Н.А. Шматко

«ТОПОСЫ» РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ: ОТ ОРТОДОКСАЛЬНОГО МАРКСИЗМА К РАДИКАЛЬНОМУ ЛИБЕРАЛИЗМУ*

На рубеже 80-90ых годов XX века, в период ломки и преобразования всех аспектов общественного устройства, экономистами и, более широко, специалистами в области социальных наук были предприняты многочисленные попытки конструирования легитимных представлений о новой модели Российского государства и национальной экономики. Принимая тезис, что политические структуры выступают трансцендентальной формой экономических понятий, мы сосредотачиваем анализ феномена «экономическая реформа» на социально-политических условиях экономических практик, предложенных реформаторами в качестве моделей развития России. Топология российской радикальной экономической реформы конструируется как система устойчивых во времени открытых множеств, включающих, во-первых, комплекс объективных структур, а во-вторых, совокупность практик и практических схем[1]. Легитимные практические схемы представляют для каждого агента основу видения и деления социального мира и могут быть операционализированы в социологическом исследовании в виде совокупности оппозиций или иерархий предметов социального мира. Легитимные практические схемы агентов российской экономической реформы вычленяются нами из их программных текстов, выступлений, научных статей. Фиксируемые в исследовании практики экономистов-реформаторов покрывают широкую область, включающую их деятельность в государственных, политических, научных и общественных институтах. «Радикальная экономическая реформа» рассматривается нами как совокупность топосов (открытых множеств), которые реализуются на пересечении поля экономики, политики, экономических наук и государства[2]. Основное положение исследования можно сформулировать как тезис о структурных соответствиях между институциональными позициями агентов поля экономических наук, включившихся в политическую деятельность по реформированию народного хозяйства, и их научными и политическими взглядами[3].

Многочисленные варианты программы реформ, предложенные разными группами советских экономистов в период 1989—1992 годов, требуют реконструкции социальных условий их разработки, а также анализа факторов, определивших официальный выбор правительства. Уникальная в определенном смысле ситуация, когда любые варианты реформ являются (теоретически) возможными, а отдельные группы экономистов борются за навязывание собственной модели, позволяет наилучшим образом объективировать существующие между ними оппозиции. В ситуации реформирования наиболее ярко обнаруживает себя система распределения позиций и соответствующих институтов в поле экономической науки по состоянию на конец восьмидесятых годов. Характерная для того времени политическая поляризация сыграла роль катализатора в процессе углубления расхождений между отдельными группами экономистов. Она подтолкнула их к более открытому проявлению собственного политического и теоретического выбора; она революционизировала отношения и перевернула статусную иерархию поля экономической науки.

В рамках статьи практически невозможно рассмотреть все позиции, существовавшие внутри дисциплины в изучаемый период времени. Мы ограничимся анализом полярных позиций, сформировавшихся вокруг модели экономической реформы, а также рассмотрим воздействие феномена «открытия границ» (в форме политического и теоретического плюрализма) на конфигурацию поля экономической науки. Исследование главных политических и экономических целей и ставок, содержащихся в моделях радикальной реформы, предложенных рассматриваемыми группами ученых, дает нам возможность раскрыть свойственные переходному периоду отношения между политикой и экономикой.

Практические и научные схемы ученых оказались подвергнуты радикальному пересмотру вследствие отказа на уровне государства от «социалистического выбора» и идеологии марксизма-ленинизма. С одной стороны, ученые констатировали теоретическую несостоятельность российской экономической науки и нежизненность советских экономических теорий, а с другой, говорили об отсутствии как таковых теорий, описывающих постсоциалистическое общество. Перед лицом такой проблемной ситуации российские экономисты действовали в зависимости от их предшествующей научной позиции, институциональной принадлежности, а также политических диспозиций. Одни, специалисты в «прикладной проблематике» (финансы, проблемы занятости и пр.), полностью приняли положения существующих западных, главным образом англосаксонских, частных экономических теорий и на практике интегрировались в интернациональные структуры различного уровня: от Всемирного банка и Международного валютного фонда, до Shell и Coca-Cola. Вторые попытались найти новые реперы и, обнаружив огромные пробелы в своем образовании, стали изучать западные учебники для студентов вузов и колледжей, во множестве переводившиеся в начале девяностых годов. Третьи начали поиск «корней», опираясь либо на дореволюционные русские экономические теории, либо на труды экономистов двадцатых годов. Наконец, четвертые, меньшинство, взялись за разработку новой национальной парадигмы[4].

Теоретический и практический вакуум в отношении закономерностей переходного периода постсоциалистических стран[5] привел теоретиков реформ, исчерпавших ресурсы марксистско-ленинского происхождения, как, например, концепция НЭП’а или социалистического рынка, к немарксистским теориям самых разных периодов и школ. Они оказались перед сложным выбором между предлагаемыми в литературе экономическими моделями, открыв для себя с большим опозданием, что существует ни один десяток моделей рыночной экономики и каждая в чем-то верна. В таких условиях даже весьма ограниченные и разобщенные знания, которыми обладали советские экономисты, специализировавшиеся на «критике буржуазной экономики», получили большой спрос. Для этих специалистов складывалась весьма благоприятная ситуация, способствующая повышению ценности их теоретического багажа, превращению его в капитал и получению дивидендов с ресурсов, которые до того были фактически не востребованы. Университетские преподаватели, в особенности, профессора экономики, стали предлагать себя в качестве теоретиков радикальной экономической реформы и, одновременно с этим, оформлять свою политическую позицию, вступая в демократические партии различных течений и становясь порой ее лидерами (Г.Х. Попов). Позиция теоретика, вначале «перестройки», а позже «радикальной экономической реформы», гарантировала почти непосредственный доступ к постам в государственном аппарате.

Опираясь на анализ трех главных моделей реформ, разработанных тремя группами экономистов: команды Л.И. Абалкина, С.С. Шаталина-Г. Явлинского, Е. Гайдара, — можно выявить три полюса в изменяющемся пространстве российской экономики, которым соответствуют определенные конфигурации свойств, объединяющих теоретические и идеологические предпочтения, профессиональный опыт и жизненную траекторию, институциональную принадлежность и т. п. Множества, полученные в результате проведенного анализа, группируются в три топоса: традиционно-градуалистический, неоклассически-технократический и революционно-технократический, — названные так по основным структурообразующим факторам. Выдвинутые программы, таким образом, с одной стороны, соотносятся с позициями их авторов-экономистов одновременно политическими, идеологическими и научными, а с другой стороны, — представляют собой объективацию представлений авторов о желательном социальном порядке. Следовательно, факт принятия или отклонения той или иной программы не играет принципиальной роли для нашего анализа: нас интересует социологический аспект работы над реформой, а не ее экономическая эффективность или политическая ориентация ее авторов. Вместе с тем стоит отметить, что отдельные элементы разных программ были реализованы в разное время, а в чистом виде ни одна из них не была осуществлена. Кроме того, авторы всех программ так или иначе принимали участие в проведении радикальных реформ и непосредственно были включены в разного уровня властные инстанции.

Социально-политические условия формирования реформаторских экономических практик

В литературе можно найти два подхода к анализу реформ в СССР: один исходит из того, что радикальная экономическая реформа началась в 1987 году, второй начинает отсчет с 1991 года[6]. Роль реформ, предпринятых в период между1987 годом, вслед за решениями XXVII съезда КПСС[7], где была выработана новая линия парии и оформлена воля к политическим и экономическим изменениям, и 1991 годом, датой распада Советского Союза, оказывается поставленной под вопрос. С нашей точки зрения, эта роль важна во многих отношениях: речь идет о первых реформах, предшествовавших радикальной ревизии социализма, именно с них начинаются попытки демократизации советской экономической системы через соединение плана с рынком, которые сделали возможными последующие, более радикальные, преобразования[8].

Сформулированные XXVII съездом КПСС направления реформ предусматривали перестройку практически всех общественных областей: модернизацию промышленного аппарата, введение самоуправления на предприятиях, продуктовую программу, реформу ценообразования, новые задачи науки и совершенствование системы внедрения результатов исследований, новую политику формирования и распределения прибылей и доходов, политику социальной справедливости, укрепление роли советов, демократизацию партии и т. д. Построение «экономики с человеческим лицом», т. е. улучшение качества и уровня жизни населения, было сформулировано как главная цель реформ. Однако самым важным результатом этого периода реформы стала отмена директивного планирования («план как закон») и введение системы индикативного планирования.

Вместе с тем до 1988 года реальные изменения затронули лишь идеологические процессы: гласность, борьба с бюрократией. «Партийные бюрократы» и чиновники министерств были «назначены» ответственными за провалы плановой экономики, и именно на них сосредоточилась политическая перестройка. Чрезмерный «дирижизм» партийных и министерских бюрократов, отсутствие гибкости и пренебрежение потребностями предприятий и работников были подвергнуты жесткой критике в резолюциях принятых съездом и XIX Партийной конференцией. Среди резолюций этой конференции, главное место занимали меры, направленные на преобразование политической системы : «О некоторых неотложных мерах по практическому осуществлению реформы политической системы страны», «О демократизации советского общества и реформе политической системы», «О борьбе с бюрократизмом», «О гласности» и др. [9]

Сравнение между исходным вариантом реформы, разработанным правительством М.С. Горбачева в 1987 году, и тем, что был принят в 1992 году, показывает трансформацию господствующей идеологии за этот короткий период. Если в начале речь шла лишь об «очистке» социалистического учения от сталинских искажений, о поиске путей интенсификации производства и ускорении темпов экономического роста, без отказа от самой марксистско-ленинской идеи, то в 1992 году дискурс радикально изменился: рынок рассматривался как единственно возможное разрешение экономических проблем, а приватизация предприятий — как новая цель реформы. Таким образом, налицо отказ от марксизма-ленинизма и поворот к «буржуазной» экономической мысли. Произошедшие за этот период преобразования сформировали социальные условия, необходимые для последующего демонтажа советской системы, причем во многих случаях эта цель не преследовалась авторами проектов реформы. 1991 год был не только датой исчезновения Советского Союза, но еще и годом большого идеологического разрыва с коммунистическими идеалами и принципами плановой экономики и переходом к идеалам демократии и рыночной экономики. Принятие в 1992 г. новым российским правительством конкретной модели реформы, демонстрирует прежде всего идеологический выбор и лишь затем выбор пути экономического развития. Выбранная программа не предусматривала постепенных изменений устоявшихся механизмов, но их разрушение и, сверх того, демонтаж всей прежней системы. (См. таблицу «Сравнительная структура позиций экономистов-реформаторов».)

Вначале две программы радикальной экономической реформы и соответственно две модели перехода к рынку были разработаны практически одновременно двумя группами экономистов: первая, назначенная правительством по Постановлению Верховного Совета СССР (возглавляемая академиком Л.И. Абалкиным), вторая, созванная президентом М.С. Горбачевым и его «временным попутчиком» Б.Н. Ельциным, включающая академиков С.С. Шаталина и Е.Г. Ясина, при участии Г.А. Явлинского. С самого начала работы над контурами будущей экономической реформы можно, таким образом, наблюдать явную оппозицию между, во-первых, союзным руководством и республиканским руководством Российской Федерации и, во-вторых, «партией технократов» у власти, представляемую кабинетом министров, и «партией партократов», состоящую из партийного руководства КПСС.

«Партократы» и «технократы» в Советском Союзе определялись по критериям занимаемой должности, способу доступа к этой должности, типу образования и подконтрольной им области народного хозяйства, связанной с разделением труда внутри государственного аппарата. Так, к «технократам» относились руководители высокого правительственного уровня, ответственные за управление определенной отраслью экономики, фактически назначенные ЦК КПСС, как в случае с аппаратом Совета Министров. Чаще всего «технократы» являлись бывшими руководителями ведущих предприятий той же отрасли; они окончили технический вуз и накопили большой опыт в доверенной им области народного хозяйства. «Партократы» — партийные руководителя высокого ранга, сделавшие специфическую карьеру внутри партии, прошедшие через ряд выборных должностей и освобожденных секретарей: секретарь парторганизации предприятия, района, области, республики, центрального комитета. Политические критерии перевешивали при отборе критерии профессиональной подготовки и образования: диплом о высшем техническом или гуманитарном образовании не являлся обязательным, тогда как подготовка в партийной школе и «чистая анкета», а также «простое» социальное происхождение, опыт работы в удаленных от Москвы районах и отсутствие порицаний от партийной организации были необходимы. В восьмидесятые годы, с распространением высоких технологий, расхождение между «партократами» и «технократами» увеличилось, причем последние все менее были склонны терпеть идеологический диктат со стороны первых в тех областях, где они обладали несравненно большей компетенцией. Для сохранения своей власти «партократы» должны были продемонстрировать свое расположение к переменам и уступить часть своих полномочий. В своем стремлении показать отход от коммунистической идеологии новообращенные «партократы» показывали себя «святее Папы» и были готовы поддержать самые радикальные программы реформ.

В период с 1989 по 1991 г. оппозиция между «партократами» (Центральный комитет и Политбюро КПСС) и «технократами» (Совет Министров) по вопросу выбора модели политической и экономической реформы усилилась. Необходимо отметить, что более радикальная программа «500 дней» (С.С. Шаталин) получила поддержку со стороны «партократов» (под патронажем Б.Н. Ельцина), а более умеренная программа (Л.И. Абалкина) была поддержана «технократами» (во главе с Председателем Совета Министров СССР Н.И. Рыжковым). Позиция М.С. Горбачева была двойственной, поскольку он, с одной стороны, хотел упрочить свою власть благодаря поддержке сил внешних по отношению к ЦК КПСС, а с другой стороны, его положение внутри партии также требовало консолидации в связи с тенденциями к фракционизму, появившимися среди партийных руководителей и, в частности, в «демократическом крыле», возглавляемом Б.Н. Ельциным. Такое двойственное положение толкало М.С. Горбачева к тому, чтобы поддерживать одновременно две оппозиционные стороны: не отказываться от программы Совета Министров и стараться не получить в качестве оппозиции новых демократов в КПСС и Б.Н. Ельцина, — в итоге он поддержал одновременно обе программы.

Программы Л.И. Абалкина и С.С. Шаталина были по многим позициям противоположны и несовместимы: если первая сохраняла доминирующую роль центра и его первенство относительно республиканских и региональных властей, то вторая («500 дней») была ориентирована на экономический суверенитет республик. Не следует забывать о «центробежных тенденциях», характерных в то время многим республикам и областям СССР (феномен, получивший у политологов название «парад суверенитетов»[10]). Проект С.С. Шаталина подводил к замене политического союза республик на экономический. Уровень радикализма в отношении государственного вмешательства в ценообразование и их регулирование также был различен: Л.И. Абалкин предлагал сохранить государственное регулирование цен на определенные категории продукции, в частности, на средства производства, а соперничающая программа предлагала модель свободного формирования цен на всю промышленную продукцию, когда предприятия играют ключевую роль в ценообразовании. Позиции в отношении распределения собираемых с предприятий налогов и, соответственно, принципов формирования центрального и местных бюджетов различались столь же существенно: по Абалкину следовало сохранить пропорцию 75% в пользу центрального бюджета и 25% — в местный, а Шаталин предлагал перевернуть пропорцию, настаивая на том, что «предприятие должно быть полноправным хозяином в распоряжении собственным бюджетом». Преемственность и поддержка сложившихся связей между предприятиями, сохранение госзаказа на промышленную продукцию и постепенный переход к рынку составляли центр проекта Л.И. Абалкина. Разрыв, устранение регламентации управления экономикой, массовая приватизация и, как следствие, быстрый переход к рынку (за 500 дней) — таковы главные цели программы С.С. Шаталина.

Авторы проектов рассматривали свои варианты реформы как целостные и самостоятельные программы, а потому, совершенно несовместимые с соперничающей программой. Необходимо отметить, что М.С. Горбачев, вначале склонный к принятию более радикальной программы, в конце концов, уступил давлению правительства и Верховного совета СССР, согласившись принять более «мягкий» вариант и объединить две предложенных программы в одну «синтетическую». Эта объединенная программа, озаглавленная «Основные направления», была отброшена в свою очередь вследствие подписания Беловежских соглашений и формирования Содружества Независимых Государств. Реализация проекта «Основных направлений» была остановлена на подготовительной фазе: разработка соответствующего пакета законов, изменение банковской системы, создание новой системы распределения ресурсов и товаров, бирж и т. п.

Приход Б.Н. Ельцина к власти, который трудно квалифицировать как полностью легитимный (соглашение с Белоруссией и Украиной держалось в секрете вплоть до его подписания, а роспуск Советского Союза, несмотря на прошедший референдум, где абсолютное большинство избирателей высказалось за его сохранение, и подготовку к подписанию нового Союзного Договора, был для многих неожиданным) поставил российское правительство перед необходимостью быстрого оправдания своих экстраординарных действий. Оно исходило из гипотезы, что кредит доверия населения выдан ему на короткий период: жизненно необходимо было найти способы и средства для быстрого изменения экономической ситуации, чтобы таким образом обрести свою легитимность. В таких условиях приоритет был отдан действиям, ведущим к немедленным результатам, в ущерб постепенным и глубоким преобразованиям.

Начался, таким образом, новый этап реформы политической и экономической системы. Программа Абалкина-Рыжкова была полностью отставлена; единственной оставшейся на момент становления новых независимых государств была программа «500 дней», принятая ранее (11 сентября 1991 г.) Верховным Советом РФ. Однако и эта программа не была принята к осуществлению, поскольку Г.А. Явлинский, которому Б. Ельцин предложил возглавить ее реализацию и занять пост премьер-министра, отказался от этого предложения по политическим, прежде всего, мотивам (оставаясь в оппозиции и сохраняя возможность бороться за пост президента России). Появилась острая необходимость быстрой разработки новой программы реформ, адаптированной к новому геополитическому положению России. Эта работа была доверена группе Г.Э. Бурбулиса и Е.Т. Гайдара, которые вошли в новое правительство. Первый, близкий Б.Н. Ельцину, был его доверенным лицом в избирательной кампании 1991 года и стал секретарем Госсовета при Президенте Российской Федерации и первым заместителем председателя правительства РФ; второй, поработав в группе экономистов, ответственных за разработку программы реформ, под руководством Г.Э. Бурбулиса, был назначен на должность заместителя председателя правительства по вопросам экономической политики. Проект «Программы углубления экономических реформ» был разработан к февралю 1992 года. Он предусматривал ряд экстренных мер: стабилизацию экономики и рационализацию управления на принципах рыночной экономики; либерализацию цен и ограничительную финансовую политику; борьбу с необеспеченной денежной массой и т. п.— совокупность мер, известных под названием «шоковой терапии», хотя этим термином российское правительство открыто не пользовалось. Дистанция между официально сформулированными целями этой программы и конкретными мерами и результатами проведения реформы в жизнь огромна[11]. Для иллюстрации обратимся к тексту Программы: «Конечными целями реформ являются экономическое, социально-политическое и духовное возрождение России, рост и процветание национальной экономики, консолидация на этой основе благополучия и свободы ее граждан, развитие демократии и укрепление государства. …В новой российской экономике равновесие между экономической эффективностью и социальной справедливостью должно быть достигнуто»[12].

В этих формулировках нет ничего близкого к неолиберальной идеологии или к резким и болезненным методам реформирования экономики, угрожающих населению, которые вслед за принятием программы и против нее были тут же приведены в действие. В полную противоположность тому, как это происходило в постоянно цитируемом реформаторами случае Польши, где «шоковая терапия» была заявлена как официальный курс правительства Л. Бальцеровича. Итог первых месяцев реализации принятой Программы углубления экономических реформ сразу же показал радикальное рассогласование целей, методов осуществления и полученных результатов: развал экономики, галопирующая инфляция, абсолютное обеднение населения.

Структурирование научных и практических схем реформаторов

Критика экономических реформ в России преимущественно базируется на тезисе о влиянии англосаксонских теорий на молодых реформаторов-экономистов, пришедших к власти, и настаивает на их зависимости от советов западных экспертов. Положение о «вечном противостоянии» славянофилов западникам, бытующее в России многие века, просматривается в основе такой критики. Однако, с нашей точки зрения, подобный подход не позволяет определить причины, по которым среди множества существующих моделей и многообразия западных теорий, правящие реформаторы выбрали именно либеральную, а точнее, неолиберальную модель. Главное, как мы считаем, не в том, что российские экономисты приняли безоговорочно какое-то западное экономическое учение, но в том, что одни из них присоединились к неоклассическому направлению, другие — к неокейнсиаству, а третьи — к монетаризму.

Многие известные западные специалисты в области экономики социализма, такие как Дж.К. Гелбрейт, С. Кузнец, В. Леонтьев, А. Ноув, критиковали принятую в 1992 году модель реформ, подчеркивая опасность применения в постсоветском контексте принципов «шоковой терапии» и указывая на ограничения монетаристского подхода, лежащего в ее основе. Западные советологи представляли другой путь, основанный на длительном и постепенном переходе от плановой экономики к рынку, с тем, чтобы учесть особенности советской экономической системы и не разрушить существующие экономические институты. Так, американский экономист Дж.К. Гелбрейт в интервью «Литературной газете» пытался предупредить российских реформаторов о возможных негативных последствиях слепого следования за Америкой: «Прежде всего хочу вам посоветовать сохранять определенную сдержанность в отношении рекомендаций, идущих с Запада. Насколько я могу об этом судить, исходя из публикаций в прессе, эти рекомендации часто даются людьми, чья слепая приверженность идеологии свободного предпринимательства и убежденность в том, что государство не должно играть никакой роли в экономической жизни, были бы губительны даже и для нас, если бы мы их слушали»[13].

Во всяком случае, рекомендации, данные западными экономистами-советологами, были расценены молодыми российскими реформаторами как консервативные и не соответствующие революционной ситуации 1992 года. Западные экономисты, принявшие участие в обсуждении и разработке реформ в России, косвенным образом приняли позицию в поддержку той или иной группы российских реформаторов. Так, американские ученые социально-экономического направления или кейнсианства (В. Леонтьев, Дж.К. Гелбрейт, Л.Р. Клейн) поддерживали группу Л.И. Абалкина и группу С.С. Шаталина, тогда как приверженцы монетаризма (М. Фридман) или неокейнсианства (Дж. Сакс) приняли сторону Е.Т. Гайдара. Теоретические и политические позиции экспертов МВФ и Всемирного банка, которые в 1991—1992 годах были консультантами при правительстве Б.Н. Ельцина[14], гомологичны революционным диспозициям молодых российских реформаторов, чьей целью был разрыв со старой системой.

Институционализация реформаторских позиций

За каждой из представленных программ экономических реформ стоит более или менее однородная группа разработчиков, объединенных вокруг руководителя проекта: одни участники были кооптированы в соответствии с процедурой официального назначения, как члены комиссии, другие включены на неформальной основе. Так, программу Л.И. Абалкина можно считать продуктом Института экономики РАН (ИЭ); программу С.С. Шаталина — Г.А. Явлинского можно атрибутировать Институту экономики и прогнозирования научно-технического прогресса РАН (ИЭНТП), а также Центрального экономико-математического института РАН (ЦЭМИ); программа Е.Т. Гайдара — плод труда экономистов новых исследовательских и экспертных экономических институтов, созданных главным образом бывшими сотрудниками ЦЭМИ (Институт экономического анализа, впоследствии — Институт экономических проблем переходного периода, Институт экономического прогнозирования, Экспертный институт Российского Союза промышленников и предпринимателей). Московское представительство Международного банка реконструкции и развития также принимало участие в разработке последней программы, но его вклад не стоит переоценивать[15]. Как отмечает профессор Амстердамского университета Михаил Эллман в своем анализе провала программы Гайдара: «Программа — средство домашнего изготовления: она не разрабатывалась в тесном сотрудничестве со специалистами МВФ, не содержит детальных экономических проработок на 1992 г., не включает мер, которые МВФ рассматривает как существенные. Иностранные советники не играли заметной роли в ее формировании»[16]. Значение и вмешательство западных экономических экспертов значительно возросли позднее, когда кризисное управление стало основной формой осуществления экономических реформ, и когда переговоры об условиях выделения кредитов МВФ стали реальностью, с которой приходилось считаться[17].

Сравнительная структура позиций экономистов-реформаторов

Традиционно-градуалистический топос

Позиция каждого из институтов, участвовавших в разработке программы реформ, а также их научная и политическая репутация являются важными факторами анализа борьбы за проведение в жизнь именно его варианта, содержащего определенную социально-экономическую модель. Так, Институт экономики — это первый советский институт фундаментальных экономических исследований. Созданный в 1930 году, после завершения периода НЭП и в период осуществления первого пятилетнего плана и форсированной индустриализации страны, ИЭ был призван развивать теорию политэкономии социализма, исследовать экономические закономерности социализма и условия его перерастания в коммунизм, разрабатывать отраслевые и межотраслевые теории. В 60-70ые годы его проблематика фокусировалась на экономических аспектах научно-технического прогресса и на теории расширенного воспроизводства. Несмотря на то, что известные советские экономисты К.В. Островитянов, С.Г. Струмилин, В.С. Немчинов работали в Институте экономики, его положение в символической иерархии экономических наук было все же невысоким: политэкономия социализма воспринималась в среде советских ученых как дисциплина тесно связанная с марксистско-ленининской идеологией, приближенная к политике; в негласной «табели о рангах» эта отрасль экономической науки занимала подчиненное положение как по отношению к политэкономии капитализма, считавшейся более строгой наукой, так и по отношению к математической экономике. Напротив, если обратиться к бюрократической иерархии, положение ИЭ было достаточно высоко, именно благодаря его близости к политике и, конкретно, к ЦК КПСС, что играло позитивную роль вплоть до начала 80ых годов[18]. Назначение в 1985 г. директором института Л.И. Абалкина, бывшего заведующего кафедрой политической экономии Академии общественных наук при ЦК КПСС, усилило политическую и бюрократическую позицию ИЭ.

В качестве директора ИЭ Л.И. Абалкин должен был возглавить разработку предложений по «усовершенствованию экономических реформ», что нашло отражение в соответствующем постановлении Президиума Совета министров СССР. Л.И. Абалкину удалось собрать для этой работы группу известных советских экономистов, среди которых были А.Г. Аганбегян, Г.А. Арбатов, О.Т. Богомолов, С.А. Ситарян, в группу также вошли члены Президиума Совмина. Итоговый отчет не получил широкого распространения, но благодаря проделанной работе Институт экономики АН СССР был назначен ответственным за научное обеспечение экономических реформ. Л.И. Абалкин был принят в мае 1989 г. М.С. Горбачевым и вслед за этим назначен заместителем председателя Совмина (председатель — Н.И. Рыжков) и возглавил Комиссию по экономической реформе. Его переход в правительство сопровождался ухудшением экономической ситуации: рост бюджетного дефицита, неконтролируемое увеличение денежной массы, падение производительности труда, — что было связано скорее с проблемами предыдущего периода, чем с деятельностью собственно Комиссии по экономической реформе, задачей которой было оздоровить экономику и разработать меры по ее реструктурированию. В целом, политическая и экономическая позиции Л.И. Абалкина и членов его группы может быть определена как центристская. В ней сочетались централизованные методы экономического регулирования с демократическими способами управления предприятием (введение самоуправления, выборов директора и самофинансирования) и с признанием многообразия форм собственности (государственная, муниципальная, кооперативная, частная), что в итоге давало комбинацию рынка с государственным регулированием.

Теоретическая ориентация экономистов группы Абалкина была близка идеям построения социалистического рынка, они опирались на работы «рыночников» двадцатых-тридцатых годов XX столетия и авторов «косыгинской реформы», а также на труды В.И. Ленина по вопросу о НЭП[19]. Их теоретический базис, особенно вначале, не выходил за рамки марксизма, хотя определенное отступление от ортодоксальной его трактовки наблюдалось как в научных публикациях членов этой группы, так и в самом тексте предлагаемой программы реформ. Под давлением экономистов более радикальных ориентаций, приверженцев более современных теоретических течений западной мысли, их теоретические основания переместились в направлении неомарксизма и стали включать элементы западных теорий (хотя это были достаточно робкие и изолированные включения цитат из переведенных на русский язык работ). Речь идет прежде всего об авторах, относящихся к неокейнсианскому направлению, и о социоэкономистах как, например, Дж.К. Гелбрейт, А. Хиршман, Й. Шумпетер, Дж. Стиглиц, которые соседствовали в библиографических ссылках с классическими работами Д. Милля и Дж.М. Кейнса.

Анализ пристатейных библиографий этой группы экономистов-реформаторов позволяет сделать вывод, что в количественном отношении их научный аппарат намного менее развит, чем научный аппарат авторов, работающих в области математической экономики или в макроэкономике. Если в статьях, опубликованных в журнале «Вопросы экономики» (1988—1994), встречается в среднем 2-3 ссылки на статью, то в журнале «Экономика и математические методы» каждая статья насчитывает в среднем 5-6 библиографических ссылок.

Неоклассический технократический топос

Второе множество позиций в границах конструируемого нами пространства экономической реформы связано с проектом «500 дней» и с именами сотрудников двух академических институтов ЦЭМИ и ИЭПНТП (бывшего отдела ЦЭМИ, выделившегося в 1986 г. в отдельный исследовательский институт)[20]. Научный профиль этих двух институтов значительно отличается от профиля Института экономики, как с точки зрения исследовательских приоритетов, так и с точки зрения их истории. ЦЭМИ — более молодой институт, созданный в 1963 году на основе Лаборатории математических методов в экономике (основанной в 1958 г. В.С. Немчиновым). Его создание связано, прежде всего, с развитием математической экономики в СССР в 50-60ые годы[21]. Перед ним были поставлены задачи развития применения математических методов и электронно-вычислительных машин в управлении и планировании народного хозяйства, разработки теории оптимального хозяйственного управления. Исследовательская деятельность носила главным образом прикладной характер (моделирование, эконометрия) и применялась к задачам экономического планирования.

Реноме ЦЭМИ основывалось на авторитете математической экономики олицетворяемой нобелевским лауреатом Л.В. Канторовичем, а также его коллегами и учениками В.В. Новожиловым, Л.Е. Минцем, А.Л. Лурье, Н.П. Федоренко[22]. Институт поддерживал широкую сеть научных контактов с западными учеными и имел международное признание. Во время перестройки ЦЭМИ развил активную политическую деятельность, организовав Клуб «Перестройка», ставший центром дискуссий о реформах, о вероятных и желаемых моделях экономики и политики. В обсуждениях участвовали приглашенные экономисты и социологи, публицисты и общественные деятели, имевшие репутацию «прогрессивных» или «демократов»; они демонстрировали достаточно радикальные позиции и проекты (например, нужно ли сохранять «советскую империю» или для чего нужна приватизация предприятий)[23]. Этот клуб стал не только «бастионом демократии» для советских интеллектуалов, но настоящим центром подготовки реформаторов.

Как известно, программа «500 дней» была изначально проектом Г.А. Явлинского. В 1990 г. Явлинский участвовал в работе группы по разработке реформ под руководством Л.И. Абалкина, что не помешало ему начать параллельно работать над другим проектом реформ вместе со своими молодыми коллегами М.М. Задорновым[24] и А.Н. Михайловым. Работа над этим альтернативным проектом либерализации советской экономики названным «400 дней» была закончена к весне 1990 года и проект был представлен Б.Н. Ельцину. В дальнейшем именно этот проект стал ставкой политической игры и точкой бифуркации политико-экономических течений: его идеи, одобренные Ельциным и поддержанные Горбачевым, послужили основой для другой программы — «500 дней», подготовка которой была доверена академику С.С. Шаталину. Таким образом, Г.А. Явлинский изменил позицию, перейдя из группы Абалкина в группу Шаталина, при этом постепенно теряя контроль над своим проектом. Многие предложения были изменены: так, его проект строился в расчете на существование Советского Союза и охватывал всю союзную экономику, тогда как проект «500 дней» был ориентирован только на Россию (Верховный Совет СССР отклонил эту программу реформ, тогда как Верховный Совет РФ ее одобрил), что стало в итоге одним из факторов противостояния двух правительств.

Положенные в основание этой программы теоретические принципы соответствовали в целом концепциям классической экономики, однако, явных отсылок к ним в тексте не было. Так, постулировалось что экономические агенты рациональны, что они стремятся оптимизировать выгоду, что достаточно предоставить им свободу действий, а «невидимая рука рынка» обеспечит удовлетворение общих интересов. «Общее равновесие рынка» рассматривалась авторами этой программы как нечто реально существующее. Последующие события, в частности, спад производства и рост цен на предприятиях освобожденных от обязательного исполнения плана и от государственной опеки, показали последствие такого «механического» применения классических моделей к ситуации кардинально отличающейся от «классической» — постсоциалистической экономике. Е.Г. Ясин писал в 1993 году по поводу программы «500 дней»: «То, что было тогда сделано — это триумф и крах передовой советской экономической науки. Триумф, потому что партийно-государственное руководство приняло все предложения прогрессивных ученых-рыночников. Крах, потому что попытки реализовать эти идеи на практике показали их несостоятельность и полную неспособность решить какие-либо проблемы народного хозяйства России»[25].

Научный капитал членов этой группы реформаторов связан с математической экономикой, эконометрией и моделированием, которые признавались в СССР «благородными» науками. Они составляли негласную оппозицию политической экономии, динамично развивались и соответствовали мировому уровню. Несомненно, советская школа имела свою специфику: терминология значительно отличалась от принятой в конкурирующих западных школах, одни и те же феномены назывались по-разному. Такое терминологическое расхождение препятствовало эффективной коммуникации, хотя научные обмены с иностранными коллегами были достаточно развиты, как в ЦЭМИ, так и в Институте экономики и прогнозирования НТП. В целом, ученые этих институтов были более предрасположены к восприятию и усвоению современных западных теорий, чем их коллеги политэкономисты. Вместе с тем, их теоретические позиции не претерпели в настоящее время радикальных изменений: оставаясь в рамках прикладной статистики и маржинализма, экономисты, относящиеся к данной группе позиций, продолжают и по сей день конструировать модели потоков и обменов. Теоретическим базисом исследователей ЦЭМИ в 90ые годы, выступил, главным образом, институционализм и неоклассическое течение в экономике, к которым они предрасположены в силу их позиции внутри пространства экономической науки. Ссылки на западные источники, ранее достаточно редкие, — не столько даже в силу плохого знания работ, но также из-за главенствующей ориентации на советских авторов — стали сегодня академическим правилом. Так, Ж. Дебре, С. Фишер, Г. Госсен, Д.Р. Хикс, С. Джевонс, В. Парето, П. Самуэльсон, Л. Вальрас являются наиболее цитируемыми авторами, хотя ссылки на них часто соседствуют с авторами школ, считающихся устаревшими и вышедшими из научного оборота на Западе. Как показывает анализ публикаций сотрудников ЦЭМИ, их актуальные исследования направлены на совершенствование теории общего равновесия в условиях разнообразия параметров рыночных институтов, а также на моделирование новых процессов в постсоветской экономике, как, например, построение модели экономической стабилизации, модели качества жизни населения или динамических моделей развития регионов.

Революционно-технократический топос

Третье из рассматриваемых нами множество позиций связано с группой Е.Т. Гайдара, члены которой представляют, в основном, новые исследовательские институты, определяемые на языке перестройки как «коммерческие» в противоположность государственным институтам и по отношению к их заказчикам. Эти институты, созданные молодыми научными сотрудниками различных экономических учреждений, появились количестве в начале 90х годов. Руководители этих новых небольших институтов политической и экономической экспертизы: Е.Т. Гайдар (Институт экономических проблем переходного периода, 1992 г. создания), А.А. Нещадин (Экспертный институт Российского союза промышленников и предпринимателей, 1991 г.), В.А. Найшуль (Институт национальной модели экономики, 1992 г.), К.Г. Кагаловский (Международный исследовательский центр экономических реформ, 1989 г.), А.Б. Чубайс (Центр социально-экономических исследований — Леонтьевский центр, 1991 г.), — все практически относятся к одной возрастной категории (1950ые годы рождения). Все они принадлежат к одному поколению студентов, которые в семидесятые годы учились на факультете экономики Московского университета, а затем — в восьмидесятые годы — писали и защищали диссертации в ЦЭМИ[26]; были учениками С.С. Шаталина и Г.Х. Попова, но порвали связи с учителями в конце 1991 года по причине «теоретических и идеологических расхождений». Так, Гайдар работал многие годы вместе с Шаталиным и следовал за ним, переходя из одного исследовательского института в другой: вначале в Институт системных исследований АН СССР (1980-1986 г.), затем в Институт экономики и прогнозирования НТП (1986-1987 г.), активно участвовал в семинарах клуба «Перестройка» в ЦЭМИ. Однако возможность войти в правительственную комиссию при Б.Н. Ельцине (благодаря поддержке Г.Э. Бурбулиса) привела его к разрыву с С.С. Шаталиным. Позже, оправдывая этот разрыв, Гайдар указывал на глубокие расхождения между своим подходом к реформированию экономики и тем, что предлагался в программе «500 дней». Молодые реформаторы, составлявшие группу Гайдара, не имели научного веса, но признание их как ученых было получено «по доверенности», благодаря дипломам престижных экономических вузов и их прошлой принадлежности авторитетным научно-исследовательским институтам. Помимо этого, молодые экономисты легитимировались благодаря своим знаниям (часто весьма поверхностным) западных теорий, что позволяло им пользоваться преимуществами, даваемыми престижем западной экономики в глазах советских людей. Вместе с тем, политический капитал директоров этих институтов, входивших в разного рода комитеты при Президенте и Правительстве РФ, значительно превышал вес их научного капитала.

Отмеченные тенденции особенно ярко наблюдаются применительно к фигуре Е.Т. Гайдара. В начале перестройки (1987-1990) он занимал должность редактора журнала «Коммунист», затем, в 1990 году, стал заведующим экономическим отделом газеты «Правда», т. е. институционально был связан с двумя самыми важными идеологическими органами КПСС, действующими при ее Центральном комитете. В эти годы он регулярно публиковал аналитические статьи и обзоры, посвященные ситуации в народном хозяйстве СССР, результатам выполнения планов XII-ой пятилетки и т. п. Эти работы не выходили за границы марксистской ортодоксии. Еще в 1990 году, в книге «Экономическая реформа и иерархические структуры», его теоретические положения отражают приверженность социализму и критику капитализма, причем используется чисто идеологическая лексика, примером котором может стать следующее заключение: «Высшей формой разрешения противоречий капиталистического общества является низвергающая его революция». За очень короткий период, отделяющий уход Гайдара из «Правды» и сближение с Г.Э. Бурбулисом в конце 1991 года, его лексика полностью меняется, чему способствует также его выход из компартии, на который Гайдар решился после упразднения по указу Б.Н. Ельцина партийных организаций на предприятиях и в армии в августе 1991 года[27]. Двумя годами позже Гайдар заключает свою критическую статью о неспособности правительства проводить эффективную денежную политику такими словами: «Финансовый кризис почти всюду является первой стадией перехода к крушению тоталитарных режимов.»[28]

Признание за Е.Т. Гайдаром особой научной компетенции в области западных экономических учений, благодаря которой он якобы был призван возглавить экономические реформы, не подтверждается работами, опубликованными до его вхождения в правительство. Анализ публикаций показывает ограниченность этой компетенции знакомством с классическими теориями и несколько более глубокое знание экономистов таких социалистических стран, как Венгрия и Чехословакия. Вначале Е.Т. Гайдар опирается восточно-европейские модели рынка, в частности, на венгерскую систему, но затем его позиция становится более радикальной, и в качестве образца берутся чилийская модель и методы правления генерала А. Пиночета. Значительную роль в радикализации позиции Гайдара сыграл А.Б. Чубайс, опубликовавший небольшую, но программную публикацию «Жестким курсом»[29] и брошюру, посвященную анализу венгерского опыта реформирования и критике Я. Корнаи[30]. Вторым фактором радикализации взглядов Гайдара несомненно следует считать влияние экономических экспертов Международного валютного фонда и Всемирного банка, особенно, Джефри Сакса и Андерса Ослунда. Одной из целей присутствия Гайдара в правительстве в 1992 году было вступление России в МВФ и Международный банк реконструкции и развития, где Россия присутствовала только в качестве наблюдателя. В апреле 1992 года в Вашингтоне Е.Т. Гайдар, бывший тогда заместителем председателя правительства России по вопросам экономической политики, представил проект реформ и госбюджета на сессии МВФ и МБРР. Итогом этой сессии стало принятие России и других стран СНГ членами Фонда. Как отмечает Г.Х. Попов в своей книге «От и до», Б.Н. Ельцин выбрал «Гайдара вместе с МВФ». Таким образом, несмотря на утверждения о научном обосновании выбора монетаристской и неолиберальной стратегии реформ, теоретический выбор команды Е.Т. Гайдара не был главным критерием, но соответствовал политическим пристрастиям их членов, которые позднее переводились в научную позицию с целью оправдания избранной экономической политики.

В начале 90ых годов главными теоретиками группы Гайдара помимо его самого были В.А. Мау (Институт экономических проблем переходного периода) и А.Н. Илларионов (Институт экспертного анализа), которые разделяли политические и теоретические позиции: либерализм в политике и институционализм и монетаризм в экономике. Их научные труды концентрировались на анализе роли такого рода институтов, как банки, администрация, государство, которые определялись ими как «основные элементы» экономического рерулирования. В публикациях этих молодых российских реформаторов обильно цитировались О. Уильямсон и Р. Коуз, у которых заимствовались, прежде всего положения теории транзакционных издержек, Дж. Стиглер, Р. Кауфман, Д.Сакс в части монетарных аспектов рыночного равновесия, а также авторы близкие направлению неоинституционализма и монетаризма. К примеру, В. Мау обращался к опыту стран Латинской Америки и придавал большое значение модели «экономико-политического цикла» (У. Нордхаус, А. Цикерман, Т. Персон, Г. Табелини) при анализе последовательности двух типов политического управления: периоду сильной социальной политики перед выборами наследует период сокращений и ограничений социальных программ после выборов. Достаточно широко представлены в публикациях молодых реформаторов также авторы Венской школы: Ф. фон Хайек, Л. фон Мизес, — у которых заимствовались идеи о пагубном влиянии государственного вмешательства в процессы экономического обмена.

Главные факторы структурирования топосов

Наше исследование позволило вычленить четыре оси, вокруг которых структурируются позиции экономистов-реформаторов, а именно: интрадисциплинарные оппозиции (научные); институциональные или статусные оппозиции; политические оппозиции и, наконец, структурные (отражающие структурные гомологии) оппозиции, распадающиеся, в свою очередь, на две категории: между партократами и технократами в политическом измерении и между теоретиками и практиками в плане разделения экономического труда. Отношения между этими принципами структурирования оппозиций сложны и не сводятся исключительно к особым условиям переходных процессов.

Анализ приведенных в публикациях экономистов-реформаторов библиографических ссылок показал, что в целом ссылки и цитирования в работах того времени весьма немногочисленны, особенно, когда речь идет об иностранных источниках. С нашей точки зрения, этот факт объясняется двумя факторами, связанными с историей советской экономической науки. Прежде всего, экономика в СССР стремилась выделиться в самостоятельную науку и изолироваться от «буржуазной» экономики, для чего ею был выработан и применялся собственный язык, а изучаемые экономические явления трактовались в особых, свойственных только советской науке, терминах. Кроме того, труды англосаксонских экономистов, за исключением классиков или марксистов, были недоступны для широкого читателя, но имелись в фондах спецхрана для специалистов, работающих по сходной проблематике. Большинство студентов знакомились с западными учениями по советским учебникам и критическим работам, так сказать, «из вторых рук».

Второй важной причиной, объясняющей слабость научного аппарата в публикациях экономистов-реформаторов, является то, что они пытались решить в первую очередь политические, а не экономические задачи. Средства науки были использованы для легитимации политических решений, и в своих научных работах реформаторы позиционировались в большей степени как политики, а не как ученые. Отсутствие ссылок на советских авторов (за исключением известных имен экономического авангарда двадцатых годов) свидетельствует также о разрыве с прошлым. Даже статистические данные, широко представленные в публикациях, анализируются с новых позиций с целью демонстрации ошибочности прежних утверждений и положений[31].

Пересмотр и разрушение составляют суть первого движения реформаторов, широко поддержанное интеллектуальной прессой того времени, стремящейся переосмыслить начала советской истории и истоки сталинизма. Вторым движением на этом пути стало утверждение «здравого смысла» и «естественного хода вещей», где главным стало положение о рынке как наиболее естественной форме существования экономики. Предлагаемые модели реформ представлялись по образу и подобию религиозных доктрин: «Делайте так и спасетесь».

Лишь последующая диверсификация рынка экономического труда, а также определенность политической позиции находящихся у власти экономистов подтолкнула оппозиционных и других экономистов к поиску теоретических оснований их собственной позиции. Монетаризм и неолиберализм рассматривались как определенные реперы, по отношению к которым начало выстраиваться пространство позиций экономических наук. Отметим, что атрибуция такой «этикетки» как «монетарист» или «неолиберал» сама по себе составляла цель политической борьбы. Появление в девяностые годы переводов на русский язык многих работ западных авторов (М. Алле, У. Бек, Л. Дюмон, М. Фридман, Я. Корнаи, Л.фон Мизес, Дж. Стиглиц и др.) способствовало «первоначальному накоплению» знаний современных экономических теорий. Эта новая расстановка сил в рамках экономической науки привела к структурным трансформациям ее пространства.

Разделение труда между исследовательскими институтами складывается таким образом, что новые институты специализируются в основном на проблемах рынка, менеджменте и маркетинге. Сотрудники новых экономических и политических структур создали и освоили новый сектор «рынка экономического труда» — экспертизу, которая заменила и практически вытеснила аналитические исследования академического типа. Эксперты «независимых» институтов в настоящее время чаще привлекаются правительственными структурами к разработке и оценке экономических проектов, чем их коллеги из академических и университетских структур, хотя, конечно, многие экономисты работают одновременно в государственных и «независимых» институтах. Такие агенты сумели утвердиться на становящемся рынке экспертизы, тогда как представители старых исследовательских учреждений, а также и сами эти учреждения, утратили свою легитимность и доверие со стороны властных структур. Экономисты, специализировавшиеся ранее на внешней экономике и, точнее, на англосаксонских странах, как, например, Институт США и Канады или Институт мировой экономики и международных отношений, — в лучшей мере преуспели трансформироваться в экспертов и внедриться в новые экспертные структуры, чем их коллеги, специализировавшиеся на математической или политической экономике. Импорт неолиберальной англосаксонской модели в Россию в настоящее время является фактом, признаваемым в самой среде экспертов по проблемам экономики и политики. Новейшая история, в особенности после 1998 года, подталкивает некоторых экономистов и аналитиков[32] к выводу, что финансовый кризис положил конец ультралиберальной эпохе в России. Вместе с тем, практические шаги правительства В.В. Путина показывают, что идеи неолиберальной реформы, предложенной в свое время Гайдаром, не забыты и во многом вошли в экономическую программу Г. Грефа[33].

Экономическая компетенция стала новой ставкой игры как в поле политики, так и в поле науки. Успешно пройдя неолиберальную трансформацию, часть новообращенных ученых заняла позиции в центре сегодняшней политической жизни[34]. Практика «номенклатурных» экономистов перевернула иерархию экономических дисциплин: впредь экономисты, решающие политические задачи и непосредственно входящие в политические структуры («милитанты»), занимают верхние позиции профессиональной пирамиды, тогда как ученые-экономисты традиционного «академического» типа оказались внизу[35].

Политические условия были и остаются детерминирующим фактором экономических наук. Воспользовавшись формулой В.И. Ленина, можно сказать, что экономическая наука в сегодняшней России также партийна, как и восемьдесят лет назад. Анализ борьбы между представителями позиций политической экономии и математической экономики, между экономистами-«теоретиками» и «прикладниками» (вкупе с «техническими» специалистами, экспертами в области экономического управления) и, наконец, между поборниками различных течений экономической мысли, помогает вскрыть основные факторы, определяющие производство моделей государства и экономической политики.

Заключение: между наукой и политикой

Вопрос о роли экономистов в национальном развитии и, особенно, в процессах глобализации и стирания границ национальных государств становится одним из центральных вопросов социальной науки на Западе. В России этот сюжет имеет свои особенности, связанные со спецификой переходного периода. Экономическая наука, разорвавшая со своим советским прошлым, пытается построить модель «новой» экономику, что дает нам идеальный предмет для переосмысления места экономической науки и ее практических приложений. В 90ые годы парадигма экономической науки в России радикальным образом изменилась. Экономические дисциплины подверглись процессу «технократизации»: отмечается повсеместная замена теоретических экономических исследований на практические и прикладные, постепенно к национальной экономике прививается бескомпромиссная и безальтернативная неолиберальная модель. Особенность использования экономической науки в сегодняшней России состоит в том, что экономисты защищают политические интересы и подчиняют научные цели «партийным», пытаясь при этом подменить социальные и политические вопросы экономическими, но при всем том сохранить свои позиции в поле науки. Массовое участие экономистов во властных структурах содействует «экономизации» политики и «политизации» экономической науки.

В борьбе за навязывание определенного вúдения экономической реформы принципиальное значение имело владение символическими средствами. Главным фактором здесь стала поддержка СМИ, ориентированная на содействие новому и революционному восприятию реформы и на отвержение традиционного и постепенного подхода. В этой борьбе столкнулись две формы компетенции реформаторов: техническая и социальная. Если за группами Л.И. Абалкина и С.С. Шаталина закреплялась характеристика обладателей высокой технической или научной компетенции, распространяющейся на знание старого — советского — состояния экономики и политики, а потому девальвировавшегося и потерявшего социальное признание, то группе Е.Т. Гайдара приписывалось как основное достоинство именно отсутствие такого багажа. Техническая компетенция молодых экономистов данной группы весьма отличалась от компетенции «старых экономистов», в силу того, что они специализировались на относительно новых и престижных предметах экономической науки: экономика капиталистических стран, макроэкономика. Все те ресурсы, которые в советский период придавали силу и власть их обладателям: руководящие посты в академической или административно-политической иерархии, звания, научная и практическая компетенция, — приобрели отрицательное значение в ситуации перестройки. Напротив, неучастие в советских структурах управления экономикой стало социальным ресурсом группы Гайдара. Она получила признание благодаря не технической, а социальной компетенции и активно вмешивавшимся в процесс реформирования средствам массовой информации. Мнение «высокопоставленных реформаторов» горбачевского «призыва» изначально классифицировалось как незначимое, поскольку не соответствовало установкам на революционные изменения. Капитал публичности измерялся поддержкой, полученной от СМИ и политических движений, и здесь «молодые реформаторы» демократически-либеральной ориентации имели большое преимущество.

Политический дискурс деперсонифицировал реформы и экономику в целом. Представления, которые создавали о рынке реформаторы в своих публичных выступлениях и аналитических статьях, а также реклама рыночных институтов в СМИ, были рассчитаны на широкую публику, а не на специалистов, понимающих, в чем суть дела. В этих представлениях рынок был «анонимен», независим от потребителей и подавался новыми российскими неолибералами как «абсолютная демократическая ценность». Все сколько-нибудь крупные экономисты и социологи, выступавшие с апологией демократических реформ и рыночных отношений, приняли участие в формировании и продвижении такого рода представлений с помощью СМИ. Особенно это касается господствующих в обществе взглядов на государство, собственность, социальную дифференциацию, эксплуатацию: все, что прежде воспринималось положительно, получило негативную оценку, и наоборот.

Российские экономисты-реформаторы при активной поддержке СМИ и политиков способствовали легитимации либеральных и неолиберальных экономических моделей. Это произошло, в частности, потому что они апеллировали к «ценностно нейтральной» науке, опыту ведущих стран Запада, а также «здравому смыслу», подтверждающему «естественность» рыночной экономики. При этом сам «здравый смысл» был произведен полем экономики. Трансформировав имплицитные практические схемы в эксплицитные научные категории, которым придан упорядоченный и согласованный вид, агенты поля экономических наук совместно с агентами полей журналистики и политики боролись за их навязывание в качестве легитимных категорий восприятия экономической реформы.

ПРИМЕЧАНИЯ