Вехи - 2000©©  

(Заметки о русской интеллигенции кануна нового века)

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Передо мной лежит сборник "Вехи", изданный 90 лет тому назад, в самом начале нынешнего века. В нём приняли участие умнейшие люди того времени - Бердяев, Булгаков, Струве и другие. Поэтому их мысли не только заслуживают внимания и уважения, но позволяют полагать, что их оценки обладают высокой степенью объективности. И на них можно опираться сегодня, думая о дне завтрашнем.

За нынешнее столетие Мир неузнаваемо изменился. Как же всё стало другим за эти годы! Изменения произошли в условиях жизни и самом начертании границ государств. И, тем не менее, читая "Вехи" я вижу, что речь идёт об одном и том же народе, который и сегодня живёт в России и какие бы не произошли изменения, читатель видит всё тех людей, тот же народ со всеми его привычными недостатками и достоинствами. Только, если в начале века интеллигенция была ничтожной частью нации и, как правило, принадлежала "господам" - во всяком случае, с точки зрения "простого народа", то теперь это одна из самых многочисленных её групп. И весомейший и наиболее активный фактор электората. И если уже в дореволюционные времена менталитет демократической интеллигенции сыграл одну из ведущих ролей в подготовке революции, то в нынешнее время он, тем более, может сыграть решающую роль в судьбах нашей страны.

Но уже в те предреволюционные годы Бердяев очень точно выделил в среде интеллигенции ту группу, которую он окрестил "интеллигентщиной". Эта группа жила своими кружками, она всегда была настроена оппозиционно к любому правительству и, рассуждая о народе, о его угнетении и возможной свободе, она оставалась бесконечно далекой от его истинных интересов. И суть этого утверждения сохраняется и сегодня, хотя в начале века "интеллигентщина" находилась под влиянием левых течений, а сейчас - правых. Проходит несколько десятков лет и эта "кружковая интеллигентщина" постепенно исчезает и вместо неё появляется "интеллигентщина кухонная". И снова она обсуждает не те вопросы, которые волнуют народ, а свои собственные корпоративные проблемы. Хотя внешне они и не очень похожи на то, о чём пишут Бердяев и Булгаков.

Изменилась и направленность интересов, которые стали волновать тех, которые кучковались не по гостиным а по кухням . Если в начале века "интеллигентщина" увлекалась марксизмом, болтала о свободе народа, презирала учёность и собственные меркантильные интересы (во всяком случае, на словах), то "кухонная интеллигентщина" думала уже о совсем другом. И однажды, вместе с партократией сформировала той слой народа, который в период перестройки получил очень точную характеристику "новых русских".

"Кухонную интеллигентщину" уже не очень интересуют судьбы нации. Так же, как и интеллектуальные основы развития России, "идеология будущего" уступает место рассуждениям о " свободе говорить, что душе угодно" и свободно ездить за границу. Но было, есть и будет другое русское интеллигентное общество и многое - очень многое из того, что происходит сейчас напоминает ситуацию начала века. И это предисловие я хочу закончить несколькими цитатами из замечательной статьи С.Н. Булгакова, которая написана так, как будто бы речь идёт о дне сегодняшнем.

Итак (напомним, что сказанное ниже написано в 1906 году): "Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от неё ожидали. Положительные приобретения освободительного движения всё ещё остаются, по мнению многих, и по сиё время, по меньшей мере, проблематичными. Русское общество, истощённое предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая необычным ростом преступности и общим огрублением нравов, пошла положительно назад".

И несколько ниже: "Есть от чего придти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России". Не кажется ли Вам, уважаемый читатель, что все эти слова написаны сегодня и обращены ко всем нам, гражданам бывшего Великого Государства.

©

* * *

©

Я не раз писал о проблемах русской интеллигенции, вкладывая в это понятие весьма широкий смысл. Так к интеллигенции я относил, прежде всего, ту прослойку нашего народа, которая была способна выйти за рамки своих личных интересов, думать о судьбах своей страны, особенностях своего государства, искать конструктивные - подчеркну - конструктивные усовершенствования его структуры и деятельности. И это далеко не всегда были люди интеллектуального труда. Так всю войну рядом со мной был старшина Елисеев, простой колхозный шофёр с Рязанщины. Он был не только моим ординарцем и шофёром, но и папой и мамой одновременно, ибо был ровно в два раза старше меня. Мало с кем в жизни я мог вот так, на равных обсуждать волновавшие меня вопросы, слушать умные суждения и не бояться предательства.

На Сходне, где я жил в двадцатые годы был печник Иван Михайлович Грызлов. Он любил заходить к нам и вот мой дед, русский инженер-путеец и старый печник могли часами за чаем обсуждать государственные проблемы. Однажды, после его ухода мой дед сказал "интеллигентнейший человек, если бы наши комиссары были на него похожи!"

В этой же статье я буду использовать более узкое понятие интеллигенции, как той части народа, которая занята интеллектуальной деятельностью. Кстати, такая постановка вопроса включает в состав интеллигенции и верхушку рабочего класса, связанную с высшими технологиями, которые требуют незаурядного знания и напряжённой работы мысли.

©

1.О структуре и судьбах российской интеллигенции.

©

Русская интеллигенция крайне неоднородна, и по своему социальному составу, по целям и сути своей деятельности, структуре интересов и даже по своему национальному происхождению. Её основы были заложены ещё царём Петром, и её основой было служивое дворянство. Большую роль сыграли немцы - точнее немецкие швейцарцы. Они приносили с собой свой профессионализм, свою культуру работать и очень быстро "обрусевали". Уже через пару поколений, по своему образу мышления, интересам были неотличимы от коренных русских. С их деятельностью связано много достойных страниц русской истории. Нельзя забывать и о деятельности поляков, особенно в Сибири, куда их ссылали после многочисленных попыток освободиться от тяжелой длани Российской Империи.

Постепенно роль дворянства в процессе формировании интеллигенции уменьшается. Начиная с середины XIX века, всё большее значение приобретают выходцы из среды купечества, духовенства и даже крестьянства. Появляется то, что мы называем разночинной интеллигенцией.

Во введении, пока шла речь лишь о той её, относительно небольшой части, которую Бердяев именовал "интеллигентщиной", Именно ей Россия обязана потерям стабильности и всем тем революциям, участниками которых довелось быть поколениям уходящего века.

С.Н. Булгаков утверждает и обосновывает своё утверждение о том, что первая русская революция была "чисто интеллигентской" (Русская Мысль 1908, III .). О роли "интеллигентщины" в судьбах Октября сказано более чем достаточно! Перестройка, начатая М.С. Горбачёвым и его соратниками, была не просто поддержана "интеллигентщиной". Диссидентское движение "кухонников" - тех потомков "интеллигентщины", которые от дискуссий в кружках перешли к обсуждению своих проблем на кухнях превратилось в "прорабов перестройки"! Может быть, это движение сформировало и основу всей перестроечной идеологии. Во всяком случае, её идеалы. И к чему привело диссидентское движение "кухонной интеллигентщины", мы хорошо видим на собственном опыте. Опять революция и опять трагедия для российских народов, судьба которых по большому счёту очень мало волновала диссидентское движение. Для "кухонной интеллигентщины" народ был таким же объектом экспериментирования, как и для "интеллигентщины" времён Бердяева. К этому вопросу я буду ещё не раз возвращаться. Здесь же я ограничусь замечанием о том, что деятельность "интеллигентщины" всегда носило деконструктивный характер независимо от структуры власти - "до основания, а затем". А "затем" уже работали другие, ибо надо же было кому-то работать - во все периоды истории нашей страны "интеллигентщина" составляла ничтожную часть интеллигенции. Основная её масса трудилась - это и учительство и работники медицины и многочисленное инженерство.

Итак, наряду с "интеллигентщиной", которой посвящён сборник "Вехи" существовала "работавшая интеллигенция", которая лечила и учила людей, создавала промышленность и просто старательно выполняла свои повседневные обязанности и, тем самым содействовала быстрому развитию нашего государства и росту благосостояния российских народов. Эту интеллигенцию мало заботили новомодные экономические и социальные теории, но будущее страны, перспективы её развития всегда оставались в поле её интересов. Важно то, что основная масса интеллигенции не представляли собой какой-либо оппозиции правительству, во всяком случае, организованной. Что не исключает и критического отношения ко многим её акциям.

Хотя, разумеется у каждого были свои взгляды и оценки складывающейся ситуации. Так знаменитый авиационный конструктор Игорь Иванович Сикорский был убеждённым монархистом, что и определило неизбежность его эмиграции, после Октября. Точно также и создатель современного телевидения Владимир Кузьмич Зворыкин был не просто офицером белой армии, но активным участником белого движения, что также однозначно определило его послереволюционную судьбу.

Начиная с последней четверти XIX века, Россия стала очень быстро развиваться - росла промышленность, стремительно росли города. Так по темпам роста населения Новосибирск (в те времена - Новониколаевск) обогнал даже Чикаго. Вместе с развитием страны, росла и интеллигенция, как в количественном, так и в качественном отношении. В России появился весьма многочисленный слой квалифицированного инженерства. Систему российского технического образования отличала его широта. Благодаря этой особенности русские инженеры достаточно быстро могли освоить новые области деятельности. Эта особенность русской технической высшей школы для многих, как мы увидим ниже, сослужила неплохую службу.

И революция нанесла страшный удар по интеллигенции. Причём, судьбы интеллигенции и "интеллигентщины" оказались весьма различными.

Дореволюционная "интеллигентщина" была в постоянной оппозиции к царскому режиму. Она всегда увлекалась левыми идеями и марксизмом в частности. И если революция 1905 года, по утверждению С.Н. Булгакова была революцией "интеллигентщины", то не менее значительной была её роль в революции Октябрьской. Или точнее, как говорил мой дед Сергей Васильевич Моисеев, в октябрьском перевороте (ибо революцией он справедливо считал события февраля 1917 года).

Эмиграции среди "кружковой интеллигентщины" было относительно немного. Да на Западе она и не была кому-либо особенно нужна - там хватало своих смутьянов. Поэтому, она в своей массе пошла на службу к большевикам, которые нуждались в организации средств массовой информации, да и просто была необходимость в достаточном количестве грамотных людей для обслуживания аппарата управления. Да и для работы в ЧК - об этом тоже не следует забывать. Я вспоминаю, как во время одного из первых обысков в нашей квартире, где-нибудь году в 25-м, группу чекистов возглавлял один из бывших служащих деда на железной дороге - толи счетовод, толи кассир. Когда чекисты ушли, унося несколько книг в хороших переплётах и какую-то икону, которой дед очень дорожил, и которая была семейной реликвией, он сказал по поводу начальника этой группы: "Бестолочь страшная. И вот такие и прут в начальники. Я помню, что у нас всё время заводил всякие кружки. Мне приходилось его защищать в полиции и объяснять, что от таких балбесов не следует ждать чего-либо опасного".

Одним словом, на первых порах значительная часть "интеллигентщины" очень неплохо устроилась.

Но, в конечном итоге, судьба большинства представителей этого слоя интеллигенции оказалась трагичной. Одним словом, увлечение левыми идеями и верная служба большевикам, ещё не были защитными грамотами. Более того, связь с троцкистами, эсерами и другими левыми течениями были немаловажной причиной почти поголовного уничтожения этой группы людей. Но это случилось гораздо позднее, уже в конце 20-х и в 30-е годы, когда шло утверждение сталинской диктатуры.

Судьба основной массы интеллигенции была совершенно иной. Прежде всего, уже в первые послеоктябрьские годы значительная

часть научно-технической интеллигенции эмигрировала. Прежде всего, это были перспективные и активно работающие специалисты, которые не видели перспектив для своей профессиональной деятельности в новой послереволюционной России. Определённую роль играли, конечно, и идеологические соображение, да и просто невозможность принять новый порядок жизни. Своей эмиграцией Россия сделала Западу грандиозный подарок. Я уже упоминал имена Сикорского и Зворыкина. Ещё раз напомню их деяния.

Игорь Иванович Сикорский - создатель первого многомоторного самолёта. Но, может быть ещё большая заслуга этого выдающегося конструктора - создание первых вертолётов (вспомним, что один из них был куплен Советским Союзом для Хрущёва). Другой, не менее значащий подарок Америке сделал Владимир Кузьмич Зворыкин - изобретатель телевизионной аппаратуры и создатель первой телевещательной компании. И это лишь примеры тех грандиозных подарков, которые сделала рабоче-крестьянское государство своему непримиримому врагу - капитализму.

Но основной поток эмиграции квалифицированных кадров был позднее - во второй половине 20-х годов, когда Советская власть начала "выталкивать" за рубеж представителей интеллигенции. Это было целенаправленное предательство русской интеллигенции.

В конце 50-х годов за год или два до его кончины, мне довелось беседовать в Париже с Александром Бенуа. Предмет для разговора был самым неожиданным. Мы встретились на приёме в Фонтенбло, где хранителем музея был некто Розанов, один из родственников знаменитого Розанова. Речь шла о вкладе русских художников во французское искусство - мне не нравилась роспись Гранд Опера, сделанная Шагалом. О чём я и сделал замечание. Неожиданно Бенуа, с которым я не был знаком, сказал, что он тоже от неё не в восторге. Завязался разговор. Когда я немного осмелел, то позволил себе задать бестактный вопрос знаменитому мэтру о том, почему он, директор Эрмитажа, решился уехать в эмиграцию. Ответ был для меня совершенно неожиданным - я не эмигрант, Советское правительство мне просто не дало обратной визы. Дело в том, что в те начальные годы Советской власти, человек уезжающий за рубеж в командировку, должен был получать в советском представительстве разрешение на возвращение к себе на Родину"! Бенуа просто не пустили обратно домой - его вытолкнули из страны.

Нечто подобное произошло и в моей семье. Однажды мой дед, Сергей Васильевич Моисеев, получил приглашение

фирмы Вестингауз занять положение технического консультанта (или советника) фирмы. Аналогичная бумага пришла и в НКПС (Народный комиссариат путей сообщений), где дед занимал довольно престижный пост председателя финансово-контрольной комиссии. В один из вечеров - это было вероятно году в 26-ом или 27-ом, мой дед вернулся с заседания коллегии НКПС в очень тяжелом настроении и за обедом прочёл бумагу, которую он с собой привез. В ней значилось буквально следующее: Коллегия рассмотрела предложение фирмы Вестингауз и рекомендует Моисееву С.В. принять предложение фирмы и выехать в Америку для постоянного жительства со всей семьей. Последние слова были подчёркнуты.

Дед отказался от предложения фирмы и произнёс фразу, которая стала девизом всей моей жизни: "Большевики приходят и уходят, а Россия остаётся. Надо работать!"

Это были последние годы НЭП, а, когда Советская Россия набирала силу. Не лишнее вспомнить, что Советский Союз был единственной европейской державой, которая по всем показателям производства вышла на довоенный уровень, а деревня никогда так хорошо не жила, как в эти поздненэпповские годы.

План ГОЭЛРО увлёк русскую техническую интеллигенцию, и она начала работать. И как работать! Но, как это не грустно и по этой интеллигенции, работавшей на благо собственной страны и совершенно не протестной по образу своего мышления и действий, тоже прокатился каток сталинских репрессий. Какая то часть была предана своим правительством и изгнана из страны во второй половине 20-х годов. Я помню разговоры за вечерним столом: такие-то уезжают, а завтра вот такие и т.д. И уезжали с горечью, со слезами, в полной уверенности, что они смогут вернуться домой через год другой! Кто знал, что это отъезд на всю жизнь!

Затем начались всякие "процессы": шахтинское дело, суд над "промпартией" и так далее. Но всё же русская интеллигенция сохранилась - эстафета была передана.

©

2. Передача эстафеты.

©

Следует говорить о передачи традиций только русской "работающей" интеллигенции, ибо судьба "интеллигентщины", которой посвящён сборник "Вехи" достаточно очевидна. Она шла работать в ЧК, в номенклатуру и определённая её часть ушла в ГУЛАГ. Но это было позднее. Никаких традиций она не сохранила (да и не создала) и её следы теряются уже в начале 30-х годов. О ней просто забыли.

Интересно, что подобная "интеллигентщина" снова возродилась во времена хрущёвской оттепели. Я называю её "кухонной интеллигентщиной" ибо вместо полулегальных кружков возникали группы людей довольно регулярно собирающиеся на квартирах. На базе подобных собраний, происходивших, как правило, на кухнях и возникло знаменитое диссидентское движение, сыгравшее далеко не положительную роль в судьбах нашей страны. На первый взгляд никакой генетической преемственности у "кухонной интеллигентщины" и "интеллигентщины", описанной С.Н. Булгаковым, нет. Та старая "интеллигентщина" увлекалась марксизмом, разнообразными левыми течениями. Нынешние представители "интеллигентщины" наоборот - они в своём большинстве были носителями весьма правых идей и видели в капитализме панацею от всех, прежде всего, собственных бед. Я до сих пор не могу понять, почему они себя именуют демократами. Это было типичное правое движение.

Однако, более внимательный анализ позволяет обнаружить много общих черт той "интеллигентщины" которой посвящён сборник "Вехи" и диссидентами 60-х - 80-х годов. Прежде всего, и те и другие были очень далеки от народа. Они не понимали, не знали и не очень хотели знать, что такое русский народ. Они были по своей природе деконструктивистами. Их, как правило, мало волновал исход холодной войны и вообще судьба Советского Союза. Но зато их очень заботили проблемы свободы болтать где угодно и о чём угодно. Сказанное вовсе не означает, что я противник свободы слова, но стране нужна не свобода данная лишь определённой группе людей, как это имеет место сегодня, а настоящая свобода слова. Диссидентское движение в период перестройки сыграло весьма значительную роль, о чём я ещё буду говорить в следующем разделе.

Здесь же я только замечу, что в диссидентском движении принимали участие и весьма уважаемые люди, например, А.Д. Сахаров. Вообще метаморфоза Сахарова мне не очень понятна.

Мы были знакомы с Сахаровым ещё в студенческие годы. Он был немного моложе меня, но мы с ним встречались на лекциях по теоретической физике и на семинарах И.Е. Тамма. В средине 50-х годов мне довелось провести несколько дней в городе под названием Арзамас-16. Там я встретил Сахарова, который в ту пору был в зените своей славы. Мы несколько раз встречались и говорили на волновавшие нас темы. Я поражался общности нашего, я бы сказал, психологического настроя. Мы оба жили в обстановке "рабочей эйфории", столь свойственной в послевоенное время русской интеллигенции: он был занят проблемами "начинки", а я способами успешной доставки этой начинки туда, куда это было необходимо. И самым страшным бедствием мы оба считали проигрыш холодной войны! Впрочем, мы и не собирались её проигрывать.

Прошло очень много лет - я думаю около 30, и мы снова встретились в Президиуме АН СССР в кабинете академика Велихова. Это был уже другой человек, даже внешне. Поэтому я даже не сразу узнал его. Разговор тогда шел о проблемах конвергенции, которая волновала меня и моих коллег, связанных с использованием вычислительной техники - академиков Г.С. Поспелова, В.М.© Глушкова и многих других. Я рассказывал о некоторых идеях, но Сахаров их совсем не понимал, не понимал даже нашей терминологии. Используя, вроде бы те же слова он говорил совсем о другом. Мы не понимали друг друга и говорили как будто бы на разных языках. Или как будто бы за Сахарова, того самого, которого я когда-то знал, говорил кто-то другой. И я с грустью думал: "А где же тот Андрей Сахаров, с которым мы в Арзамасе так славно обсуждали действия необходимые для нейтрализации последствий холодной войны".

К вопросу о конвергенции я ещё вернусь в следующем разделе - это вопрос слишком важный, чтобы ограничится отдельными фразами.

Теперь собственно о российской интеллигенции. Надо отдать должное большевикам. Несмотря на удары, которые они нанесли старой русской интеллигенции, большевики понимали её значение и значение традиций русского инженерства и русской высшей школы. И они были сохранены. Только в России, да пожалуй, и в Германии существовали научные школы в нашем понимании этого слова. Научные школы представляли собой группы специалистов, которые формировались вокруг какой-либо идеи или талантливого руководителя. Замечательной особенностью была взаимная ответственность членов этих неформальных объединений за судьбы друг друга. Как непохожи, например, наши научные семинары на американские. В США докладчик как бы рекламирует самого себя в расчёте на получение очередного гранта или более престижного места в университете. У нас же, прежде всего, докладчик спрашивает совета, он ждёт помощи от своих коллег. Пусть даже в форме жесткой критики.

В Германии система научных школ была разрушена во времена фашизма и до сих пор не восстановлена. Советская власть сумела сохранить научные школы даже в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны. И, более того, создать систему подготовки новых отрядов научной и инженерной интеллигенции, т.е. создать систему передачи эстафеты традиций и научной культуры. Основная тяжесть передачи эстафеты легла на плечи моего поколения. Оно пережило тяжелейшие испытания. Оно прошло сквозь многочисленные круги ада, но сохранило те только себя, но и в себе Россию. Оно смогло не только усвоить, но и передать основные традиции русского образования следующим поколениям. Это были, как правило, выходцы из среды старой дореволюционной интеллигенции.

Я позволю себе привести несколько штрихов собственной биографии, которая во многом очень типична. Во всяком случае, чтобы представить себе те "круги ада", которые многим из нас довелось пройти.

Мой дед Сергей Васильевич Моисеев был инженером-путейцем, который в дореволюционные годы достиг достаточно высокого служебного положения. После революции он работал в НКПС руководителем финансово-контрольного комитета и членом коллегии наркомата. Мой отец, по образованию экономист занимался проблемами рационализации перевозок внутренним водным транспортом в том же наркомате. Моя мать была приёмной дочерью известного железнодорожного деятеля Николая Карловича фон Мекк, сына знаменитой Надежды Филаретовны, чья переписка с Чайковским сделалась эпистолярной классикой. Николай Карлович работал в ВСНХ, занимаясь проблемами перспективного развития железнодорожного транспорта Советского Союза.

Мои деды и отец, да и те знакомые инженеры, которые к нам приходили были увлечены планом ГОЭЛРО и многими другими начинаниями времён НЭПа и я помню с какой гордостью говорилось о том, что мы взялись делать то, о чём даже на Западе ещё не говорят, о создании единой государственной энергетической системы. Ну а если заходила речь о тех или иных вывертах нашей партии и правительства, то Сергей Васильевич любил повторять одну и ту же фразу: "большевики приходят и уходят, а Россия остаётся. Надо работать господа!"

И сейчас в нынешние тяжелые годины я часто про себя повторяю эту фразу: гайдары и чубайсы приходят и уходят, а Россия-то остаётся. Надо работать господа. Правда, сейчас всё стало значительно сложнее и опасней.

Во времена НЭПа наша семья жила в условиях относительного материального благополучия и в атмосфере того трудового настроя, который был свойственен большинству российской интеллигенции того времени: Россия поднималась, и это чувство вселяло уверенность в будущем, и давление сталинской диктатуры было ещё малоощутимым. Люди работали действительно не за страх, а за совесть, как и в послевоенные годы. Но в конце 20-х годов климат в стране стал меняться, и это непосредственно сказалось на нашей семье.

В 1928 году Николай Карлович был арестован, объявлен вредителем и расстрелян. В 1930 году мой отец был арестован по делу "промпартии". Однако ещё до суда он скончался в Бутырской тюрьме, как было нам сказано, от сердечного приступа. Отцу было тогда 42 года.

Сразу же после гибели отца Сергей Васильевич вышел в отставку, но уже через пару месяцев, не выдержав тяжести свалившегося горя, скончался, как тогда говорили, "от удара". Итак, в 14 лет я остался единственным мужчиной в когда-то большом семействе.

Я не буду рассказывать о лишениях и трудностях первой половины 30-х годов. Основное испытание меня ждало в 35-ом году, тогда, когда я решил поступать в Университет.

Несмотря на то, что мой отец умер до суда, я всюду числился, как "сын врага народа", со всеми вытекающими последствиями.

В десятом классе я стал посещать математический кружок для школьников, который вёл доцент, в будущем академик, И.М. Гельфанд. В заключение я принял участие в математической олимпиаде и добился определённых успехов: по результатам конкурса я, при поступлении на мехмат МГУ был освобождён от экзаменов по математике, мне автоматом была поставлена пятёрка. Остальные экзамены я сдал тоже более или менее прилично, но в университет меня не приняли по той же самой причине: сын врага народа, да к тому же дворянского происхождения. Об этом мне так прямо и сказал один из заместителей декана, который ведал приёмом.

И вообще, как бы сложилась моя жизнь, сумел бы я получить высшее образование, если бы не доброжелательность некоторых людей, которые встретились на моём пути!

Как-то весной следующего года я зашел в Университет навестить моих более удачливых товарищей по математическому кружку. И неожиданно встретил самого Гельфанда. "Моисеев, почему я не вижу Вас у себя на семинарах?" "Но Израиль Моисеевич, меня же в Университет не приняли". Гельфанд повёл меня к декану - им тогда был профессор Лев Абрамович Тумаркин, и сказал буквально следующее. "Я прошу Вас разрешить Моисееву сдать экстерном все экзамены. Если он с этим справится, то я утверждаю - он будет студентом не хуже среднего!" Вот так и сказал - не хуже среднего!

И профессор Тумаркин, в нарушение всех правил разрешил мне сдачу экзаменов экстерном.

Но так ли просто сдать, например математический анализ, не слушая лекций и не работая в семинарах? Мне очень помог Олег Сорокин, один из самых способных студентов нашего курса. Он не только дал мне конспекты своих лекций, но занимался со мной как школьный учитель, вдалбливая в меня понятия совершенно новые для школьника. Так или иначе, но весной я сдал все экзамены на пятёрки, кроме высшей алгебры, по которой получил трояк. Но это уже не играло никакой роли. Я был зачислен в туже самую математическую группу, где учились мои товарищи по математическому кружку - Гермейер, Шабат, Сорокин....

Закончить этот рассказ я хочу одним забавным эпизодом. Мы с Гельфандом были избраны действительными членами Академии одновременно: он по математике, я по информатике. Это были ещё те времена, когда Академия устраивала приёмы в честь новых академиков. В тот раз он проходил в ресторане Россия. На этом приёме ко мне подошёл Гельфанд с бокалом шампанского и сказал примерно следующее: "Ну, как Никита, я ведь был прав, сказав, что Вы будете студентом не хуже среднего".

После Университета была еще военная выучка, в результате которой я в Военно-воздушной академии им. Жуковского получил ещё один диплом. На этот раз инженер-механика по вооружению самолётов и был отправлен на Волховский фронт в качестве инженера по вооружению бомбардировочного полка. В этом качестве я и прослужил всю войну. Судьба была ко мне милостива: несмотря на всякие сложные перипетии, я вернулся с фронта с несколькими несущественными царапинами и тремя военными орденами. После войны я был назначен младшим преподавателем в Академию им, Жуковского и осенью 1946 года начал вести занятия по курсу "эксплуатация авиационного ракетного вооружения в боевых условиях", т.е. то, чем я занимался все годы войны.

20 января 1948 года я защитил диссертацию и получил первую учёную степень кандидата технических наук. Казалось, что всё начало складываться как надо, но оказалось, что жизнь готовила мне ещё одно страшное испытание.

На грани 48 и 49-го годов была арестована моя мачеха, которая всю жизнь проработала учительницей в одной из подмосковных школ. И этой, уже очень немолодой женщине было предъявлено обвинение в участии какой-то группе, готовящей вооруженное восстание. Несмотря на всю абсурдность обвинения, она была осуждена на 10 лет пребывания в лагере. А меня прогнали с работы.

49 год мне вспоминается неким кошмаром: меня боевого офицера, получившего целый иконостас военных орденов и медалей, человека, имеющего учёную степень никуда не брали на работу. Ни в Москве, ни в Подмосковье я не мог устроиться даже учителем школы! И мне пришлось искать работу вне Москвы.

Меня приютил Ростовский Университет, предложивший занять должность доцента кафедры механики. Осенью 53-го в математическом институте им. Стеклова я защитил вторую диссертацию и получил учёную степень доктора, на этот раз - физико-математических наук. Поздней осенью того же года была освобождена из лагеря моя мачеха, а я формально восстановлен во всех своих правах (мне вернули допуск)! А ещё через год я был приглашен занять должность профессора в МФТИ, и жизнь покатилась по благополучной колее.

Я не зря рассказал эту историю, хотя она небезынтересна и сама по себе. У каждого человека, конечно, своя собственная судьба, но у всего моего поколения - людей принявших эстафету знаний и традиций от дореволюционной научно-технической и инженерной интеллигенции есть и много общего. Я не знаю ни одного из моих сверстников, у кого благополучно складывались бы юношестские и молодые годы. Все мы прошли через "круги ада", преодоление которых требовало мужества и веры, веры в то, о чём говорил мой дед: "большевики приходят и уходят, а Россия остается. Надо работать "!

И мы выполнили свою миссию: мы сумели передать эстафету той многомиллионной массе новой интеллигенции, благодаря которой наша страна к началу 60-х годов сделалась второй научно-технической державой мира. Мы сделали то, что не смогла сделать немецкая интеллигенция. Но в этом не только наша заслуга: Советская власть создала обширный многомиллионный слой нации, способный принять эту эстафету, нуждающийся и в знаниях и традициях российской интеллигенции.

И этот факт во многом нас примирил с большевиками во всех наших личных горестях и бедах, как и старшее поколение интеллигенции примирил план ГОЭЛРО.

И поэтому среди нас почти не было диссидентов, разрушителей. Но это вовсе не означает, что мы безоговорочно принимали происходящее. Мы в своей массе были "конструктивистами". Мы многое понимали, но сделали явно недостаточно! И об этом я расскажу в следующем разделе работы.

©

3. Так что же произошло с Советским Союзом и какова в этих событиях роль интеллигенции.

©

Существует много разных представлений о причинах катастрофы, постигшей нашу страну. Я думаю, что вполне правомочно говорить, что и делают многие, что в Советском Союзе развился системный кризис, и который он не смог пережить. От того и погиб! Мне кажется, что это утверждение бесспорно. Но обычно никогда не расшифровывается, что же означает словосочетание "системный кризис", почему он возник и почему у него оказались столь катастрофические последствия. Попробую дать свою интерпретацию этого факта.

Любая крупная система, будь то крупная фирма, корпорация и даже государство может успешно функционировать тогда и только тогда, когда выполнены по меньшей мере два следующих условия.

Во-первых, система должна иметь чётко поставленные цели развития и функционирования. Это означает, что определён круг идей развития, ради достижения которых предпринимаются те или иные усилия. Одна из этих целей генетически присуща любой системе, хотя далеко не все отдают себе в этом отчёт. Это сохранение стабильности, целостности системы.

Во-вторых, существует аппарат управления. Это ведь тоже некая система, без которой никакая сложная система функционировать не может. Так вот - он должен быть способен подчинить свои личные цели и интересы (которые объективно всегда существуют у каждого работника аппарата, как и у аппарата в целом) интересам системы.

Системные кризисы довольно хорошо изучены теорией организации. И ещё в 1911 году в своей знаменитой "Тектологии" А.А. Богданов не малое место уделял этой проблеме, правда, используя другой язык. С подобным явлением сталкиваются и сегодня. Так, например, в послевоенные годы системный кризис охватил корпорацию Форда, которая начала терпеть убытки. Тогда правительство США ввело в компании президентское правление. Старый аппарат управления был распущен, и за несколько лет правительственные чиновники восстановили функционирование корпорации, после чего она была возвращена владельцам.

Этот пример является иллюстрацией того, что для преодоления системного кризиса необходимо существование системы более высокого уровня, имеющей возможность вмешаться в деятельность системы, переживающей системный кризис. Ну, а если такой системой является само государство, у которой не может быть системы более высокого уровня? Вот здесь и кроются ответы на вопросы: а зачем нужна демократия? И что такое демократия? Это те вопросы, на которые нынешние "демократы" ответить не могут.

Так вот, в 50-х годах и даже начале 60-х, в Советском Союзе системного кризиса не было! У страны была чётко поставленная цель - добиться паритета в ракетно-ядерном вооружении с США. Это была главная цель, поставленная партией, правительством, она сделалась главной целью всей страны и ей была подчинена вся её деятельность, деятельность всего аппарата. И попробовал бы чиновник любого уровня манкировать своими обязанностями в угоду тем или иным собственным интересам! И вся номенклатура это прекрасно осознавала и работала над проблемами обеспечения основной цели системы.

Можно по-разному относиться к системе, существовавшей тогда в Советском Союзе, критиковать происходившее в нашей стране с разных позиций, но системного кризиса в те годы в стране не было. Его развитие началось в первые годы седьмого десятилетия, когда, в конце хрущевского периода (оттепели?), был достигнут желаемый паритет. Сформулировать новые цели руководство страны не смогло, а болтовня о будущем коммунизме только раздражала думающих людей. И не могла служить опорой для конкретной деятельности. И аппарат занялся устройством, прежде всего, собственных дел.

Когда наши обществоведы говорят о том, что в Советском Союзе была реализована система социализма, я думаю, что они, мягко говоря, ошибаются. В нашей стране в послевоенные годы была создана и отлажена "система одного завода", в которой каждая отрасль играла роль отдельного цеха и была своеобразным монополистом, если для "системы одного завода" может быть применена такая терминология. В этой системе была организована весьма сложная система собственности, обсуждение которой нас выведет далеко за рамки данной работы. Нельзя не сказать о том, что этой системе были свойственны определённые социалистического типа свойства - образование, медицина и т.д.

Можно очень по-разному относиться и оценивать эту систему, но она до поры до времени "работала". Я люблю сравнивать развитие Советского Союза и Японии. В 1945 году и мы, и японцы начинали с нулевого уровня. Но у них был план Маршалла и благоприятная международная обстановка, У нас же было "всё на оборот". И, тем не менее, в 1992 году по величине ВВП на душу населения мы превосходили Японию процентов на 10-12. И, тем не менее, система была обречена и требовала кардинальной реконструкции. Подчеркну - не разрушения, а реконструкции и обоснование этой точки зрения читатель увидит из последующего текста.

Первые признаки грядущего неблагополучия я увидел, сопоставляя происходящее на Западе в области использования вычислительной техники во время моих первых поездок за границу в 1959 и 61-ом годах с тем, что происходило у нас дома

Во время моей первой поездки мне удалось побывать в вычислительных центрах фирмы Сименс и Хонивел-Бюль. И я должен сказать о том, что ситуация, с которой я там столкнулся, вселила в меня определённый оптимизм. Техническое оснащение центров было, примерно, на уровне Вычислительного Центра АН СССР, но мы умели решать значительно более сложные задачи, и используемое нами математическое обеспечение тогда было более совершенным.

Но через два года, во время моей второй поездки я увидел, что ситуация за это короткое время весьма существенно изменилась и наше положение стало вызывать у меня тревогу. Именно в эти годы в вычислительную технику начали поступать транзисторы. Это был новый важный шаг технической революции: ненадёжные ламповые вычислительные машины, эксплуатация которых была доступна только очень квалифицированным коллективам, заменили, не знающие сбоя полупроводники. Начала появляться вычислительная техника, которую могли использовать любые мало-мальски грамотные люди. Электронные вычислительные машины на Западе вышли из закрытых учреждений, становились привычным инструментом не только в сложных исследованиях ВПК, но и в управлении производством, в бизнесе и т.д. Начиналась эра компьютеризации. И мы оказались к ней абсолютно неподготовленными. По возвращению домой я стал довольно интенсивно пропагандировать необходимость качественного изменения всей политики в области создания и, главное - использования вычислительной техники. Более того, выяснилось, что у меня немало союзников, которые думали так же, как я, и тоже стремились изменить сложившуюся ситуацию. Это, прежде всего академик С.А. Лебедев, создатель нашей первой отечественной ЭВМ - БЭСМ -1. Я ему рассказал о своих зарубежных впечатлениях и высказал мнение о том, что необходимо сокращать производство специализированных ЭВМ и ориентироваться на производство универсальных компьютеров, которые можно использовать для нужд управления производственными процессами. Маститый собеседник мне тогда сказал, что он уже давно так и ставит вопрос перед министерством, но результат его активности легко окажется обратным: производство знаменитых наших универсальных ЭВМ - линию БЭСМ вообще могут однажды закрыть.

К сожалению, прогноз С.А. Лебедева оказался пророческим. Вот тогда я и начал понимать, что "система одного завода" требует

коренной реконструкции - она не сможет принять нового вызова научно-технической революции. Отрасль-цех нужна тогда, когда цель достаточно примитивна и нет необходимости в широкой номенклатуре производства. И, главное - её быстрой смене. Мы же теперь вступаем в эпоху, когда исход холодной войны будет решать не паритет в ракетно-ядерном вооружении, тем более что он достигнут, а в общем, уровне технического развития государства, в конкурентоспособности нашей промышленности. И здесь мы сталкиваемся с трудностями непреодолимыми в рамках "системы одного завода". Одним отраслям объективно невыгодно переходить к производству более сложных универсальных компьютеров, другим внедрять компьютерную технологию в собственную деятельность - надо многому учиться заново, да и людей придётся менять!

Но самым грозным индикатором грядущей стагнации был провал косыгинских реформ, тем более что их внедрение было освящено всем необходимым набором партийных решений и казалось, что их успех заранее обеспечен. Их провал означал, что номенклатура не принимала реформ в принципе. Её собственные интересы стали выше интересов страны, а маразмирующие старцы, которые возглавляли государство, вряд ли отдавали себе отчёт в опасности происходящего. Да и сами не очень стремились к реализации реформ.

Интеллигенция достаточно точно понимала суть происходящего, и я думаю, что к средине 70-х годов, она уже выработала свою позицию, которая правда нигде никогда чётко не формулировалась. Но она существовала, и она была достаточно общей. Произнося подобные слова, я имею в виду не только моих коллег, занимающихся проблемами использования вычислительной техники в интересах оборонной промышленности. Но и значительно более широкий слой работающей интеллигенции. В эти годы я активно работал на Ставрополье со специалистами в области сельского хозяйства и даже был избран в действительные члены ВАСХНИЛ. В это же время в Вычислительном Центре АН СССР, где я работал, шла активная работа по созданию вычислительной системы, имитирующей функционирование биосферы и мне приходилось иметь дело со специалистами самого разного профиля. не только с инженерами, но и с биологами, сельхозниками и т.д.. И я видел глубокий уровень взаимного понимания и почти тождественной оценке ситуации.

Мы видели две "главные опасности", избежать которые в рамках существовавшей системы и перманентного всё развивающегося системного кризиса, многим из нас казалось невозможным...

Первая - это проигрыш холодной войны. Он означал, прежде всего, то, что наша страна оказывалась аутсайдером в области научно-технического прогресса. Другими словами, наша страна автоматически уходила на периферию развивающегося мира, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Другая опасность - она порождалась первой, это неизбежные внутренние перемены революционного характера. А страна, которая в этом веке пережила несколько революций, гражданскую войну и две мировых войны, просто не выдержит нового революционного катаклизма. Он может окончиться гибелью нации!

Вот почему все наши усилия были направлены на поиск путей такого совершенствования существующей системы, которое позволило бы избежать этих двух опасностей. Направления поисков были очень разные. Так, например, академик Г.С. Поспелов разрабатывал программный метод управления экономикой страны. Он основывался на идеях, которые лежали в основе современной технологии проектирования и создания сложных технических систем. Честно говоря, я считал такой подход несколько наивным, но всячески его поддерживал, полагая, что его идеи программного метода, будучи внедрены в практику государственного управления, не просто помогут модификации существующей системы и её способности эффективно участвовать в процессе развития научно-технического прогресса, но и, что мне казалось особенно важным - ограничить монополию отраслей.

Пожалуй, ближе всего к моим личным идеям были идеи, которые высказывал В.М. Глушков, тогдашний директор института кибернетики в Киеве. Нам часто приходилось оказываться вместе на заседаниях ВПК или её подкомиссий. В те годы решалась судьба всей линии БЭСМов, и мы с Глушковым всегда оказывались по одну и ту же сторону баррикад. А дискуссии в Кремле бывали очень острые и затрагивали саму суть социальной структуры нашего государства. И мы, технари, явно проигрывали чиновникам.

Как-то однажды уже в первом часу ночи мы шли из Кремля к метро, пересекая Красную площадь. И Глушков, очень раздосадованный результатами дискуссии, сказал нечто подобное: "Чего они сажают этих болтунов-диссидентов, нас надо сажать". И в этих словах была доля истины, тем более что наша крамола произносилась не на кухнях, а открыто - в Кремле!

Меня же больше всего волновали вопросы конвергенции. Но я понимал её не в той примитивной форме, которую обычно в те годы было принято обсуждать. Я пришел к убеждению, что и классический рыночный капитализм и принятая в нашей стране "система одного завода" в равной степени тупиковые пути развития человечества. Следует искать иные принципы развития общества, качественно иные! И, самое главное, не делать резких революционных скачков.

Я всё более внимательно присматривался к истории нашего НЭПа, и мне казалось, да и сейчас кажется, что мы упустили тогда удивительный шанс. Сегодня он уже неповторим, ибо в тридцатые годы было уничтожено крестьянство - основа самодеятельного населения. И, тем не менее, многое из опыта НЭПа можно было бы использовать даже и сегодня.

Как-то, году в 85 или начале 86, я был приглашён на совещание, которое проводил М.С. Горбачев. Он увидел меня и в перерыве подошел ко мне, и у нас имел место очень короткий, но значительный разговор: "Что-то Вы перестали к нам заходить?" На это я ответил: "Одно дело, когда Вы были секретарём, отвечающим за сельское хозяйство, а теперь Вы Генсек". "Ну, а как Вы прокомментируете происходящее?" И тогда я ему сказал фразу, которую помню во всех деталях: "Пока у Вас в руках императорская власть ликвидируйте монополию отраслей, попробуйте восстановить систему подобную синдикатам времён НЭПа". Михаил Сергеевич отреагировал: "Да интересно. Напишите".

Я подробно написал свои соображения и передал письмо в его личную канцелярию. Прошло ещё года два-три, и я снова увидел Горбачева на каком-то совещании. Теперь уже я к нему подошел и спросил о моём письме. Ответ был сухой и лаконичный "Не помню. Вероятно, не получал".

Как говорится - комментарии излишни. Правительство нас - научно-техническую интеллигенцию не слышало.

Вопрос о постепенном реформировании "Системы одного завода", а, следовательно, и сохранении тех социальных завоеваний (образование, медицина, занятость и т.д.), что позволяло гражданину смотреть спокойно на своё будущее, был окончательно снят к концу 80-х годов.

©

4. Системный кризис продолжается. Его финал!

©

Вместе с тем, у руководства страны были свои консультанты: оно слышало других. Я уже заметил выше, что в диссидентском движении участвовала не только "кухонная интеллигентщина", но были и весьма достойные люди. Но, увы - не они играли первую скрипку.

Как-то на грани 70-х и 80-х годов один мой знакомец притащил мне целую кипу самиздательской писанины. И последние иллюзии об этом движении у меня развеялись. Среди диссидентов я увидел людей, которые остро ненавидели не большевиков, а нас русских и Россию в целом.

Я и люди, которые меня окружали, прекрасно осознавали и недостатки нашей системы, и недостатки, свойственные русскому человеку, и остро переживали их - это было наше горе! Мы всё время обсуждали наши беды и искали пути выхода из системного кризиса, содержание которого хорошо понимали. Но одновременно мы понимали, что наш народ достоин всяческого уважения. И, объективно достоин симпатии и участия.

Мы обитаем в самой неуютной и суровой части планеты - Севере Евразии. Даже в Канаде, её самый северный город лежит на широте Курска. У нас же вся страна лежит в более суровой части планеты. В нашей стране вегетационный период минимум на 100 дней короче, чем, например, во Франции. И, тем не менее мы смогли не только выжить на этой суровой земле, но и создать великую культуру, великую науку, сделаться одной из ведущих держав мира. И не надо забывать, что мы были всегда окружены ненавистью: прочтите книгу того же маркиза де Кюстина, послушайте, что говорит Бржезинский, вспомните о бесконечных нашествиях и с Востока и с Запада!

Да, мы европейцы, но были всегда альтернативой Западной Европе. И иначе и быть не могло! У нас не могла развиться этика протестантизма и западный индивидуализм. С ними мы просто бы не выжили в наших климатических условиях. И сейчас не выживем! Коллективизм или, как мы говорим соборность были необходимы. Как и многое другое, что отличало русского человека от западного европейца.

Так вот, в той стопе самиздатовской макулатуры, которую мне принесли, я не нашел ни одного доброго слова о нашем народе, о нашей стране. А ведь писали то её граждане этой страны. Я не могу себе представить, чтобы какой либо гражданин Франции написал о своей стране и своём народе что-либо подобное тому, что мне довелось тогда читать о России и русских. Все писания были в духе той отвратительной дамы, которая носит фамилию Новодворской и считает себя демократом.

Я не мог понять только одного: за что авторов этих грязных опусов тогда иногда сажали в тюрьму или отправляли в психушки. Я бы их отправил за границу, да и денежек бы им дал для их отъезда! Пусть там и появляются произведения типа "прогулок с Пушкиным", оскорбляющих чувства любого русского человека.

Так вот, случилось так, что именно эта группа людей, а не работающая интеллигенция, которой наша держава и была обязана своим техническим могуществом и у которой была своя, достаточно конструктивная позиция, сделалась идеологом перестроечного и, особенно, постперестроечного процессов. Почему же это произошло? Почему идеология диссидентской кухни проникла на государственный уровень. Здесь я могу только гадать.

Я довольно давно был знаком с М.С.©© Горбачевым, еще со времён его работы на Ставрополье, где ВЦ АН СССР в 70-х годах помогал тамошним специалистам создавать некую информационную систему. К тому времени я был знаком уже со многими секретарями обкомов и Михаил Сергеевич выделялся среди них - он был более демократичным и, самое главное, умел слушать и вникать в аргументацию других людей. Я был искренне рад, когда его избрали генсеком, и связывал с его деятельностью много надежд.

Но первое, что я с грустью увидел, это отсутствие большого стратегического замысла и случайные действия вроде антиалкогольной компании. Но больше всего меня насторожило его увлечение "гласностью". Гласность, конечно, необходима. Но, не гласность сама по себе: она - это следствие особенностей системы, а не её причина. Необходима коренная перестройка "системы одного завода", о чём я и писал Горбачеву в 86 году. Вот на этой гласности и выплыла диссидентствующая интеллигентщина, причём отнюдь не ее наиболее достойные представители. Появились многочисленные "прорабы перестройки". Гипертрофированная гласность оказалась источником национальной розни и разобщения нации.

Что греха таить - волна перестройки захватила весьма широкие круги интеллигенции - была даже некая "горбачевская эйфория". И даже автор предлагаемой работы однажды написал статью "перестроечного типа". В чём и винюсь! И стыжусь, одновременно.

Но эта перестроечная эйфория в среде интеллигенции длилась очень недолго: мы очень скоро убедились в том, что она не развязала системного кризиса. По-прежнему цели развития страны, государства оказались не очерченными. Никто не мог понять, куда и зачем мы идём. Номенклатура продолжала хозяйствовать, преимущественно в своих интересах, прибирая к рукам потихонечку, тем или иным способом, общенародную собственность. Страна продолжала нищать и голодать, никаких сдвигов в области научно-технического прогресса не было заметно.

Страна зримо продолжала сдавать свои позиции и слабеть. Правительство явно теряло рычаги управления. Страна явно шла к тому, что нас больше всего волновало на протяжении последних двух десятилетий, и о чём я уже писал: мы уже проиграли холодную войну, и нас ожидали революционные потрясения, которые страна уже выдержать не сможет. И наша система рухнет. И не перестроится, а просто рухнет: катастрофа распада страны неминуема. В кругах инженерной интеллигенции много говорилось о том, как предотвратить неминуемую катастрофу.

Мы стали это вполне отчётливо понимать и говорить о возможной катастрофе в начале 91 года. Но, честно говоря, мы не думали, что процесс пойдёт столь стремительно и правительство окажется столь беспомощным. Я надеялся, что у нас есть в запасе ещё года два-три, и, даст Бог, мы сумеем справиться с надвигающейся агонией, так как видел здоровые силы в обществе, да и результаты референдума, казалось, обнадёживали: народ проголосовал против распада Союза!

Но в одном отношении мы оказались абсолютно точны: причиной катастрофы будет номенклатура, сама система партийной власти, которая воспользуется ситуацией ослабления государства для устройства своих собственных дел, а красивые слова и обоснование всяческих мерзостей творимых с нашим народом и нашей страной, возьмет на себя "кухонная интеллигентщина". И вся жизнь пошла по-другому.

Так оно и случилась: системный кризис дошёл до своего логического конца - сама система рухнула. Возникла новая система со своими проблемами.

©

5. Интеллигенция в постперестроечный период.

©

Новая система, которая возникла на усеченной части Великого Государства и стала называться, на мой взгляд, по недоразумению, Россией, именно по недоразумению, ибо 25 миллионов русских, т.е. целая большая страна, населённая русскими, оказалось за её границами, сразу погрузилась в условия системного кризиса. Но, прежде чем это объяснять, я должен напомнить некоторые факты.

Диссидентское движение благополучно кончилось с началом горбачёвской перестройки. Была утверждена так необходимая диссидентам гласность. Значительная часть "кухонной интеллигентщины" отчалила "за бугор", где они стали писать пасквили о русском народе и нашей стране, другая значительная часть её вошла во власть и многие, вместе с частью номенклатуры, превратились в "новых русских", обретя непонятным мне образом значительные капиталы, а то небольшое количество достойных людей, которые были в диссидентском движении слились с остальной интеллигенцией, разделив её печальную участь.

Итак, определённая часть интеллигентщины "вошла во власть". Я их иногда называю "гайдарообразными". Приход во власть подобной группы людей - страшное несчастье для нашей страны. Как правило, это не очень образованные люди, но с непомерными амбициями и ещё большими аппетитами. И самое страшное качество гайдарообразных, это представление о самодостаточности. Последнее, к слову, говорит о дефектах и воспитания и интеллекта.

К сожалению, интеллигенция не смогла противопоставить им никаких активных действий - она была распылена, деморализована и не всегда понимала суть происходящего. Да и к средствам массовой информации она уже не была допущена. Тем не менее, кое-что пытались делать. Об одной из таких неудачных попыток я попытаюсь рассказать.

В самом конце 91 года проходило последнее общее собрание Академии Наук СССР. И вёл это собрание её последний Президент Г.И. Марчук. На том собрании обсуждалась проблема о будущности Академии. И, прежде всего - кому она должна принадлежать. Я тогда выступил, примерно со следующим утверждением: "Не существует проблемы принадлежности Академии. АН СССР - это бывшая Российская Академия Наук - ей такой и оставаться должно. Но есть другая, куда более важная проблема: как использовать интеллектуальный потенциал Академии в нынешнее трудное, критическое для страны время? Во время Великой Отечественной войны была программа "наука - фронту". Может быть, что-то подобное необходимо сделать и сегодня?"

Г.И. Марчук прокомментировал моё выступление следующим образом: "инициатива всегда наказуема. Вам Никита Николаевич и писать письмо Ельцину"

Я такое письмо написал на следующий день и положил его на стол секретаря Президента Академии. В течение недели его подписало человек 20 академиков, и я его отнес на Старую площадь, где тогда была канцелярия Президента Российской Федерации. Прошло несколько месяцев и вышло неожиданно для нас всех распоряжение Ельцина об организации Совета по анализу кризисных ситуаций. В него было включено 12 членов Академии, и я был назначен его председателем. Но был назначен и куратор Совета - Г.Э. Бурбулис, тогда второе лицо в государстве.

Через несколько дней у меня состоялся весьма знаменательный разговор с куратором. Я сказал Бурбулису о том, что Совет, разумеется, будет работать на общественных началах, но для того, чтобы он мог бы быть действенной организацией необходимо, во-первых, какое-то помещение. Во-вторых, нужен учёный секретарь с приличной зарплатой, пара технических сотрудников и необходимая оргтехника, включая компьютер и правительственную связь.

Геннадий Эдуардович мне ответил, примерно, следующее (цитирую почти дословно): "Ну, Никита Николаевич, здесь же в Совете 12 мудрецов из Академии. Пусть Академия и побеспокоится, тем более что у неё сейчас много свободных площадей". Я пошел тогда к Ю.С. Осипову, который к тому времени уже был избран Президентом Академии. И повторил ему просьбу, с которой я обратился к Бурбулису. Он ответил мне следующее (тоже почти дословно): "Ну, Никита Николаевич, ведь мы же в этих вопросах не специалисты". Как будто бы на белом свете есть специалисты по переходу от социализма к капитализму! И тоже ничего не дал. И мы для наших встреч и работы использовали, главным образом, рабочий кабинет директора Института философии академика В.С. Степина.

Замечу, что Ю.С. Осипов тоже был членом этого Совета, но ни разу ни на одном заседании его не был.

Нашему Совету удалось провести в 1992 году двое слушаний в Верховном Совете России и даже опубликовать два доклада. Потом мы, тем не менее, постепенно свернули нашу работу. И не только потому, что без всякой технической поддержки, продолжать работу было почти невозможно.

На меня и, как я понял, на многих моих коллег очень тяжелое впечатление оставили те слушания в Верховном Совете, которые нам удалось организовать. Нас приходило слушать довольно много людей, но не из-за интереса к нашим мыслям: на нас смотрели, как на чудаков - вместо того, чтобы делать дело, заниматься политикой, добывать деньги, что-то лобировать, люди рассуждают о каких то высоких материях. Слушатели были погружены в свою политику, вернее в политиканство. Вопросов и обсуждений не было - послушали и разошлись!

Попытка нашего Совета как-то повлиять на ход событий была не единственной такого рода попыткой научной и инженерной интеллигенции. Но на государственном уровне нас никто не слышал, мы ни до кого из власть предержащих не могли достучаться! А гайдарообразные, между тем, продолжали свои антинародные дела.

Все представители научной и технической интеллигенции говорили разными словами, говорили по-разному, но одно и тоже. О чём же всё-таки говорили мы, непрофессионалы, как назвал нас Президент Академии Ю.С. Осипов? Попробую рассказать об этом чужими словами.

Итак, прошло почти 7 лет. 31 декабря 1998 года Независимая газета опубликовала оценку Джефри Сакса, главного советника Гайдара. Вот она - цитирую по Н.Г.: "Главное, что подвело нас, это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями...И, как мне кажется, российское руководство превзошло самые фантастические представления марксистов о капитализме: они сочли, что дело государства - служить узкому кругу капиталистов, перекачивая в их карманы как можно больше денег и поскорее. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей".

Вот об этом мы и говорили. Только менее резко и более вежливо, ибо надеялись тогда, что все те, кто называл себя демократами, люди порядочные, и их в не меньшей степени заботят судьбы нашего народа, чем нас!

* * * В начале этого параграфа я сказал о том, что с появлением Российской Федерации, как некого самостоятельного государства, системный кризис не прекратился. Пожалуй, надо сказать несколько точнее: народ и страна продолжают переживать период собственной деградации и распада. Это, конечно кризис, но не системный в том смысле, в каком я его определил в одном из предыдущих параграфов, ибо я согласен с Джефри Саксом - идёт целенаправленное уничтожение страны.

И самое страшное состоит в том, что гайдарообразные чубайсы могут достичь своей цели. В их руках СМИ, они опираются на коррумпированное чиновничество, им обеспечена поддержка Запада - почитайте, опубликованное в той же Н.Г. интервью Бржезинского! В одном из предыдущих параграфов я приводил слова моего деда: "Большевики приходят и уходят, а Россия остаётся. Надо работать господа!" В начале постперестроечного периода я тоже пытался думать в этом ключе: "Гайдары и чубайсы приходят и уходят. Надо работать". Боюсь, что так теперь рассуждать уже нельзя. Гайдары и чубайсы куда опаснее большевиков: они сами действительно однажды уйдут, но и России уже не будет. Она уйдёт вместе с ними. А, может быть и раньше них.

Вот почему интеллигенция должна сказать сегодня своё слово и наметить пути сохранения России, её народа, нашей культуры и традиций. Этой проблеме и будет посвящён заключительный параграф предлагаемой работы.

©

6. Интеллигенция, как ядро электората.

©

Уважаемый читатель, постарайтесь прочитать книгу Валерия Писигина "Из Москвы в Петербург". Её автор, уже в постперестроечный период проехал ту же дорогу, что и когда-то Радищев, но в обратном направлении. Он останавливался в маленьких городах и посёлках, разговаривал с врачами и учителями, бывал на их скромных празднествах. И читая эту небольшую книжку, меня охватило ощущение, за которое я очень благодарен её автору: я почувствовал, что Россия ещё жива и жива ещё интеллигенция, настоящая русская интеллигенция, не та, что вместе с номенклатурой второго уровня пришла во власть, а та настоящая, которая живёт с народом, живёт его мыслями и чувствами, разделяет его любовь к стране и делает своё бесконечно нужное для России дело.

За последние 2-3 года, проводя семинары с учителями, общаясь с людьми, которые приезжают из "глубинки", у меня сложились определённые представления о чаяниях российской интеллигенции, как правило, не высказываемые, а если и высказываемые, то очень лаконично. И, может быть самое главное, чего ждут эти люди, так это слов благодарности и уважения. Интеллигенция хочет и ждёт настоящей работы и остро нуждается в возвращении чувства собственного достоинства, достоинства русского человека. И без восстановления чувства самоуважения очень трудно надеяться на тот всплеск энергии, который необходим нации и, прежде всего, интеллигенции, для того, чтобы страна смогла бы снова возвратиться к спокойному развитию и настоящему труду.

И, что удивительно - погруженные в заботы о том, как выжить на нищенскую зарплату, к тому же редко получаемую, наши российские интеллигенты не просто способны думать о будущем - они живут этим будущим! Это своеобразный российский феномен. Но это факт, который нельзя не учитывать. Может быть не только присущему нашему народу долготерпению, но и настоящей любви к Родине, мы обязаны относительному спокойствию в нашей стране. Хотя потенциал ненависти накапливается и однажды он может так полыхнуть, что с ним уже невозможно будет справиться. Это всё тоже надо иметь в виду.

Однажды ко мне домой пришел некий "провинциальный интеллигент" из Костромской губернии. Он хотел, чтобы я ему надписал мою книжку, которую он купил где-то в Москве. У нас состоялся длительный и мне интересный разговор. Я спросил моего гостя о том, какую партию он поддерживает. Он мне ответил так: "Да никакую. У них партейных до нас и дела нет. У них свои дела - пусть и разбираются! А мы уж как-нибудь сами". Уважаемый читатель, вдумайтесь в эти слова моего гостя: может быть, в них и скрыто то основное содержание истории - того её этапа, который ожидает наш народ!

Сегодня интеллигенция, в том понимании, которое я использую в этой работе, это огромная масса людей. Их, может быть, миллионов 10-12. Это люди общей судьбы и они это знают. Уже возникает чувство взаимопонимания и общности. Они, действительно знают, что в нынешних условиях у них нет будущего и, что никакая из партий думать об их будущности не собирается.

И ни одна из ныне существующих партий действительно и не способна об этом не только говорить, но и думать: у коммунистов определённые стандарты мышления, с которыми они никогда не расстанутся, а тем, которые именуют себя демократами, глубоко безразличны проблемы волнующие русскую интеллигенцию. В этом отношении мой костромской гость был прав!

Но одно понятно всем - возврата к прошлому быть не может! Обсуждать возможные варианты развития, соответствующие сценарии и

программы, вряд ли уместно в этой статье. Но наметить определённые вехи я попытаюсь расставить.

И первое, на чём мне хотелось бы остановить внимание читателя, состоит в следующем утверждении, которое ныне уже достаточно банально - планета превращается в единую, не только экономическую, но и социальную систему и вне неё не сможет выжить ни одно государство. И первый вопрос, который должен быть решен и не какой либо партией, но страной - что необходимо сделать, чтобы в этом сложном, разнообразном и. одновременно, едином мире, занять достойное место. Во всяком случае, не оскорбляющем чувств нашего народа.

Я уже не раз говорил, что с ликвидацией НЭПа мы упустили удивительный шанс создать действительно новый тип демократического общества. И мы упустили этот шанс в угоду политикам, не ради высокой идеи, а ради достижения ими личной власти. Точно так же, как разрушение Советского Союза стимулировалось, прежде всего, стремлением узкого круга людей к достижению личной власти.

Повторить НЭП сегодня невозможно, хотя бы потому, что уничтожено крестьянство, основная самодеятельная часть нашего народа, но использовать его опыт и некоторые организационные находки - необходимо! И одна из них - это синдикаты.

Итак, наша планета превращается в единый экономический организм. Это процесс самоорганизации, он никем не регламентируется и не управляется. Я его называю процессом формирования МИРА ТНК - транснациональных корпораций, хотя такое название и не совсем точное, поскольку в нём не отражена одна важнейшая сторона этого явления: едва ли не доминирующую роль в его формировании играет не производственная деятельность, а финансовые спекуляции. Тем не менее, я сохраню принятое название из-за его краткости.

Так вот, для того, чтобы занять достойное место в МИРЕ ТНК, а вне него существование невозможно, мы должны иметь и собственные мощные корпорации. И при размышлении о возможной форме их организаций, мне невольно приходит образ тех синдикатов, которые были созданы в начале 20-х годов и, которым наша промышленность обязано своим воссозданием. Ещё раз напомню, что Советский Союз был единственным европейским государством, которое к средине 20-х годов вышло на довоенный уровень производства.

Конечно, воспроизводить синдикаты 20-х годов в точной форме не следует, но о некоторых из их особенностей следует очень хорошо подумать. Прежде всего, об их взаимосвязях с государством. Хотя капитал синдикатов принадлежал государству, они были формально независимы от государства, но работали в тесном контакте с ВСНХ и Госпланом на договорных началах. И их деятельность определяла основной доход государства - не доходы физических лиц, а результаты производственной деятельности, вот что определяло наполнение бюджета. Мне кажется, что и ныне в наших ведущих корпорациях, контрольный пакет акций должен принадлежать государству и их деятельность определять основную часть дохода страны.

Второе соображение касается сельского хозяйства. В силу природных условий наше сельское хозяйство объективно не сможет стать конкурентоспособным, во всяком случае, на внешних рынках. Но страна, тем более такого масштаба как Россия имеет шанс выжить в МИРЕ ТНК лишь в том случае, если она способна сама себя кормить. Необходима специальная продовольственная программа. Она должна содержать и финансовую поддержку государством и специальные мероприятия, позволяющие быть нашему сельскому хозяйству конкурентоспособным на внутреннем рынке и многое другое.

Но я хотел бы заметить, что чисто рыночные методы (как и образ мышления) не способны справиться с комплексом вопросов связанных с сельскохозяйственным производством, ибо это элемент взаимоотношения Природы им общества, требующие для своего решения проникновения в их, отнюдь не рыночную суть. Вот лишь один из них - мера механизации.

В США производительность труда одного сельскохозяйственного рабочего примерно в сто раз превышает производительность труда китайского крестьянина. Но американскому фермеру никогда и не снились те урожаи, которые собирает с одного гектара китайский крестьянин. И, кроме того, нельзя забывать о том, что в основе нашей цивилизации, лежит, прежде всего, сельскохозяйственное производство. Его изобретение знаменует появление совершенно нового типа взаимоотношения с Природой - создание искусственного кругооборота веществ.

И последнее - только та нация имеет шанс на достойное будущее, которая сумеет обеспечить высокий уровень образованности и нравственности. Для России этот тезис особенно актуален, поскольку в нашей суровой стране только опора на "высокие технологии" может обеспечить достаточно высокий уровень благосостояния народа.

Вот почему в основе любой нашей политики, в любых условиях должен лежать старинный крестьянский принцип "сохранения посевного материала": как бы не было голодно зимой нельзя трогать посевной материал, ибо это залог будущего. Вот почему самым большим преступлением сильных мира сего перед нацией я считаю падение уровня образования и катастрофическое сокращение научного потенциала.

* * *

Сегодня нацию охватила апатия и чувство безнадёжности. И даже ядро электората - интеллигенция почти не реагирует на то, что говорят партийные лидеры. И так будет до тех пор, пока не сформируется партия или движение - здесь уместны любые слова, которое сумеет сказать народу слова благодарности, за то, что после разрухи гражданской войны, он смог возродить страну во время НЭПа, что после сталинского геноцида, он смог выиграть Великую Отечественную войну и снова восстановить Великое Государство. Это движение должно сказать нации, что не всё потеряно, что у неё есть перспективы возрождения и указать пути к нему.

Я думаю, что необходим некий общественный совет, никак не связанный с государством или существующими партиями, который занялся бы перспективами развития страны. Его деятельность должна быть широко известна народу и открыта для дискуссий. И опираясь на него, то ядро электората, которому посвящены эти размышления, сможет оказать решающее влияние на судьбы нашей страны.

Основная страница