П. Авен, А. Кох. «Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук»
А.К.: Детально расскажи.
Гуманитарная помощь
Ан.К.: Это очень важно, потому что нет никакого антирусского заговора. Надо понимать, как это происходило. Начали мы с Бейкером с того, чтобы отвести хотя бы пистолеты друг от друга, от виска. Стали обсуждать, как это сделать. Договариваться о понижении уровня угроз и т. д. Потом стали обсуждать помощь. Бейкер прилетел сразу после Беловежской Пущи, в середине декабря. Это был страшный месяц по объему работы с бывшими республиками. И тут еще приперся Бейкер. В этот момент он был совершенно ни к чему, потому что мы в своих делах разбирались. Ну, приперся и приперся. Однако он все повторил, что сказал в Америке. Пришел Борис Николаевич с Бейкером на беседу с нами. Ну, конечно, у нас порядка никакого не было. Все с колес делалось. Ни правительства нормального, ничего. Егор был по уши завязан в своих делах, мы с ним где-то на бегу переговорили насчет выступления Бейкера. Но я ожидал, что Егор заранее прорвется к Боре с этим вопросом об экономической помощи. Я никогда не был великим экономистом, я исходил из того, что это все Егор делает. Я ему сказал: «Я тебя полностью поддержу, если хочешь, я могу сам к Ельцину прийти». У меня тогда были более близкие отношения с Ельциным, у меня и потом были более близкие, наверное, отношения, поэтому я Егору это часто предлагал. Я говорил: «Егор, если ты не можешь прорваться, ты мне расскажи, что надо сказать, я заучу, приду к Ельцину и скажу». Гайдар тогда ответил: «Хорошо, ты в двух словах Борису Николаевичу скажи, чтобы Егору дали слово». Это было логично, потому что я перепутаю, Ельцин перепутает и потом не соберешь. Логично и замечательно. Но так получилось, что Бейкер пошел заниматься балетом каким-то дипломатическим с Горбачевым, который еще в Кремле сидел.
Ан.К.: И возникла страшнейшая неразбериха, и за всей этой суетой на беседу с Ельциным осталось мало времени. Ельцин понес какую-то ерунду. Что он чувствует себя полным хозяином в Кремле и т.д. Это называется «смол ток», в принципе это нормальная часть дипломатического общения, но тогда она просто все вытеснила. Непонятно почему у Бейкера затянулась беседа с Горбачевым, Горбачев уже был не при власти. Ельцин тоже был как бы не совсем при власти, вот в таком нашем бардаке Бейкер пытался понять, что надо и вообще в каком мы состоянии. Короче говоря, вся наша беседа закончилась очень просто, когда Бейкер, наконец добившись какого-то серьезного разговора и какой-то серьезной минуты, сказал прямо, конкретно, очень четко: «Ну, ребята, в конце концов, — обращаясь, естественно, к Борису Николаевичу, — что мы должны для вас сделать первоочередно? Понятно, что все мы сделать не можем, миллиарды не отвалим, это конгресс, но мы будем заниматься, скажите, что вы хотите?» Ельцин ему сказал: «Гуманитарную помощь». Это зафиксировано.
А.К.: Ничего не скажешь! Масштабно.
Ан.К.: Да, гуманитарную помощь. Бейкер спросил: «Только вам?» Ельцин ответил: «Нет, почему? Украине, всем республикам гуманитарную помощь». Мы с Егором чуть не выскочили из штанов во время этой беседы. Я ему говорю: «Егор, это то, что ты хотел?» Он говорит: «Нет, это не то». Я говорю: «Дайте Егору сказать». Борис Николаевич царственным жестом: «Какой такой Егор будет говорить?» Никто не говорил, когда он говорил. На этом все встали, пошли, Бейкер так и уехал с моей шапкой, которую я ему на аэродроме подарил: был холод собачий, и я ему дал мою бобриковую шапку из распределителя, которая еще мне в союзном МИДе досталась. Они объявили гуманитарную помощь и созвали Лиссабонскую конференцию, по-моему, в мае (очень быстро, за пять месяцев), и гуманитарной помощи стало поступать еще больше, чем раньше.
В Лиссабоне мы приняли важнейшую декларацию с Бейкером и Геншером125 — это называлось КГБ — Козырев, Геншер, Бейкер — о нераспространении ядерного оружия, о том, что Россия остается единственной ядерной державой. Тогда в первый раз украинцы это дело подписали.
А.К.: Геншер? С какой стати? В Германии ведь нет ядерного оружия.
Ан.К.: Не в этом дело, просто тяжеловесы западные давили и додавили Украину. В Лиссабоне по сговору с Егором я сказал Бейкеру: «Да, конечно, Борис Николаевич сказал про гуманитарную помощь, конечно, гуманитарная помощь очень важна, но нам нужна не гуманитарная, а экономическая помощь, то, что ты говорил в своей речи, условно говоря, план Маршалла. Вот это где?» — «Да-да, это я знаю, я понял, ты думаешь, я такой дурак?» [У нас были очень хорошие отношения.] «Мы этим тоже занимаемся, но это не так просто, это большой пакет, тем более, раз он сказал "гуманитарная", мы должны организовать сначала гуманитарную помощь». Короче говоря, пока мы хороводили с этой гуманитарной помощью, в Америке у Буша начались большие проблемы. Для нас он был идеальный, и Бейкер был идеальный, но в это время появился наш друг Клинтон, которому мы были до лампочки. У него России не было ни на каком горизонте, да Европы и НАТО — тоже. С Клинтоном ассоциировался лозунг: «It's the economy, stupid». Клинтона вообще волновала только economy.
А.К.: Его даже это не волновало, он лично сам себя персонально волновал.
Ан.К.: Согласен.
П.А.: Могу подтвердить, что личное вмешательство Буша и его друга — посла в Москве Боба Страусса — фундаментально помогло нам на переговорах с Парижским клубом. С Клинтоном такого уже не было.
Ан.К.: С Бушем и Бейкером можно было сделать гигантские вещи. Бейкер был партнером и мне, и Гайдару, так как он разбирался в экономике, был министром финансов. Но Бейкер стал начальником штаба президентской гонки. Он ушел с поста госсекретаря. Было ясно, что они проигрывают Клинтону, и все, с этого момента ни о каком пакете никто ничего не говорил, потому что им стало не до этого. Значит, действующая администрация с начала лета 1992 года оказалась в обороне, толком мало что могла, а потом Клинтон стал президентом. В первое время ему было наплевать на Мексику и Канаду, а уж какая-то там Россия, которая хрен знает, где находится...
П.А.: Мне кажется, ты сказал одну фундаментальную вещь. Была плохая кредитная история, потом начались изменения. Нужно было время доказать и себе, и им прежде всего, что здесь, в России, действительно строится другая жизнь. Сближение — это процесс взаимный. Но тут на смену Козыреву пришел Примаков126. И Примаков уже к интеграции в Запад вовсе не стремился. Реализация плана Маршалла сопровождалась и денацификацией Германии, и фундаментальной либерализацией германской экономики. А когда этого нет — надеяться на помощь очень трудно.
А.К.: Абсолютно с тобой согласен, но мне кажется, эти вещи сильно между собой взаимосвязаны. Предположим, Эрхард начал либеральные реформы, а Аденауэр — денацификацию. Представь, что при этом в Америке сменилась бы администрация и плана Маршалла не случилось: захлебнулись бы и Аденауэр, и Эрхард.
Внутренние противоречия
Ан.К.: Примаков меня сменил в январе 1996 года, но до этого все годы он был начальником СВР, называл себя другом Саддама Хусейна. Кто-нибудь может предположить, что американский президент и другие руководители западных стран не знали, что в нашей разведке те же лица продолжают заниматься тем же самым. Вот он сидит и знает, что мои агенты, как Чапман очаровательные или козьи морды, конкретно против него работают. Я к нему прихожу и говорю: «Билл, ты на это не обращай внимания, это же нормальная ситуация. Мой наган к тебе приставлен, я продолжаю его чистить каждое утро, заряжать каждое утро, но это тоже ерунда. Дай мне, пожалуйста, план Маршалла».
А.К.: Андрей, не так. Можно было прийти и сказать: «Ты видишь, у нас в стране две России. Одна Россия — это та, которую представляю я, а другая — которая чистит наган и ведет эту подрывную работу».
Ан.К.: Я представлял всю Россию, я — министр иностранных дел России.
П.А.: Алик, надо иметь очень большую смелость, чтобы поставить на тех, кто не может справиться со своей собственной страной.
<< [1] ... [65] [66] [67] [68] [69] [70] [71] [72] [73] [74] [75] [76] ... [112] >>
