О. Мороз. «Хроника либеральной революции»

Положение совершенно изменилось с приходом Черномырдина. Он понимает, что премьер-министр обязан быть политиком. Обязан, если хотите, прикрывать свою экономическую команду».

Здесь Ельцин совершенно напрасно перелагает на Гайдара ответственность за втягивание в склоки и дискуссии: сам он всегда несравненно активнее, чем Гайдар, в них участвовал. И как их было избежать, если в руках противников реформ оказалось могучее оружие — Конституция, да и все законодательство? Запамятовал это, что ли, Борис Николаевич? Что касается политической незащищенности правительства реформаторов, сам же президент и взялся обеспечивать его защищенность, оставив за собой должность главы кабинета в октябре 1991-го и оставаясь формально в этой должности до лета 1992-го. У Гайдара — вице-премьера, потом первого вице-премьера, потом и.о. премьера — были совсем другие функции, связанные в основном с экономикой, экономической реформой, а не с политикой. Вообще, как можно сравнивать политические возможности «полноценного» (то есть утвержденного) премьера и того, у кого перед титулом стоит приставка «и.о.»?

«Нас с Виктором Степановичем объединяют общие взгляды на многие вещи, — продолжает Ельцин. — Он не приемлет беспринципного политиканства. И вместе с тем не витает в облаках. Это сочетание разумного опыта и выработанных годами принципов присуще людям нашего поколения. По крайней мере в разных, самых критических, самых тяжелых ситуациях понимание у нас с Черномырдиным было полное».

«Не витает в облаках» — это, надо полагать, опять камень в огород Гайдара.

Черномырдин в самом деле — абсолютная противоположность Гайдару. И если бы даже кардинально не различались их взгляды на экономику, на реформы, само столь разительное человеческое различие не могло не вызывать между ними взаимного отталкивания, постоянного напряжения. Этим-то долго подавлявшимся напряжением, я думаю, и объясняется известный неожиданный выпад Черномырдина-премьера против некоего неназванного «выскочки-завлаба», который из завлабов сразу-де готов скакнуть и в кресло вице-премьера, и самого премьера, и даже президента.

Все также помнят, конечно, какими яростными аплодисментами встретила депутатская аудитория эту «импровизацию» Черномырдина. То было откровенное излияние чувств, излияние ненависти членов корпорации к этому самому «выскочке», который посягнул на высокую власть, не будучи членом их товарищества, их номенклатурного братства.

Что касается какого-то «неожиданного акцента», который Черномырдин будто бы внес «в атмосферу рыночных реформ»... Азы рыночной экономики Виктор Степанович, похоже, начал изучать, лишь заняв премьерское кресло.

Снова Борис Федоров:

— Вначале господин Черномырдин был в состоянии полного недоумения, что такое экономическая политика при рыночной экономике... И первые полгода он, естественно, не понимал, что нужно делать... По существу, Черномырдин все эти реформы никогда не считал своими. Но как трезвый человек, опытный политик он знал, что если есть поддержка президента... есть определенная группа людей в правительстве, которые никогда не отмолчатся, а встанут и скажут... Тут уж трудно отойти от реформ. Постепенно к нему пришло второе дыхание, он уже знал многие ходы и выходы, он стал все больше и больше влезать в финансы, пытаясь понять, что там происходит...

Впрочем, обо всем этом — по порядку.

Напутствие Ельцина, завещание Гайдара

После VII съезда Ельцин выступил с бодрыми заверениями, что на нем «удалось отстоять курс на реформы, на демократические преобразования» и что при новом главе правительства «никакого отката с точки зрения реформ не будет».

Что касается Гайдара, как только Съезд проголосовал за Черномырдина, бывший глава правительства заявил журналистам, что он не хочет мешать своему преемнику проводить ту политику, какую считает нужной, а потому уйдет в отставку. При этом он считает, что Черномырдин «будет пытаться проводить политику реформ», хотя новый премьер придерживается несколько иных приоритетов, нежели он, Гайдар. Решение о том, продолжать ли работать в новом правительстве, он оставляет на усмотрение своих друзей и коллег. Более того, он просит их не уходить, «если они смогут быть полезными» для правительства.

Реакция соратников Гайдара, в общем-то, была соответствующая. Чубайс, например, прямо заявил, что «члены команды Гайдара должны работать в правительстве Черномырдина до тех пор, пока сохранится возможность проводить начатый курс». Конкретно для него это означало — пока существует возможность реализовывать принятую программу приватизации.

Ельцин пообещал в максимальной степени сохранить гайдаровское ядро в правительстве и выполнил свое обещание. К исходу 22 декабря стало ясно, что на своих местах остаются Анатолий Чубайс, Александр Шохин, Андрей Нечаев, Владимир Машиц...

Из правительственных реформаторов вслед за Гайдаром, с двухнедельной задержкой, ушел только Петр Авен. Он прямо заявил, что считает свой уход «предопределенным отставкой Гайдара и не видит для себя возможности работать в правительстве Виктора Черномырдина».

Вообще-то, как уже говорилось, Ельцин давно требовал отстранения Авена от должности министра, считая его плохим администратором. Гайдар, мы помним, защищал его. Теперь защищать стало некому...

При том, что костяк гайдаровской команды сохранился в неприкосновенности, насколько в состоянии он будет продолжать курс реформ, было совершенно не ясно, ибо решающее слово в формировании экономической политики оставалось, конечно, за премьером. Тревога по этому поводу была у многих. Так, участники III съезда «ДемРоссии», открывшегося 19 декабря, выступили резко против рокировки Гайдар — Черномырдин. Вся предыдущая деятельность нового премьера, по их мнению, свидетельствовала о том, что он «откровенно тормозит демократические реформы». «Печально известные указы по топливно-энергетическому комплексу, электроэнергетике, газовой и нефтяной промышленности не только выводят из-под приватизации важнейшие отрасли, но и создают невиданные в мире сверхмонополии», — заявили участники съезда.

«Стокгольмский эксперимент» Козырева

Серьезные проблемы для себя, едва не стоившие ему поста в новом правительстве, неожиданно создал Андрей Козырев. Хотя он и не входил в экономическое ядро гайдаровского кабинета, тем не менее был одной из главных опорных фигур, отстаивавших курс реформ.

14 декабря в Стокгольме на сессии Совета СБСЕ Козырев выступил с поистине сенсационным заявлением. Он сказал, что «должен внести поправки в концепцию российской внешней политики». Эти «поправки», по существу, разворачивали российский внешнеполитический курс на 180 градусов. По словам российского министра иностранных дел, традиции России «во многом, если не в основном», связаны с Азией, «а это устанавливает пределы ее сближения с Западной Европой». Далее Козырев во вполне традиционном советском духе обрушился на НАТО и Европейское экономическое сообщество, которые, мол, по-прежнему вынашивают агрессивные планы по отношению к соседям, в частности республикам бывшего Советского Союза, а также к Боснии и Югославии. В весьма категоричном тоне Козырев потребовал отменить введенные в мае Советом безопасности ООН международные экономические санкции против Белграда (за которые, кстати, проголосовала и российская делегация), предупредив, что в противном случае «великая Россия» может пойти на «односторонние меры в отстаивании своих интересов» в этом районе.

Следующий удивительный пассаж выступления российского министра касался ситуации на территории бывшего СССР.

— Пространство бывшего Советского Союза, — сказал он, — не может рассматриваться как зона полного применения норм СБСЕ. Это, по сути, постимперское пространство, где России предстоит отстаивать свои интересы с использованием всех доступных средств, включая военные и экономические. Мы будем твердо настаивать, чтобы бывшие республики СССР незамедлительно вступили в новую федерацию или конфедерацию, и об этом пойдет жесткий разговор.

В заключение Козырев предупредил: все, кто не желает считаться с этими особенностями и интересами России, кто думает, что ее ожидает судьба Советского Союза, не должны заблуждаться на этот счет; Россия способна постоять за себя и своих друзей, она не допустит «вмешательства во внутренние дела». Чьи внутренние дела тут имелись в виду, не уточнялось, но и без того было понятно: это дела не только России, но и всех, кого по старой советской привычке она объявляет своими «друзьями», не спрашивая их согласия, то есть берет под свою опеку.

Общее впечатление от козыревской речи выражалось одним словом — шок. Никто ничего не мог понять. В российском МИДе и даже в самой российской делегации, прибывшей в Стокгольм, никаких комментариев дать не могли: министр никого об этой речи заранее не предупреждал. Ясно было, что оратор, как говорится, по долгу службы зачитал какой-то чужой текст. Но чей? Единственным логическим предположением было: в Москве произошел переворот, и Козырев «озвучил» что-то вроде манифеста какого-то нового ГКЧП.

В зале и в кулуарах сессии воцарилось смятение. Госсекретарь США Лоуренс Иглбергер во время выступления своего российского коллеги схватился за сердце. В перерыве «один из видных европейских политиков», как сообщала пресса, «не стеснялся в выражениях», комментируя только что услышанный текст. Некоторые делегации СНГ спешно принялись готовить обращения к Западу, в частности к НАТО, с просьбой защитить их от имперских посягательств России...

Всеобщее недоумение длилось около часа. Затем Козырев вновь вышел на трибуну стокгольмской сессии и сказал, что его предыдущее выступление было всего-навсего «ораторским приемом», с помощью которого он хотел донести до сознания присутствующих всю серьезность опасностей, которые угрожают «нам на нашем пути к посткоммунистической Европе».

— Ни Президент Ельцин, который остается руководителем и гарантом российской внутренней и внешней политики, — сказал Козырев, — ни я, как министр иностранных дел, никогда не согласимся с тем, что я зачитал в своем предыдущем выступлении... Зачитанный мною текст — это достаточно точная компиляция из требований далеко не самой крайней оппозиции в России.

За рубежом к мистификации Козырева отнеслись по-разному, одни — с одобрением, другие — с недоумением и возмущением. Директор Пражского института международных отношений Иржи Валента расценил выступление Козырева как «последнее предупреждение» европейской дипломатии, которая во избежание худшего должна сосредоточиться на поддержке демократических сил в России. Слова «предупреждение», «последнее предупреждение» вообще повторялись наиболее часто. Снова всплыла аналогия с Эдуардом Шеварднадзе, предупредившим в 1990-м об опасности переворота.

В целом отрицательных отзывов было, пожалуй, все-таки больше: уж слишком непривычна для иностранцев оказалась мистификация российского министра. Министр иностранных дел ФРГ Клаус Кинкель сказал, что, по его мнению, «международный форум — не место для такого поведения». Его финский коллега Пааво Вяюрюнен отозвался о козыревском демарше сходным образом: «В течение десятилетнего пребывания на посту министра иностранных дел я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь отпускал такие шутки на международных конференциях».

Хотя Козырев ясно объяснил, что он хотел сказать своим первым выступлением, некоторые не пожелали принять это объяснение, проигнорировали его, как будто его вовсе не было. Одни — потому, что твердо, буквалистски придерживались принципа «слово — не воробей...», особенно когда дело касается слова дипломата. Другие же просто ухватились за «провокационный» текст, чтобы лишний раз пнуть Россию. Таких особенно много было среди наших «друзей» из СНГ и Балтии. Так, украинский министр иностранных дел Анатолий Зленко, «позабыв» о втором выступлении российского коллеги, назвал его первое выступление «отголоском имперского мышления, несовместимого с цивилизованными нормами международного сожительства». Зленко посчитал его подходящим поводом, чтобы вновь заявить от имени украинского народа, что курс Украины на независимость пересмотру не подлежит, а политику силы она не воспринимает.

Еще более резкая оценка содержалась в заявлении и.о. президента Литвы, бывшего первого секретаря литовской компартии Альгирдаса Бразаускаса: «Выступление Козырева в Стокгольме может трактоваться только как грубое вмешательство во внутренние дела соседних государств и коренным образом противоречит духу СБСЕ. Оно сильно напоминает о временах холодной войны и конфронтации и несовместимо с архитектурой новой единой Европы».

В самой России, естественно, мнения разделились в соответствии с политическим водоразделом. «ДемРоссия» на своем III съезде поддержала министра. В принятой резолюции говорилось: «Мы рассматриваем недавнее выступление министра иностранных дел в СБСЕ как мужественный шаг противостояния фашистской угрозе в нашей стране...». «Этот его политический и дипломатический ход наверняка войдет в историю дипломатии, — заявила известная деятельница демократического движения Галина Старовойтова. — Он просто хотел показать, что будет, если красно-коричневая оппозиция победит в нашей стране. И он показал слишком рано успокоившимся политикам западных стран, чем это может обернуться».

«Гражданский союз», напротив, безапелляционно осудил «эксперимент» Козырева, опубликовав специальное заявление. «Трибуна международного форума, — говорилось в нем, — была использована в целях внутриполитической борьбы, для выражения узкопартийной точки зрения, причем в совершенно неуместной форме... Подобное поведение недопустимо для официального представителя великой державы».

Мнения радикальных оппозиционеров предугадать и вовсе было нетрудно. Председатель Российского христианско-демократического движения Виктор Аксючиц заявил, например, что «устроенный Козыревым спектакль из двух выступлений выходит не только за рамки дипломатического этикета, но и за пределы общепринятых норм человеческой морали».

Вот уж и про «человеческую мораль» вспомнили...

<<   [1] ... [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] ...  [98]  >>