П. Авен, А. Кох. «Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук»
С.Ш.: В Беловежской Пуще собрались три из четырех государств, которые создавали СССР в 1922 году. Четвертый участник — Закавказская Федерация, но она в 1936 году разделилась на три республики. Поэтому и родилась формула, что государства — учредители СССР фиксируют его смерть и создают новое содружество. Король умер, да здравствует король. А единое государство кончилось еще на новоогаревском процессе...
А.К.: Насколько я понимаю, в этом состоит, как говорится, пафос истории, что они вообще ехали в Минск без этой повестки дня. Вопрос вырос сам по себе уже за ужином. Они ехали просто повстречаться?
С.Ш.: Да. Пообщаться. Типа: мужики, что делать? По уму, наверное, надо было что-то пообсуждать и разъехаться. Но все понимали, что, может быть, уже больше и не соберемся. Было именно такое ощущение, поскольку у каждого домика стоял офицер из 9-го управления союзного КГБ и докладывал каждую минуту в Москву, что вот они сидят, разговаривают. Формально они нас вроде бы охраняют, а в реальности — под колпаком держат...
Мы все были под конвоем. Но как по недоразумению нас в августе выпустили из Архангельского, так же и здесь — они бездействовали...
А.К.: Значит, и им этот Союз был уже до лампочки.
П.А.: Встреча в Беловежской Пуще дала толчок к распаду или зафиксировала то, что уже было?
С.Ш.: Я бы сказал по-другому: она ускорила развал того, что еще к тому моменту не развалилось, потому что государства без единого политического центра не бывает. В этом и состоит отличие Беловежья от новоогаревского процесса.
А.К.: Ты говоришь правильную вещь, что государства без единого политического центра не бывает. Но я бы сказал больше: не бывает государства, если у разных частей разные задачи. Без общей задачи единое государство не нужно. Оно искусственно. А у этого государства уже не было единой задачи...
С.Ш.: Без единой миссии... К тому моменту ее уже не было.
А.К.: У Средней Азии одна миссия, у Закавказья — другая, у Прибалтики — третья.
С.Ш.: До 19 августа было 7—8 республик, которые готовы были реально собраться в виде конфедерации. А потом — уже нет.
П.А.: Я, кстати, очень много понял для себя из разговора с Сережей. Картина очень ясная.
С.Ш.: На самом деле я все время хотел одну мысль до вас донести, как министров-экономистов.
П.А.: Алик был даже вице-премьером...
С.Ш.: Выигрыш времени для экономических реформ надо было обеспечить юридически. Я этим и занимался.
П.А.: Какая была общественная реакция на Беловежскую Пущу?
А.К.: Парламент ведь подавляющим количеством голосов проголосовал за?
С.Ш.: Практически единогласно.
А вообще в ощущениях было три слоя. Первое — ясность и, в определенном смысле, облегчение: что случилось, то случилось. Второе. Какой-то страх и беспокойство: что дальше будет? А третье (может, с первым связано?) — постоянные разговоры, что «все друг друга объедают». Когда не переставая говорили, на кухне, на улице, — Грузия объедает, Средняя Азия объедает, Москва объедает, Прибалтика объедает... Прямо «информационный вирус» какой-то. И начинало казаться, что если ты ни за кого не отвечаешь, уж сам-то точно выживешь. Все эти разговоры и воплотились в экономические реалии. Жалеть об СССР особо никто не жалел. Я же смотрел особую папку Политбюро: тогда 88 копеек с каждого рубля шло на оборонку.
А.К.: Советский Союз переродился в машину по перемалыванию денег в железо, причем никому не нужное. Они клепали этого оружия вообще непонятно для чего.
С.Ш.: В Пермской области есть город Чайковский. Красивый город. Три километра отъедешь... танков стоит — до горизонта!
А.К.: Да, это нам Нечаев хорошо рассказывал. Танки, пушки. Бессмысленное, идиотическое расходование денег, ресурсов, человеческого труда.
С.Ш.: А подземные города? Их и разрушить нельзя, и содержать невозможно... Экономический тупик. Просто мы пупок надорвали...
П.А.: Кому это сейчас объяснишь?
С.Ш.: Наше дело сейчас — все эти документы поднять и положить на стол, а говорить должны другие, не мы, как участники. Фактам не верят, когда их озвучиваем мы, потому что мы в этом деле участвовали. То есть надо разорвать персону и информацию. Тогда, может быть, услышат.
О правительстве
П.А.: Сергей! Давай ближе к нашей команде, команде Гайдара. Ты когда обнаружил, что там, на даче в Архангельском, новые ребята появляются?
С.Ш.: Я уже говорил, что мы там давно жили, законы писали. Я просто в один из вечеров пришел к вам на эту дачу, и мы начали параллельно работать.
П.А.: А тебя в декабре 1991-го ввели в правительство в качестве...
С.Ш.: Вице-премьера...
П.А.: У тебя никакой настороженности к нам не было?
С.Ш.: Наоборот, потому что я к этому времени уже насиделся во всех комитетах в союзном парламенте, в Совете национальностей с его импотенцией, я обрадовался: я впервые увидел людей, у которых горят глаза, и они хотят что-то делать...
П.А.: Ну да, ты же тоже из Московского университета, ничего другого и быть не могло. У тебя никакой изжоги от нас не было. Я очень хорошо помню, когда мы во вторник сидели на очередном чаепитии у Бурбулиса. Ты пришел, и Бурбулис сказал, что есть предложение назначить Сергея Михайловича Шахрая вице-премьером правительства. Все захлопали. Это было в декабре. А почему тебя не раньше назначили?
С.Ш.: У меня есть своя версия. До этого у меня был период, наверное, с лета, когда я был госсоветником и по своим служебным обязанностям должен был ходить на заседания правительства. И была все время двусмысленная ситуация, когда я пришел, как комиссар, наблюдать за правительством. У меня и у всех было ощущение такой двусмысленности.
П.А.: Как комиссара мы тебя сначала и воспринимали. Смотрит со стороны, что-то записывает...
С.Ш.: А в сентябре 1991-го меня приглашал на работу Горбачев председателем союзного Госкомитета по делам национальностей. Я сказал, что уже поздно, и отказался. Рассказал Бэну, но он все равно почему-то на меня обиделся... А в декабре, когда кончились союзные структуры, надо было выбирать: либо продолжаешь сидеть в депутатах и госсоветником, либо работать...
П.А.: У нас в правительстве были очень разные люди: была команда Гайдара, но были и Полторанин, и Лобов и т.д.
Во-первых, насколько личная несовместимость, личная разноплановость, как тебе кажется, влияла на нашу работу? А во-вторых, насколько это соответствовало ментальности Бориса Николаевича? Это говорило о том, что у него нет собственных представлений о правильном и он поэтому таких разных людей выбирал? Или он хотел, чтобы люди, входящие в разные команды, сталкивались и ему это нравилось? Что общего у Гайдара с Полтораниным? Как они могли быть вместе? Как это связано с личностью Бориса Николаевича?
С.Ш.: На 90% эта ситуация связана именно с личностью Бориса Николаевича.
На мой взгляд, в первую очередь он не понимал до конца суть экономических предложений Егора. Нутром чувствовал, что они в тот момент были не просто необходимы, а, наверное, единственно возможны, потому что все другие возможности уже проехали в 1990-м и 1991-м. Но понимал это интуицией, головой не понимал. Ему нужны были постоянно переводчики, трансляторы, интерфейсы — люди, которые, с одной стороны, могли его успокоить и сказать, что ребята предлагают все правильно и грамотно. С другой стороны, ему нужны были и те, кто в случае неудачи этой команды его правительства могли бы подхватить ситуацию и не дать ей грохнуться.
А уже во вторую очередь для него был важен все-таки великий принцип «разделяй и властвуй». Первый секретарь обкома, прошедший все уровни, дошедший до Политбюро ЦК КПСС, никогда не закладывался и не мог закладываться на одну команду, на один канал информации.
А.К.: То есть «разделяй и властвуй» на втором плане?
С.Ш.: В этой ситуации — да. Потому что до этого он уже многих людей перебрал. Он попробовал Силаева, он попробовал Явлинского...
<< [1] ... [75] [76] [77] [78] [79] [80] [81] [82] [83] [84] [85] [86] ... [112] >>
