать месяцев, а затем действовали куда более градуалистские программы. А во-вторых, степень «шоковости шоковой терапии» в Польше тоже обычно преувеличивается. Скажем, все полтора года ее действия процентные ставки в реальном выражении оставались отрицательными. Любопытно, что в период между двумя мировыми войнами в двадцатом веке Польша также росла быстрее всех стран Центральной и Восточной Европы. Не думаю, что это просто совпадение. Скорее, причину следует искать в действии глубинных исторических и культурных факторов.

— Да, если сравнивать голые цифры, сегодняшний российский ВВП с поправкой на точность измерений примерно соответствует уровню пятнадцатилетней давности. Но экономика России 2005 года и союзная экономика 1991 года — это качественно различные объекты, их вряд ли корректно сравнивать чисто количественно.

— Согласен. Лучше обратимся к анализу качества роста последних лет. Начиная с 1999-го по 2002 год этот рост представлял собой естественное восстановление после дефолта 1998 года. После 2002 года началась новая тенденция, а именно выход нефтегазового сектора и металлургии на первые роли в российской экономике. Нельзя не отметить, что рост, основанный исключительно на экспорте природных ресурсов, представляет собой серьезную угрозу для экономики.

В ближайшие годы мы не выйдем из ситуации чрезвычайно дорогих энергоносителей. И Россия будет пожинать плоды этих высоких цен. Но я считаю, что это скорее зло, нежели благо. Россия станет заложником этой ситуации, так как сырьевая зависимость вашей экономики повышается. Существует риск превращения России в экономику, основанную на ренте. Это то, что экономисты часто называют «голландской болезнью».

Пока что экспорт природных ресурсов не приводит к инфляционным эффектам. Однако он способствует ускоренному росту реального курса рубля, что негативно сказывается на конкурентоспособности российских компаний как на миpовом, так и на внутреннем рынке.

Страшен ли крепкий рубль

— Можно ли как-то бороться с «голландской болезнью»?

— Россия — специфическая страна в том смысле, что ее экономика состоит из двух качественно pазных частей. Первая часть — обычная индустрия. Вторая — экспортно-сырьевой сектор рентного типа. Есть много стран, где существует только первый сектор. Это, например, большинство западноевропейских стран. Есть страны с одним лишь экспортно-сырьевым сектором, там фактически нет другой индустрии, как, например, в Саудовской Аравии. В России присутствуют оба сектора. Если в такой ситуации вы не вводите специального регулирования валютного рынка и обменного курса национальной валюты, вы неизбежно подвергаете свою экономику заражению «голландской болезнью», которая проявляется через завышенный обменный курс, подрывающий внешнюю и внутреннюю конкурентоспособность несырьевого сектора экономики и в конечном итоге ведущий к деиндустриализации страны. Поэтому представляется крайне важным «отвязать» влияние экспортно-сырьевого сектора от остальной экономики.

Защищаемая мной модель двухъярусной системы валютного курса как раз и представляет собой попытку решить эту задачу. В одной части экспортеры сырья (нефти, газа, металлов) будут продавать валютную выручку Центробанку по административному, регулируемому курсу. Другая часть валютообменной системы остается абсолютно рыночной, где все прочие экономические агенты — предприятия, импортеры, несырьевые экспортеры, население — обменивают валюту на рубли и обратно по рыночному курсу. И это будет действительно рыночный курс, освобожденный от влияния рентного сектора, завязанного на мировую конъюнктуру сырья.

— Другими словами, мы снимаем давление «избыточных» долларов, получаемых экспортерами сырья, на валютный рынок. И таким образом избавляемся от конъюнктурных эффектов ускоренного реального укрепления рубля?

— Да, в точности так. Почему это важно? Дело в том, что единственная настоящая причина внешнего укрепления рубля — это повышение сравнительной конкурентоспособности вашей несырьевой продукции, или, другими словами, сокращение разрыва в производительности труда в российской и зарубежной экономиках. Это было бы экономически логично. В нынешней же ситуации совершенно открытой рыночной модели курсообразования приток нефтедолларов приводит к искусственному укреплению рубля, что снижает конкурентоспособность ваших производителей. Это и есть «голландская болезнь». И если вы не примете меры по борьбе с нею, то через пять-десять лет Россия потеряет несырьевой сектор экономики, превратится в гигантскую Саудовскую Аравию.

Обычно мое предложение касательно введения в России двухъярусной системы валютного рынка смущает людей, так как я предлагаю некие элементы регулирования в нынешней абсолютно либеральной модели валютного рынка России. Мне говорят: если мы позволим ввести какое-либо регулирование в механизм функционирования валютного рынка и определения курса, это будет шаг назад, мы откатимся ко временам плановой экономики. Я отвечаю: господа, если это так, тогда надо считать нерыночными Англию, Францию и Италию, сохранявших элементы регулирования валютных рынков вплоть до семидесятых годов прошлого века. Если вернуться на землю, следует признать, что все самые рыночные экономики сохраняют те или иные виды регулирования своих финансовых систем.

— Мне кажется несколько преувеличенной опасность избыточного укрепления рубля и его угнетающего влияния на конкурентоспособность нашей экономики. Дело в том, что новая волна роста, развернувшаяся во второй половине прошлого года, локализована в значительной степени в неторгуемых либо малоторгуемых секторах экономики (строительство, транспорт, транспортное машиностроение, промышленность строительных материалов, сфера услуг), где прямой конкуренции с импортом нет и рост курса рубля не так страшен. С другой стороны, дорогой рубль притягивает финансовые инвестиции, удешевляет импорт оборудования. Что вы думаете на этот счет?

— Конечно, по степени переоценки национальной валюты Россия находится еще не в состоянии лета 1998 года (накануне кризиса), но она может там оказаться через два-три года, если нынешняя политика будет продолжена. Сохранение конкурентоспособности частью отраслей российской промышленности обусловлено сохранением крайне низких относительно мировых внутренних цен на энергоносители. Если бы, скажем, российская химическая промышленность платила за энергию столько же, сколько платят химкомбинаты в Италии, Германии или даже во Франции, она утратила бы всякую конкурентоспособность и на внешнем, и на внутреннем рынке. Низкие цены на энергоносители, таким образом, являются своеобразным компенсатором завышенного валютного курса. Но такая ситуация не может продолжаться долго из-за огромных потерь энергоносителей, являющихся следствием такой политики.

Россия является крайне неэффективным пользователем энергоресурсов. Если Россия будет поддерживать нынешние темпы роста в течение ближайших десяти лет, ей придется свести к нулю экспорт нефти и газа, если, конечно, к этому времени не будут внедрены какие-то энергосберегающие технологии. Другими словами, все, что сейчас уходит на экспорт, будет направлено внутрь страны. Это объясняется тем, что в российской экономике соотношение между потреблением энергии и ВВП в четыре раза выше, чем, к пpимеpу, в Великобритании или в Италии. Точно так же в России на производство, напpимеp, одной тонны стали нужно в три раза больше электроэнергии, чем в Бельгии, Франции или Италии. По энергоемкости экономики Россия проигрывает даже США, которые не являются образцом эффективности в этой сфере.

Долгосрочным решением могло бы стать направление средств стабилизационного фонда на инвестиции в энергосберегающую перестройку российской промышленности. Параллельно стоило бы постепенно подтягивать внутренние цены на энергоносители к мировым, что будет стимулировать энергосбережение и одновременно ослаблять курс рубля, чтобы не подрывать конкурентоспособность. В результате мы получим гораздо более эффективную и более рыночную экономику: за энергию будет платиться ее настоящая, действительная цена, а уровень реального курса рубля будет определяться исключительно разрывом в производительности труда в России и дpугих стpанах.

— Вы предлагаете ни много ни мало кардинальную смену экономической политики. Любой кабинет, который выступит с такой инициативой, будет просто командой самоубийц — ведь вслед за повышением цен на энергоносители неминуемо начнет увеличиваться инфляция и сразу последуют оргвыводы. Таким образом, понятно, что подобные решения должны приниматься на самом верху, они должны быть одобрены политическим руководством страны.

— Во-первых, не нужно рассматривать экономическую историю Европы, напpимеp, в пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века в розовом свете. Вспоминая прошлые годы, мы понимаем: то, что сейчас воспринимается как последовательная, хорошо продуманная стратегия, было ни чем иным, как просто набором скороспелых решений, зачастую вызванных очень стесненными финансовыми обстоятельствами каждого конкретного государства.

В настоящее время российское правительство эволюционирует в сторону более активной макроэкономической политики, нацеленной на рост и развитие, а не просто на макроэкономическую стабильность. И это движение в правильном направлении — пусть даже оно явно не скоординированно и не подкреплено системной стратегией. Так что я скорее оптимист. Я считаю, что смена парадигмы экономической политики в России не за горами.


Мнение автора статьи не обязательно полностью совпадает с мнением администрации сайта


По теме:
Вашингтонский консенсус и российские реформы: история провала
Жак Сапир

Корейская модель для кремлевской группы
Станислав Меньшиков, доктор экономических наук, профессор

— Джозеф Стиглиц, лауреат Нобелевской премии по экономике "Многообразнее инструменты, шире цели: движение к Пост-Вашингтонскому консенсусу"
— Я. Корнаи "Путь к свободной экономике: десять лет спустя (переосмысливая пройденное)"
— Гжегож Колодко "Десять лет постсоциалистического перехода. Уроки политических реформ"
— К. Мюллер, А. Пикель “Смена парадигм посткоммунистической трансформации”
— А.В. Лукин "Демократизация или кланизация? Эволюция взглядов западных исследователей на перемены в России"
— И.Г. Минервин "Зарубежные исследователи о путях трансформации российской экономики: многообразие подходов, сходство выводов"
— В. Полтерович "На пути к новой теории реформ"
— В. М. Полтерович "Кризис экономической теории"