О. Мороз. «Хроника либеральной революции»

Совершенно ясно: большинство этих молодых людей очень скоро были вытеснены из правительства не только потому, что проводили какой-то не такой курс (правительство Черномырдина, в принципе, проводило тот же самый курс, только в ухудшенном, размазанном и путаном варианте), но и потому, повторяю, что сами они были какие-то «не такие». Слишком умные, слишком образованные, слишком эрудированные, слишком интеллигентные.

Правительству Гайдара пришлось работать с Верховным Советом, который никак не мог понять, что такое инфляция и зачем с ней надо бороться. Который не в состоянии был постичь, почему смерти подобна накачка экономики «пустыми» деньгами. Который принимал бюджет с огромным дефицитом, способным до основания разрушить экономику... И это при том, что на месте председателя ВС гордо восседал человек, получивший звание академического членкора по специальности «экономика».

(Замечу, кстати, что в своих мемуарах, уже после всех драматических событий 1992—1993 годов, Хасбулатов продолжает хвастаться, как он вместе с друзьями-депутатами, вопреки усилиям правительственных реформаторов, стремившихся не допустить финансовой катастрофы, по своему усмотрению принимал «акты о повышении минимального уровня заработной платы, пенсий и стипендий». Он по-прежнему уверен, что тем самым спасал экономику «от полного развала».)

Но пойдем далее по перечню видовых черт интеллигента. Или, сказать по-другому, — тех черт, которые не приемлет в интеллигентах номенклатура. Не поощряется в кругу номенклатурщиков — и прежних, и нынешних, — бойкая речь, пересыпанная цифрами, фактами, цитатами. Подозрительное отношение к выступлениям не по бумажке. Серьезный руководитель — вспомним хотя бы незабвенного Леонида Ильича — не торопясь, выходит на трибуну, не торопясь, раскрывает папку, где лежит написанная для него литчелядью речь, не торопясь, читает первую строчку: «Дорогие товарищи!», после чего победно смотрит в зал поверх очков: вот, дескать, как вам повезло, какой замечательный руководитель вам достался — читать умеет. Можно себе представить самочувствие нардепов, когда, выступая на сессиях ВС и на съездах, Гайдар обрушивал на их слабые головы водопад этих самых цифр, фактов, логических выкладок. Он-то надеялся этими фактами и выкладками убедить их в своей правоте, но эффект получался обратный. «Не наш. Чужой», — единственное, что выносил из его выступлений депутатский корпус.

«Поначалу, когда появлялся в Верховном Совете, — вспоминает Егор Тимурович, — депутаты стремились увеличить время для ответов на их вопросы до максимума. Но потом сообразили: если задаешь вопрос на темы, связанные с экономикой, желательно хоть что-то понимать в предмете, о котором спрашиваешь. Иначе неизбежно перед всей страной, перед своими же избирателями будешь выглядеть полным идиотом. Конечно, от моей юношеской гиперпамяти к этому времени остались жалкие крохи, но в общем, если ты постоянно «варишься» в экономике, суть того, что стоит за той или иной проблемой или цифрой, держать в голове не так уж трудно».

И далее:

«Мне кажется, у коммунистов пропала охота задавать мне слишком много вопросов после того, как в ответ на какое-то вполне демагогическое замечание о состоянии здравоохранения я провел с ходу подробный анализ динамики заболеваемости по основным группам болезней на протяжении последнего года. А когда лидер думских аграриев Михаил Лапшин был мною публично уличен в полном непонимании разницы между учетом зерна в амбарном и бункерном весе, стало ясно — оппозиция опозорена. И потом при каждом моем выступлении по рядам коммунистов и их союзников проносился шепоток: «Гайдару вопросов не задавать». Честно говоря, это была одна из маленьких, но приятных побед».

Или взять известный радиодиалог Егора Тимуровича с Руцким по поводу его пресловутых «чемоданов» (в них было немало голословных обвинений и в адрес гайдаровского правительства). Разница в интеллектуальных весовых категориях собеседников, несопоставимость их уровня стала ясна с первых же слов. Руцкому не оставалось ничего другого, как только начать вилять хвостом перед своим визави — дескать, лично против него, Гайдара, он, Руцкой, ничего не имеет. Впрочем, это не помешало ему, выйдя из студии, продолжать свой «обличительный» трезвон.

Люди, которыми мало-помалу стало насыщаться правительство Черномырдина, постепенно вытесняя оттуда членов команды Гайдара, разительно отличались от последних. По всем параметрам. Допустим, тот же Заверюха. Это весьма четко прорисованный природой и социумом человеческий тип. Даже если не знать, что в правительстве он занимается сельским хозяйством, в догадках трудно было ошибиться. Будь он немного помоложе, Заверюху с его кучерявой головой и стрижкой «под бобрик» легко было бы представить трактористом или комбайнером. Недаром журналисты пришли в такой восторг после того, как где-то удалось сфотографировать Заверюху с баяном в руках. Первый парень на деревне! Позже — в более зрелом возрасте — он вполне мог бы сойти и за председателя колхоза, и за секретаря сельского райкома. Ну, и в правительстве его бесспорным местом стало, разумеется, место сельскохозяйственного министра или, бери выше, вице-премьера — куратора аграрной отрасли. Кураторство свое он рассматривал главным образом как святую обязанность «защищать интересы» родной отрасли, лоббировать их. Из-за чего, собственно, и произошел его известный конфликт с министром финансов Борисом Федоровым.

Помимо прочего, сам ультиматум министра финансов, заявившего, что он войдет в правительство лишь при условии, что будет заменен председатель Центробанка Геращенко, а сам он, Федоров, станет располагать тем же статусом, что и Заверюха, — дело неслыханное по традиционным меркам. Какие ультиматумы! Смиренно поблагодари за оказанное доверие, оказанную честь и «не возникай». Но в том-то и дело, что ни Гайдар, ни Федоров не держались за правительственные посты, не стремились сохранить их любой ценой. И в этом было отличие их подхода — вполне обычного для цивилизованных стран — от традиционного совкового представления, когда утрата правительственной должности воспринимается как жизненная катастрофа.

Борис Федоров — формально он не входил в команду Гайдара, но, в принципе, по своим твердым либеральным взглядам вполне мог бы в ней оказаться, — всегда напоминал мне задиристого щенка, не отказывающего себе в удовольствии ввязаться в драку при всяком удобном случае и не соразмеряющего при этом свои силы с силами противника. Когда Борис Григорьевич предъявил свой нахальный и невыполнимый (для всех, кто вскормлен в Совке) ультиматум, а после бесшабашно пошутил, что скальп Геращенко все равно рано или поздно будет висеть у него на стене, это мое ощущение еще более усилилось.

Аналогичное поведение не раз демонстрировал и Анатолий Чубайс. Вспомнить хотя бы случай, когда Черномырдин взял его с собой в поездку в Нижний Новгород (нарушая хронологию повествования, забегу тут немного вперед). Факт сам по себе знаменательный, демонстративный. Глава правительства как бы решил показать: вот, мол, не такие уж мы оппоненты, не такой уж Чубайс первый кандидат на вылет из правительства, как тогда принято было считать. Однако председатель Госкомимущества оказался верен себе — на встрече с областной общественностью, преимущественно сельскохозяйственной, он заявил довольно невежливо: дескать, крестьянам потому нравятся колхозы, что там можно воровать. Слова эти, естественно, были встречены неодобрительным гулом. А ведущий телевизионных «Подробностей» Сергей Доренко так прокомментировал этот эпизод: «Чубайса ЗА СВОЕГО не приняли».

Да, как-то не сходят они за своих. Руководителю традиционного образца, такому, допустим, как тот же Заверюха, в голову не пришло бы сказать подобное. Такой поведенческий алгоритм для номенклатуры непостижим. Тут все делается наоборот, все — прямо противоположно тому, что предписывает чиновничья мудрость с самых первых, самых азбучных шагов карьерной учебы. Здесь все делается как бы себе во вред.

...Тип молодого интеллигента, по недосмотру обосновавшийся на какое-то время на высших правительственных постах, довольно быстро был выдавлен оттуда почти полностью. Выдавливали в два приема: в конце 1992-го — начале 1993-го, а потом — аккурат через год.

Впрочем, выдавили не всех. Кое-кого оставили. Для приличия. Похоже, что оставшиеся лелеяли надежду успешно мимикрировать, неразличимо слиться с окружающей средой. Скорее всего, это были тщетные надежды.

Борис Федоров:

— Такие люди, как, допустим, Шахрай или Шохин, при всем их желании продемонстрировать лояльность премьеру, — они тоже все равно чужие. Черномырдин сам говорит, что он «красный директор». А Шохин и Шахрай — они не «красные директора». Поэтому они всегда будут чужими. Всегда Шохин за своими теплыми толстыми стеклами очков будет производить впечатление интеллигента. Который лезет не в свое дело. Их понижают в должности, их «ставят на место», а они соглашаются. Все это для меня совершенно неприемлемо.

Для интеллигента Федорова это было неприемлемо, а для интеллигентов Шахрая и Шохина — приемлемо вполне. Потому-то Федоров в начале 1994-го вылетел из правительства, а Шохина и Шахрая, понизив в должности, через некоторое время снова сделали вице-премьерами.

Стало быть, этой самой лояльностью, послушанием можно все-таки одолеть неодолимую грань «свой — чужой»? Именно в таком духе прокомментировали тогда «Известия» назначение Шохина на вице-премьерский пост:

«Новое назначение свидетельствует о том, что Виктор Черномырдин признал Александра Шохина своим человеком. Точнее — человеком своей команды. Почему бы и нет? Шохин последнее время много ругал «монетаризм» и «монетаристов», демонстративно отмежевываясь от «гайдаровцев» и «федоровцев». А это не могло быть не замечено и не отмечено премьером, который умников-монетаристов в своем окружении явно воспринимал как тела инородные».

Фигура Шохина вообще особенно интересна. В определенном смысле. Это фигура интеллигента, изо всех сил старающегося диффундировать в номенклатурную среду, даже ценой неимоверных жертв, ценой потери «интеллигентского качества». Но все-то дело в том, что, какие бы жертвы он ни приносил, в этой среде все равно не признают его своим — прав Федоров. Все равно будут смотреть на него косо. Признать его своим могут лишь временно.

То же и с Шахраем. Ведь сколько мытарств он испытал в Верховном Совете из-за своего непреодолимого, невытравимого интеллигентства. И что же потом? О нем Борис Федоров высказался еще более определенно:

— Лично я искренне огорчен странным поведением господина Шахрая, которого в былые годы я считал одним из наиболее здравомыслящих. Эти его альянсы с людьми, с которыми нельзя заключать альянсы. Эти его прогибы перед политикой, против которой он выступал, внезапные заявления о том, что он, оказывается, был против того, как проводится реформа, в то время как в действительности он никогда об этом не говорил... У меня такое впечатление, что он потерял какие-то ориентиры и, по-моему, с трудом сейчас осознает происходящее.

В общем, подводя итог этому разговору, скажу: пребывание у власти, почти на самом верхнем этаже, столь большого числа молодых, образованных, энергичных интеллигентов — при Гайдаре составивших костяк правительства, — конечно, событие для нашей страны. Такого никогда не было. Вряд ли такое событие повторится в скором времени вновь. По крайней мере, как говорится, при жизни нынешнего поколения. Правящая номенклатурная «элита» очень редко позволяет себе такого рода недосмотры.

Что представляет собой сменивший Гайдара Черномырдин? Как человеческий тип, как тип политика, государственного деятеля. По своей внешности, манере держаться, говорить — это стопроцентный советский хозяйственный руководитель, этот самый «красный директор». Как говорится, «не Копенгаген», звезд с неба не хватает, но на земле стоит крепко, обеими ногами.

Абсолютно органично Черномырдин смотрелся бы в Политбюро. Подошел бы, без сомнения, даже на роль генсека. А что, представьте себе: вот Виктор Степанович неспешно поднимается на необъятную трехспальную трибуну Кремлевского дворца съездов и несколько часов подряд вдумчиво вещает об исторических победах советского народа под мудрым руководством КПСС. Вполне вообразимая картина, не правда ли? В принципе, Черномырдин относится к тому же, условно говоря, антропологическому типу, что и Брежнев.

Опять-таки, вещать с трибуны, как и члены Политбюро, Черномырдин может только по-писаному. Стоит ему оторваться от печатного текста и начать говорить «своими словами», — он тут же впадает в фантастическое косноязычие. (Впрочем, при таком косноязычии из его уст по какому-то волшебству природы иногда вылетают совершенно гениальные афоризмы, типа «Хотели как лучше, а получилось как всегда» или «У нас какую партию ни создавай, — все равно получается КПСС».)

Это обстоятельство, — то, что Виктор Степанович даже по внешности, по манерам, по речи человек, в доску свой для номенклатуры, — несомненно, оказалось не последним по важности для Ельцина, когда на VII съезде, в обстановке острого столкновения с оппозиционно настроенными депутатами, он вынужден был делать мучительный выбор между ним и Гайдаром (был еще, правда, Скоков, но это уже отдельный сюжет). Предпочтение, отданное Черномырдину, конечно, заметно охладило петушино-бойцовский пыл нардепов. Хотя этот эффект оказался недостаточным и недолгим.

Впрочем, надо сказать, и самому Ельцину Черномырдин был, конечно, несравненно ближе, чем Гайдар. Генетически ближе. Скорее всего, еще и поэтому после долгих мучений Борис Николаевич тем не менее на удивление легко «сдал» Егора Тимуровича (как уже говорилось, он вполне мог его оставить в качестве и.о. премьера еще на три месяца). Об этом предпочтении Ельцин сам пишет в «Записках президента»:

«Новый премьер (то есть Черномырдин. — О.М.) принес в атмосферу рыночных реформ... неожиданный акцент. Акцент на надежность, прочность, стабильность.

Я уже говорил, что втягивание гайдаровского правительства в жутчайшую идеологическую склоку, в изматывающие дискуссии — нанесло всем нам непоправимый урон. В политическом смысле гайдаровское правительство по изложенным выше причинам оказалось достаточно незащищенным.

<<   [1] ... [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] ...  [98]  >>