П. Авен, А. Кох. «Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук»
А.К.: Ну, я бы так не сгущал краски. В 1997 году, когда Чубайс мог реально заменить Степаныча на посту премьера, он не стал этого делать, потому что он (да и мы все) считал Черномырдина человеком одной команды...
А.Ш.: К этому времени Чубайс, который проработал с Черномырдиным больше других реформаторов, понял, что с ним можно работать. И что как Ельцина можно было убедить, так и Черномырдина можно было убедить...
А.К.: На мой взгляд, Черномырдина — даже быстрее...
А.Ш.: Быстрее, потому что у Черномырдина было меньше противовесов этому курсу в личном окружении. И он был меньше идеологизирован. Перед Ельциным стояли все больше политические задачи. Ельцин в 1994 году не мог не думать о 1996-м, о выборах...
А.К.: Саш, а возвращаясь к Егору, скажи: ты так и не восстановил с ним отношения?
А.Ш.: Внешне мы с ним отношения восстановили: здоровались, спрашивали, как дела, как семья... Но, как говорится, осадок остался... О чем я теперь сожалею. Всякое бывает в жизни, чего ж теперь из-за этого с человеком рвать отношения? Все время казалось, что еще успеем объясниться, помириться. А теперь вот — оказалось, что уже поздно.
Андрей Нечаев: «Неприлично во всех грехах обвинять прежнюю власть»
Андрей Нечаев — любимый ученик Юрия Васильевича Яременко. Если кто не знает, Яременко — последний по-настоящему крупный советский экономист, искренне веривший в плановую экономику и возможности улучшения социализма. До него еще был Анчишкин. Шаталин (с кем я имел счастье много и подробно беседовать) ни в какой социализм не верил. Петраков88, по-моему, тоже. Остальных академиков-экономистов мы (команда Гайдара) всерьез не воспринимали.
Анчишкин и Яременко организовали на базе ЦЭМИ новый институт с очень советским названием — экономики и прогнозирования научно-технического прогресса. Для них в этом институте экономика представляла собой набор переплетающихся технологических цепочек, меняющихся благодаря инновациям.
Я лично всегда считал, что экономика — это прежде всего про людей, про их предпочтения, а не про коэффициенты матрицы межотраслевого баланса. Но они в НЭП НТП верили, что, правильно посчитав, многое, если не все, можно спрогнозировать и исправить. С помощью, естественно, государства, которое способно определить «правильные» инновации, разумно расставить приоритеты капитальных вложений и т.п.
Яременко принадлежит знаменитая фраза, что «развитие советской экономики будет сопровождаться снижением доли мяса в колбасе». И все же они эту экономику ежедневно пытались спасти, формулируя на основе своих изысканий ценные советы властям. Не спасли, но школу прошли хорошую. Неслучайно лучшие из последнего поколения учеников Яременко и Анчишкина до сих работают в госструктурах.
Нечаев — один из них. Тоже государственник (точно больше, чем я и Кох), поэтому так и не оказался в частном бизнесе. Конкретный, четкий, технократичный. Крайне ответственный и работоспособный. В нашем правительстве 1992 года он занимался именно тем, чем и должен был заниматься бывший сотрудник НЭП НТП, — не столько реформами, сколько решением конкретных вопросов — снабжения, поддержки производства, распределения бюджетных средств, отношениями с регионами. Впрочем, либерализацию цен практически готовил именно Нечаев. Принципиально новый рыночный закон о госзакупках, идеи государственно-частного партнерства, конверсионные кредиты, новая инвестиционная политика — тоже его заслуга. Занят он был день и ночь. И лучше всех знает реальное положение дел в экономике конца 1991-го — начала 1992 года. В отличие от Шохина (да и от Чубайса), он весь не про политику и отношения людей, а про экономику в ее «технологическом» смысле. И про цифры. Об этом мы с ним и говорили.
Петр Авен
Петр Авен (П.А.): Андрей! Когда у тебя в голове сложилось понимание, что в стране будут фундаментальные изменения, что нужно готовиться?
Андрей Нечаев (А.Н.): Как ты знаешь, я всю свою академическую жизнь работал у Яременко и Анчишкина. Я начал с ними сотрудничать с 1975 года, хотя формально моим шефом в аспирантуре МГУ был [Станислав] Шаталин. Мы делали так называемую комплексную программу научно-технического прогресса, которая была неким долгосрочным планом. Поэтому, с одной стороны, я грустную ситуацию позднего совка знал очень хорошо, но общий настрой был, что все-таки социализм можно поправить.
П.А.: Так считал, конечно, Яременко?
А.Н.: Да. Он, насколько я могу судить, был искренним, глубоким, вполне интеллектуальным адептом планового хозяйства, его реальным неформальным идеологом. Собственно, всю эту систему планово-административного распределения ресурсов, административного торга он блестяще описал на строгом научном уровне. Он считал, что можно все-таки винтики подкрутить — и все заработает! И я, надо сказать, эти иллюзии разделял года до 1990-го, когда, собственно, мы с ним разошлись. В конце 1990-го мы сошлись с Гайдаром. В этом смысле я сильно запоздал в своем либерально-рыночном развитии.
Альфред Кох (А.К.): Если говорить о правительстве Гайдара 1991—1992 годов, чем нам может быть интересен Андрей? Тем, что, несмотря на меньшую вовлеченность во всякие политические интриги, он значительно больше, чем Бурбулис или Чубайс, был погружен в общеэкономический контекст.
А.Н.: Я без ложной скромности сказал бы, что я у Егора сделал много черновой «грязной» работы.
А.К.: Вот и расскажи про это!
Положение в стране
П.А.: Ты действительно, возможно, был глубже всех погружен в текущий экономический контекст. Мы все по-настоящему глубоко знали только свой участок. До правительства я был в Австрии, Чубайс — одним из руководителей Ленгорисполкома, Гайдар статьи писал в журналах и газетах, будучи редактором. Ты же занимался в ежедневном режиме реальным экономическим процессом и как бы «всей картинкой». Вы там у Яременко все время считали цифры, анализировали их.
А.К.: И потом уже в правительстве — то же самое...
П.А.: И поэтому вопрос: когда ты стал первым замминистра экономики и финансов, а очень скоро министром экономики, много ли было вещей, которые для тебя стали абсолютно неожиданными? Если да, то какие?
А.Н.: Это, конечно, валютное банкротство страны, когда обнаружилось, что после вакханалии с финансами, устроенной последними коммунистическими правительствами, валютные резервы нового правительства составляют $26 млн.
П.А.: Это было на минимуме, всего один день. А несколько дней было что-то около $50—60 млн.
А.Н.: $60 млн и $26 млн — разница, согласись, несущественная. Это если мерить сегодняшними масштабами — так, крупная торговая фирма или очень средний банчок. Как ты помнишь, мы с тобой были заместителями председателя валютно-экономической комиссии правительства. Кстати, ее заседания я почему-то проводил чаще, чем ты. Формально председателем был Егор. Но он не проводил ее никогда. И лично для меня это было каждый раз тяжелое психологическое испытание, когда приходили люди и говорили: «Ребята, что происходит, где наши деньги?»
А при этом инсулин нужно было закупать. Вообще много всяких незаметных, но предельно важных вещей. Критический импорт так называемый. А денег нет.
До сих пор в памяти у меня стоит: приходит член-корреспондент Академии наук Семенов, генеральный конструктор «Энергии». На Старой площади (правительство, как вы помните, сидело там) тогда были более демократические нравы, и он сквозь охрану притаскивает с собой какой-то агрегат. А комиссия заседала в зале, где раньше собиралось Политбюро ЦК КПСС. Так он с этим агрегатом ко мне: «Вот, мы придумали выпускать в рамках конверсии кухонный комбайн. Все сделали, все нашли, все замечательно. Не хватает электромоторчиков, которые у нас делать не умеют. Их надо закупить в Японии по импорту. У нас на счете есть несколько миллионов долларов. Дайте нам их, мы эти моторчики и закупим». И я ему говорю: вот, к сожалению, так получилось, денег ваших нет. Он: «Как нет? Они у нас на счете». И дальше я ему долго и мучительно объясняю, что они номинально есть, а реально этих денег нет. У нас неотложные нужды. Инсулин. Диабетики помрут, и т. д. Он на меня смотрит то ли как на круглого идиота, то ли как на врага народа...
<< [1] ... [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] ... [112] >>
