Американский проект для Восточной Европы

Конец восьмидесятых годов двадцатого столетия поставил практическую задачу, не имевшую прецедента в истории: преобразование административно-командной модели хозяйствования советского типа в эффективную экономику, построенную на рыночных принципах. Причем решение этой задачи имеет существенное значение не только для народов Восточной Европы и Советского Союза. Во взаимозависимом мире успех преобразований жизненно необходим всему человечеству. Он определит всю дальнейшую историю планеты. Именно поэтому сегодня Запад протягивает руку помощи СССР, странам Восточной Европы, и помощь эта выражается не только в кредитах, научно-техническом и хозяйственном сотрудничестве, но и в научных разработках, проектах модернизации нашей экономики и в интенсивных поисках того из накопленного Западом опыта хозяйствования, что может быть использовано в наших условиях.

Лауреат Нобелевской премии (1976 г.) известный представитель чикагской школы политической экономии Мил тон Фридман предложил свой вариант реформирования экономики стран Восточной Европы. Его идеи, как кажется редакции, интересны тем, что не только являются плодом размышлений одного из крупнейших экономистов современности, но и отражают совокупность представлений о восточноевропейской действительности, характерную для западного научного мышления. (Под тем же углом зрения можно взглянуть и на статью Майкла Харингтона, опубликованную в этом и следующем номерах журнала.) Поэтому мы предложили видным советским ученым высказать свое мнение о программе реформ, предлагаемой М. Фридманом. В результате получилась интересная, на наш взгляд, дискуссия о путях выхода СССР и стран Восточной Европы из кризисной ситуации.

Публикация материалов дискуссии будет продолжена в следующих номерах. Здесь же выступают кандидат экономических наук ведущий научный сотрудник Института международных экономических и политических исследований АН СССР Руслан ГРИНБЕРГ, доктор экономических наук, профессор заведующий кафедрой Академии народного хозяйства Виктор ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН, доктор экономических наук заведующий лабораторией Института социально-экономических проблем народонаселения АН СССР Иосиф ДИСКИН, доктора экономических наук, доцент и старший научный сотрудник экономического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, идейные лидеры марксистской платформы в КПСС Александр БУЗГАЛИН и Андрей КАЛГАНОВ.

Милтон ФРИДМАН

Четыре шага к свободе

Переход к свободе в Восточной Европе не будет легким. И первый шаг к ней — удержаться от копирования неподходящих образцов, т. е. процветающих, благоденствующих стран Запада.

I

Политические революции в Восточной Европе вновь обострили вопрос о взаимосвязи между разными видами свободы (гражданской, личной, экономической и политической), который столетиями волновал экономистов, политиков и философов.

Вспомним некоторые исторические факты. Во-первых, свободные и процветающие общества были редки в мировой истории и преимущественно представляли собой исключения из правил. Во-вторых, во всех этих исключительных случаях основой экономической деятельности был свободный частный рынок — конкурентный частный капитализм. В-третьих, обратная зависимость неверна: отнюдь не все общества, основанные на свободном частном рынке, достигали гражданской, личной и политической свобод (классические примеры — Древняя Греция и США до гражданской войны; более свежие — салазаровская Португалия и Чили при Пиночете). В-четвертых, наличие политической свободы не есть ни необходимое, ни достаточное условие для получения свободы экономической, гражданской и личной. В подтверждение первого тезиса (необходимость) сошлемся на Гонконг, который был самым свободным обществом в мире в плане экономическом, гражданском и личном, но при этом не имел политической свободы, находясь под британским правлением. Что касается тезиса о достаточности, то примером здесь может служить Индия, получившая политическую независимость и имеющая, несмотря на это, низкий уровень экономической свободы и весьма ограниченный уровень гражданской и личной свободы. В-пятых, политическая свобода часто приводила к ограничению и разрушению экономической и гражданской свобод и к собственному краху (яркий пример — судьба бывших английских колоний, «освободившихся» после второй мировой войны). Эти исторические факты с очевидностью свидетельствуют, что экономическая, гражданская, личная и политическая свободы вовсе не составляют гармоничный ансамбль, который так удачно соответствовал бы высокой ценности всех четырех компонентов для большинства из нас. Полный анализ сложных взаимосвязей между разными видами свободы и их влияния на прогресс экономики — предмет трактатов и научных монографий. В настоящий момент жизненно важен вопрос о последствиях политических переворотов в Восточной Европе.

Крах тоталитарных режимов вызвал всплеск ликования во всех этих странах и в мире в целом. Однако сама легкость, с которой произошел этот крах, породила необоснованные ожидания быстрого улучшения экономического положения в результате политических перемен. Подобные надежды обречены, и это грозит подорвать новые еще хрупкие политические структуры.

Можно назвать авторитарные общества, которые не так давно успешно и быстро продвинулись к экономической и гражданской свободе. Это Испания после Франко, Чили после Пиночета. Но из тоталитарных обществ ни одно по сей день не достигло высокого уровня экономической и гражданской свободы. Посетив около года назад Китай, я подумал, что он мог бы стать первым примером. Драма на площади Тяньаньмынь развеяла эту надежду. Станут ли таким примером Польша, Венгрия, Чехословакия, Болгария или Румыния? (Я не называю Восточную Германию, поскольку воссоединение с Западной ставит ее в особое положение.)

II

Переход к свободе не может быть совершен одним прыжком. В бывших тоталитарных обществах имеются развитые системы учреждений, общественных отношений, имущественных прав, которые целиком и полностью враждебны быстрому становлению основных экономических условий свободы и процветания. Такие условия легко провозгласить, но очень трудно воплотить в жизнь.

1.   

Первое и самое важное: основное материальное богатство (включая средства производства) должно перейти в частную собственность в полном смысле этого слова, чтобы частный владелец имел широкие права пользования собственностью и мог бы ее передать другому частному лицу или   группе лиц на   взаимоприемлемых условиях.   Для   этого требуется предоставление любому лицу права обмениваться услугами или товарами с другими лицами на любых взаимоприемлемых условиях, т. е. отсутствие контроля над заработной платой и ценами, включая курсы иностранных валют, отсутствие ограничений импорта и экспорта.

В этом непременном условии скрыто множество трудностей; они заключены в понятиях «основное материальное богатство» и «перейти в частную собственность». «Частная собственность» не может быть определена a priori из-за возможных конфликтов между отдельными имущественными правами; она также не может быть полной из-за необходимости финансирования и поддержания основных функций государства, например обороны. Тем не менее частная собственность остается самым важным условием для достижения свободы и процветания.

2.  

Из первого условия вытекает требование защиты частной собственности. Если   правительство может ее экспроприировать и станет часто к этому прибегать, собственники будут лишены стимула сохранять свою собственность и преумножать ее экономический потенциал.

3.  

Для обеспечения неприкосновенности частной собственности государственное управление должно быть строго ограничено своими основными функциями и сведено к охране законности и порядка, включая надзор за исполнением частных контрактов; к поддержанию судебной системы, осуществляющей хозяйственный арбитраж и уголовное судопроизводство; к установлению «правил игры», включая определение частной собственности.

4.  

Относительно стабильную денежную систему я выделяю в отдельную графу, не включая ее в предыдущий пункт, по следующим двум причинам. Во-первых, стабильная валюта теоретически может существовать и без государственной поддержки (в отличие от контроля за соблюдением контрактов). Обычно так и получалось, когда обеспечением денежной системы служило золото, серебро и т. п. Во-вторых, на практике наиболее вероятной угрозой успеху реформ в странах, о которых идет речь, является инфляция   и опасность гиперинфляции. Поэтому денежная   реформа — задача особой срочности. Ни в одной из развитых западных стран перечисленные условия свобо- ды и процветания не существуют в полной мере. В гораздо большей степени они были присущи этим странам в то время, когда там добивались высоких темпов развития и достигали расцвета. Я подчеркну, что если бы стартовые условия в западных странах были столь же далеки от идеала, как сейчас в Восточной Европе, то сегодня мы не называли бы эти страны развитыми. Государства, берущие для себя за образец успехи Запада, совершают большую ошибку, равняясь на нынешнюю ситуацию, а не на ту, какой она была, когда западные страны находились на такой же стадии, как страны Восточной Европы сейчас. Только достигнутый нами высокий уровень развития позволяет поддерживать столь дорогостоящий и раздутый государственный сектор. Моделью для Восточной Европы, скорее, может послужить Гонконг, а не США, Великобритания или Швеция.

Воплотить в жизнь вышеназванные условия нелегко. Всем им свойственно одно общее — это радикальное сокращение сферы деятельности и роли государства. Такое сокращение представляет угрозу почти для всех ныне могущественных сил общества. На деле, как мне представляется, оно осуществимо только в предельно кризисной ситуации и только если провести его быстро. Слова Макбета об убийстве Дункана: «О, будь конец всему концом, все кончить могли б мы разом» ' равно применимы и к уничтожению тоталитарного управления. Детальный план, предписывающий, как именно достичь этих условий, невозможен. Специфика будет определяться ситуацией в каждой из стран, имеющих значительные различия в организации экономики, в общественных отношениях, в социальных структурах и в политическом положении. Однако можно сделать несколько общих замечаний.

1.  

Что касается первого условия — широкомасштабной приватизации, перевод некоторой части государственной собственности в частную может быть осуществлен незамедлительно. Например, путем продажи государственных   квартир желающим их купить квартиросъемщикам (за наличный расчет или в кредит)   по цене, соответствующей разумной капитализации частной рыночной арендной платы    (необходимое уточнение, поскольку сейчас размер квартплаты часто номинальный). Подобная же операция возможна и для относительно малых предприятий — государственных ателье и мастерских, пунктов обслуживания и т. п. Самая трудная проблема возникает в связи с крупными предприятиями — сталелитейными и автомобильными заводами, верфями, шахтами, железными дорогами и т. д. Есть одно   наделавшее   много шума   решение,   которого следует избегать: это продажа предприятий вместе с землей иностранцам. Избегать следует и другого часто предлагаемого варианта: передачи заводов в собственность тем,   кто на   них трудится.   Собственность создавалась за счет всех членов общества, и никакие привилегированные группы не должны ничего получать бесплатно. Ответственность, так    же как и имущество, должна быть распределена между частными владельцами. Нельзя передать имущество частным собственникам, а ответственность оставить государству. Иностранцам должна быть предоставлена свобода инвестиционной и предпринимательской деятельности на общих основаниях; они не должны получать никаких преимуществ.

2.  

Что   касается   защиты   частной   собственности — она   может быть обеспечена   только   в   ходе   длительной   эволюции,    результатом    которой станет формирование среднего класса, независимого от государства и способного создать атмосферу уважения частной собственности.

3.  

Что касается устойчивой денежной системы   и — косвенно — системы свободных цен, необходимых для функционирования рынка, здесь Шекспир   У.    Полное собрание сочинений. Т. 7. М., 1960, с. 23. Перевод Ю. Корнеева. важно сделать два шага. Прежде всего следует резко сократить государственные расходы, ведущие к вынужденной денежной эмиссии. Кроме того, нужна незамедлительная отмена любого контроля над валютными сделками и над курсом иностранных валют. Конвертируемость может и должна быть введена хоть завтра — простым снятием всех ограничений обмена частными лицами денег на иностранную валюту. Я считаю, что установление правительством курса валют — самый пагубный вид контроля цен. Оно неизбежно влечет за собой контроль над ценами внутреннего рынка и вызывает их деформацию. Правда о действительной стоимости национальной валюты будет горькой, но и целебной.

Несмотря на то, что многие необходимые меры могут и должны быть предприняты без промедления, переход к стабильному и процветающему конкурентоспособному капиталистическому обществу неизбежно займет годы, а не месяцы. Он потребует от народа терпения и веры в то, что дела идут в правильном направлении. В этом процессе некоторые люди и группы людей неизбежно пострадают. Однако в разговорах об «огромной цене перехода к экономике свободного рынка» краски чересчур сгущаются. Нет причин сомневаться в том, что практически сразу после отмены тоталитарных ограничений предпринимательской деятельности производство начнет^ быстро расти. Именно так произошло в сельском хозяйстве Китая после крупных реформ конца 70-х годов. Отменив контроль над зарплатой, ценами, курсами валют, отказавшись от вынужденной привязки работников к месту труда, можно достичь таких же результатов в Восточной Европе.

И еще одно, заключительное замечание. Расхожее мнение о необходимости предоставления западными государствами крупной финансовой помощи формирующимся демократическим режимам является, с моей точки зрения, не просто ошибочным, но и вредным. Такая помощь могла бы принести больше вреда, чем пользы (как это было с иностранной помощью в большинстве случаев в прошлом). Она затянет, а не ускорит переходный период. Переход требует прежде всего сокращения сферы деятельности и роли государства, чтобы частный сектор мог расширяться и вбирать в себя производственную и другую деятельность. Помощь, оказываемая государству, укрепит его позиции и побудит к продолжению пагубного вмешательства в экономику. Принятие же необходимых мер, направленных на построение свободной жизнеспособной экономики, будет отложено в долгий ящик.

Беспрецедентные политические перевороты, с такой радостью встреченные всеми, кто верит в свободу человека, могут оказаться прелюдией к новому экономическому чуду. Однако такой итог вовсе не неизбежен. С той же вероятностью они могут оказаться прелюдией к продолжению политики коллективизма под руководством нового набора правителей. Все зависит от политической воли народа, от уровня экономического мышления лидеров и от способности этих лидеров убедить массы оказать поддержку назревшим радикальным преобразованиям.

© Т. Ильина — перевод на русский, 1991

Р. ГРИНБЕРГ: Милтон Фридман прав, но...

Сегодня мало кто станет отрицать, что между политической и экономической свободами существует тесная взаимосвязь. Но верно и то, что лишь немногие в нашем столетии смогли раскрыть эту взаимосвязь столь точно, ярко и доходчиво, как Милтон Фридман. Поэтому его короткое эссе, содержащее нечто вроде рекомендаций странам Восточной Европы, идущим ныне по трудному пути радикальных системных преобразований, достойно внимательного анализа. Виднейший представитель американского неолиберализма, последовательный поборник индивидуальной свободы М. Фридман убежден, что свобода экономических отношений, т. е. господство в обществе свободного рынка как способа координации экономической активности его членов, является необходимым условием для сколько-нибудь длительного и устойчивого существования всех других свобод. Вместе с тем, ссылаясь на широкий исторический опыт, он справедливо замечает, что «экономическая, гражданская, личная и политическая свободы вовсе не составляют гармоничный ансамбль».

В какой-то степени такая гармония достигнута ныне в процветающих странах Запада. Но они-то как раз и не рекомендуются М. Фридманом в качестве образца для восточноевропейских стран, где крах тоталитарных режимов породил иллюзию быстрого продвижения к экономической и гражданской свободе и высокому жизненному уровню. Мне кажется, что предостережение М. Фридмана восточноевропейским реформаторам от ориентации на современную социально-экономическую ситуацию на Западе имеет исключительно важное значение.

Все дело в том, что современные масштабы государственного вмешательства в экономику развитых западных стран — будь то высокая доля государственной собственности на средства производства, значительные объемы правительственных социальных программ или факт распространения государственной регламентации на целые хозяйственные секторы — возникли естественным путем. Применительно к этим странам сегодня, по-видимому, вполне можно говорить о своеобразном воплощении модной в 60-е годы теории конвергенции, призванной совместить высокую экономическую эффективность общества с широкой социальной поддержкой менее удачливых его членов. Но второе, как теперь общепризнано, невозможно без первого: делить можно лишь то, что есть. Отсюда вывод: чем выше эффективность, тем щедрее социальность.

Этот теперь, в сущности, банальный тезис М. Фридман формулирует так: «только достигнутый нами высокий уровень развития позволяет поддерживать столь дорогостоящий и раздутый государственный сектор». Но раз «высокий уровень развития» может быть достигнут, как опять-таки верно замечает М. Фридман, исключительно на основе свободного рынка, личной инициативы и частной собственности, восточноевропейским странам еще рано заимствовать западные масштабы государственного вмешательства в хозяйственную жизнь людей и предприятий. Поэтому им придется сократить сферы и масштабы деятельности государства, и прежде всего в перераспределительных процессах, не до уровня современных развитых стран со смешанной экономикой, а значительно ниже. Задача представляется невероятно сложной, и М. Фридман отдает себе в этом отчет. В частности он отмечает, что такое сокращение представляет угрозу почти для всех могущественных сил общества, очевидно подразумевая под ними управленческий слой различных уровней уходящих тоталитарных структур.

Но верно констатируя неимоверную сложность деэтатизации хозяйст- венной жизни в бывших социалистических странах, М. Фридман допускает, на мой взгляд, явное смешение экономических и политических преобразований. Поэтому часть его эссе выглядит несколько противоречивой, особенно когда речь заходит о желаемых темпах тех и других. Так, он считает, что радикальное сокращение сферы деятельности и роли государства «осуществимо только в предельно кризисной ситуации и только если провести его быстро». Почему именно в кризисной ситуации, М. Фридман не поясняет. Но в данном контексте это и не столь важно '. Слова Макбета об убийстве Дункана нужны ему лишь для того, чтобы провести аналогию с уничтожением тоталитарного правления.

Вот здесь-то и происходит неожиданная подмена понятий. Радикальная деэтатизация хозяйственной жизни и уничтожение тоталитарного правления — далеко не одно и то же. Второе действительно можно и нужно проводить быстро, что, собственно, и делается с разной степенью результативности во всех восточноевропейских странах. Устранение монополии одной идеологии, введение истинной многопартийности, свободно избранные парламенты, утвердившие равноправие всех форм собственности и упразднившие ограничения на введение частнопредпринимательской деятельности, короче: реальное становление плюралистической демократии западного типа — это и есть зримое свидетельство весьма быстрого уничтожения тоталитарного правления. С некоторым риском упрощения можно сказать, что сегодняшняя ситуация в странах посттоталитаризма очень напоминает положение, сложившееся в странах классического капитализма в начале XIX века. Тогда, как известно, философы-либералы, и в частности И. Бентам, страстно выступали за политическую свободу как средство достижения свободы экономической. И это, как выяснилось позже, вполне соответствовало объективным требованиям развития цивилизации. За радикальными политическими реформами, снимавшими оставшиеся от феодальной эпохи ограничения, следовали реформы экономические, утвердившие в конце концов принцип свободной конкуренции. Что-то подобное происходит сегодня в странах Восточной Европы. Но весь вопрос в том, как быстро экономические преобразования будут следовать здесь за политическими.

Теперь уже ясно — М. Фридман, будучи проницательным мыслителем и выдающимся экономистом, это прекрасно понимает,— что этатистская экономическая система не может быть демонтирована быстро. Так что всем этим странам придется пройти сложный период отсутствия всякой системы. Сложный потому, что он неизбежно будет сопровождаться серьезными социально-экономическими трудностями. Если у реформаторов хватит воли, терпения и мудрости, этот период может быть сокращен. Но в любом случае следует согласиться с М. Фридманом, что он «неизбежно займет годы, а не месяцы». М. Фридман конечно же прав и в том, что наиболее серьезной проблемой окажется приватизация крупных государственных предприятий. Здесь уже возникла масса трудноразрешимых вопросов как технического, так и ментального характера. Их решение, на мой взгляд, не может быть найдено в рамках априорных научных рекомендаций, а требует подлинного политического искусства. Может быть в несколько меньшей степени это касается проблемы отмены правительственного контроля над образованием цен, заработной платы и валютных курсов, что М. Фридман справедливо рекомендует в качестве необходимых условий для формирования эффек- Проблема взаимосвязи между глубиной кризиса и темпами системных преобразований, которую вскользь затрагивает М. Фридман, вполне реальна и требует специального анализа Активных рыночных отношений. Мне, однако, кажется явно ошибочным его представление о быстром эффекте от отмены «тоталитарных ограничений предпринимательской деятельности».

В действительности вслед за отменой таких ограничений в странах-реформаторах, вопреки ожиданиям М. Фридмана, мы повсеместно наблюдаем спад производства, а отнюдь не быстрый его рост, и это, по-моему, вполне закономерное явление. Рискну утверждать, что в многочисленных рекомендациях западных экспертов восточноевропейским реформаторам в большей или меньшей мере присутствует синдром, который можно было бы охарактеризовать как рыночное мышление, прилагаемое к еще нерыночной экономике. По существу, он сводится к представлению, что высокие цены на то или иное благо — всегда стимул для увеличения его производства независимо от того, в какой экономической и институционально-правовой среде действуют хозяйствующие субъекты. На самом же деле широкая либерализация цен и доходов в условиях ранее накопленного инфляционного потенциала и — что особенно важно — жесткой монополистической организации хозяйства сначала, как правило, ведет к росту прибыли без увеличения и даже при падении производства, блокирует запуск рыночного механизма ресурсосбережения и вызывает только раскручивание инфляционной спирали, дискредитируя в массовом сознании саму идею реформ. В этой ситуации всегда есть опасность, что относительно широкие слои населения начнут относиться к. приобретенным политическим свободам как к благу, завоеванному неприемлемо высокой ценой экономических тягот.

Ясно, что конечный успех реформ зависит от новых демократических лидеров Восточной Европы, от их способности внушить народу веру в то, что, как пишет М. Фридман, «дела идут в правильном направлении». Но мне кажется странным заключительный пассаж его эссе, где он без каких-либо оговорок указывает на бесполезность и даже вредность крупной финансовой поддержки реформ Западом. В свое время американская помощь резко ослабленной после войны Западной Европе и Японии, несомненно, ускорила их переход к стабильной демократии и эффективному рыночному хозяйству. И нет причин сомневаться в том, что при правильной организации такой помощи восточноевропейские страны и СССР (если, конечно, он сохранит динамику начатых преобразований) воспользуются ею аналогичным образом как для собственного блага, так и в интересах остального мира. В противном случае резко возрастает вероятность того, что, лишь начавшись, желанные преобразования окажут-_ся только прелюдией к «продолжению коллективизма под руководством нового набора правителей». И я думаю, было бы явной близорукостью со стороны ныне процветающих обществ относиться к такой вероятности с холодным безразличием.

© Р. Гринберг, 1991

В. ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН: Свобода без процветания

Уж сколько наши обществоведы написали и наговорили за годы перестройки, а так и не ясно, что делать. А поскольку при своем обескровленном хозяйстве мы имеем одну шестую часть суши, без малого 300 млн населения и в придачу ядерные зубы, этот вопрос интересует многих в мире. И нам щедро дают советы. Мы выслушиваем их и снова пишем и говорим. Господин Фридман предлагает сделать «четыре шага к свободе». Но дело, мне кажется, не в числе шагов. Откуда мы начинаем шагать? Вот, на мой взгляд, ключевой вопрос. Не куда, а именно откуда и каким способом. Ведь ясно, что множество возможных, допустимых, реализуемых шагов определяется не конечной, а начальной точкой. Наблюдая со стороны объект, наделенный волей и сознанием и, по всей вероятности, преследующий определенную цель, подчас невозможно понять, в чем состоит эта цель, если абстрагироваться от ограничений, стесняющих объект в его текущем положении. Пусть надо попасть из Берлина в Стокгольм. Любая карта покажет, что двигаться надо примерно на север. Но если идти придется пешком — ни самолетов, ни кораблей, то... Не будем вдаваться в географию. Для нынешней ситуации как раз чрезвычайно характерны бесчисленные «если», и многие из них жителю «процветающих, благоденствующих стран Запада» кажутся не менее нелепыми, чем предположение об отсутствии самолетов и кораблей. Но еще хуже, что вполне конкретно, конструктивно — хотя бы на два-три года вперед — эти «если» неведомы и нам.

В начало своей статьи М. Фридман вынес тезис, видимо, представляющийся ему наиболее важным: «... первый шаг к ней (свободе.— В. Д.) — удержаться от копирования неподходящих образцов». С этим нельзя не согласиться, хотя «удержаться от копирования», конечно, еще не шаг. Но что можно копировать, коль скоро речь идет об историческом развитии страны, и вовсе не обязательно только нашей? Что в принципе корректно определить как образец — неважно, подходящий или неподходящий,— лишь бы соблюдалась должная логическая строгость и не происходило столкновение семантически несоединимого. Если уж дважды два, то четыре или, может быть, нуль, но не стеариновая свечка, как у Чехова.

В историческом развитии можно копировать какие-либо черты общественного устройства. Целиком воспроизвести его для сколь-нибудь существенно различающихся социально-экономических систем, естественно, нельзя. А факторов, по которым обнаруживаются подобные различия, не перечесть: национальные, географические, климатические, ресурсные, политические и т. д. Кроме того, можно имитировать отдельные стороны поведения управляющей системы. Не погружаясь в анализ терминологических тонкостей, и то и другое допустимо считать «шагами». В конечном счете они сводятся к попыткам внедрить в один социальный организм элементы, характерные для другого социального организма, или воспроизвести некоторые его свойства. И возможность отторжения новых элементов, и большая вероятность получить в ходе воспроизведения превращенные свойства, и неизбежность различных косвенных последствий — все это прописные истины.

Поэтому когда дело касается конкретных шагов, в частности нужных здесь и сейчас, рассматривать другую страну, другой социальный организм как образец можно разве что на самых предварительных стадиях анализа. А затем надо искать прецеденты, дающие основание полагать, что не все, но лишь важные для рассматриваемого шага условия достаточно сходны, а потому и последствия, скорее всего, окажутся сходными.

Следовательно, образец — некая подсистема в другом социальном организме, аналогичная в каких-то инвариантных аспектах подсистеме, выделенной нами в организме преобразуемом, но превосходящая свой аналог в иных аспектах — тех, которые представляются поддающимися трансформации. Похоже, поиск вполне надежного образца, строгое обоснование правомерности ориентации на него, аналогичен процессу выращивания гомункулуса. Нетрудно указать неподходящие образцы, хотя и без уверенности, блеска и даже величественности, которые характерны для аргументации М. Фридмана, когда он разбивает в прах дилетантские надежды. Труднее удержаться от соблазна хотя бы намекнуть, что, несмотря на все сложности, конструктив известен. Конечно, когда речь заходит об образце, М. Фридман не прибегает к решительным    жестам.    Оказывается,    надо    равняться    на    ситуацию, «какой она была, когда западные страны находились на такой же стадии, как страны Восточной Европы сейчас». Когда же такое было? По-моему, никогда. Не было такой ситуации! Но, может быть, имеется в виду не ситуация в целом, а, как я пытался рассуждать выше, «некая подсистема в другом социальном организме»? Внимательное изучение статьи М. Фридмана не позволяет найти ответ и при такой постановке вопроса. «Только достигнутый нами высокий уровень развития позволяет нам поддерживать столь   дорогостоящий    и   раздутый    государственный    сектор».    Конечно, раньше, до эпохи процветания, такого в «тех» странах не было. Но надо ли нам стараться низвести наш государственный сектор до того объема, в коем он пребывал в эпоху еще не процветающего капитализма начала или середины XIX века? Именно это и рекомендует нам М. Фридман, предлагая избрать в качестве образца «Гонконг, а не США, Великобританию или Швецию». Но разве дело только в уровне благосостояния? Разве можно рассуждать об объеме государственного сектора (пусть даже при нашем убогом уровне), не обращая внимания на иные факторы, параметры и обстоятельства, такие как огромность территории и многочисленность населения, научно-техническая революция, о которой в середине XIX в. еще не слышали, катастрофическая ситуация с окружающей средой, беспрецедентная инерционность физически гигантского производственного аппарата? Можно ли поручиться, что для определения судьбы государственного сектора все эти факторы менее существенны, чем те характеристики — а М. Фридман не уточняет, какие именно,— которые у нас сейчас имеют примерно те же значения, что и в Западной Европе или в США 75, 100 или 125 — это тоже не уточняется — лет назад?

М. Фридман мыслит исторически, процессами, поэтому он неизбежно приходит к формулировке условий, необходимых для перехода общества в новое качественное состояние — к свободе. «Детальный план, предписывающий, как именно достичь этих условий, невозможен»,— пишет он. И тем самым отрицает осуществимость намерений многих наших реформаторов,    воспитанных   системой    планирования   экономики    в   целом,    как предприятия; проектирования социального устройства, как технической задачи; командования обществом, как ротой. Однако сами эти условия определены гораздо более убедительно, чем шаги, предлагаемые для их воплощения в жизнь. Например, по поводу приватизации он рекомендует продажу «государственных квартир желающим их купить квартиросъемщикам    (за наличный расчет или в кредит)   по цене, соответствующей разумной капитализации частной рыночной арендной платы». Если учесть, что скромная двухкомнатная квартира в Москве, в не слишком неблагоприятном районе, сдавалась в конце 1990 г. не менее чем за 1000 руб. в месяц, то она должна продаваться не дешевле 150 тыс. руб.: такова предложенная М. Фридманом «рыночная» цена подобной квартиры. Но для целей приватизации эта цена никак не годится, ибо и за 7—8 тыс. руб., назначаемых сегодня государством, практически не находится желающих приобретать эту собственность.

Для достижения устойчивости денежной системы М. Фридман предлагает сделать два шага (в одном пункте, как у Вирджинии Вулф — «Четыре святых в трех актах»). «Прежде всего следует резко сократить государственные расходы, ведущие к вынужденной денежной эмиссии». Безусловно, это правильный рецепт. Кто спорит: чтобы быть здоровым, надо правильно питаться. Но что такое правильное питание для тяжело болького организма? А наша экономика больна совсем не так, как экономика США или Великобритании конца 70-х годов. У нас и диета требуется другая, нежели те, что были применены Р. Рейганом и М. Тэтчер. Даже если сокращение производства оружия на х% вполне приемлемо с оборонной точки зрения, оно может оказаться нереализуемым за короткий срок хотя бы из-за остро встающей проблемы трудоустройства высвобождающихся рабочих. От этого при наших масштабах оборонного комплекса и сколько-нибудь значительной величине х отмахнуться никак нельзя. Конверсия потребует слишком больших средств и времени. И не найдется таких сил, которые сумеют добиться принятия и реализации решения, соответствующего большому х, скольжение по инерции с малым значением этого параметра покажется более приемлемым. То есть добираться из Берлина в Стокгольм придется в обход Ладожского озера. Когда М. Фридман в качестве второго необходимого шага в области финансов предлагает конвертируемость рубля, которая «может и должна быть введена хоть завтра — простым снятием всех ограничений обмена частными лицами денег на иностранную валюту», он также не учитывает некоторых существенных особенностей нашего положения. Введение полной конвертируемости — как внутренней, так и внешней — вместе с обязательным законодательством о гарантиях вывоза прибыли означает согласие государства с тем, что все хозяйственные ячейки, неэффективные с позиций мирового рынка, должны неотвратимо и притом быстро потерпеть банкротство. Если бы не угроза социальной дестабилизации, это можно было бы только приветствовать. Но события последних двух лет показывают, что всеобщая забастовка в масштабах республики для нашей страны отнюдь не невозможное событие, хотя для любого из 50 штатов США такое трудно вообразить. Если в нашей стране немедленно ввести конвертируемость и обеспечить вывоз прибыли, без чего конвертируемость будет чистейшей фикцией, то страна будет напоминать самолет, потерявший обшивку на высоте десять тысяч метров. Повторяю, М. Фридман прав, когда высказывает суждения, касающиеся всех, кто переходит к рынку. Бессмысленно передавать заводы в собственность тех, кто на них трудится. Нельзя гарантировать защиту собственности, пока нет среднего класса. Но, между прочим, и сформироваться этот класс может только в ходе развития института собственности. Крупная иностранная финансовая помощь, особенно безадресная и нецеленаправленная, способна только усилить структурные деформации. Однако при попытках говорить более конкретно, слова М. Фридмана теряют убедительность.

Пока М. Фридман остается на вершинах абстракции, он выдвигает — и подчас даже обосновывает, что совсем не просто в столь небольшой по объему статье — неотразимые тезисы, в том числе полностью расходящиеся с мнениями наших рыночников-утопистов, считающих себя его верными последователями. Так, он пишет, что «переход к свободе не может быть совершен одним прыжком», в то время как отечественные прожектеры без устали сравнивают состояние свободы с беременностью: ни то ни другое, мол, не бывает наполовину. В небольшой статье М. Фридман не ставил задачу анализировать понятие свободы. Но все же хотелось бы большей четкости в его использовании. В частности, свобода так часто появляется на страницах статьи вместе с процветанием, что начинаешь подозревать: не является ли первая не только необходимым, но и достаточным условием второго? Видимо, в наше время это не так. Построение свободного общества, т. е. постепенное его освобождение от всех проявлений тоталитаризма,— это условие будущего процветания. Собственно, М. Фридман не раз дает повод именно для такого понимания, когда подчеркивает длительность процесса перехода. Проблема состоит в том, чтобы выдержать бремя свободы в ожидании процветания, конечно, не пассивном, а созидательном. Это тяжкое бремя, и сопоставления с соседями по планете — излюбленное занятие для многих и источник мифологем для общественного сознания — могут оказаться разрушительным фактором для недостроенного здания свободы. М. Фридман прав: «Все зависит от политической воли народа, от уровня экономического мышления лидеров и от способности этих лидеров убедить массы оказать поддержку назревшим радикальным преобразованиям».

© В. Данилов-Данильян, 1991

И. ДИСКИН: Четыре шага по тонкому льду

Рассматривая рецепты признанного врачевателя экономик, я испытывал ощущение, что предложенные лекарства непременно вылечили бы больных, если после их приема пациенты останутся живы. Можно согласиться с общей авторской посылкой о том, что при проведении реформ не следует копировать социально-экономические структуры «процветающих, благоденствующих стран Запада». Представляется очень важной и постоянно упускаемая отечественными реформаторами идея о том, что для анализа проблем необходимо обращаться не к современной западной ситуации, а к «такой же стадии, как страны Восточной Европы сейчас». Сомнения же относительно четырех шагов к свободе связаны как раз с неясностью: в какой мере эти рекомендации соответствуют общим посылкам автора.

Проблематичной выполнимость предписываемых шагов делают именно различия, с одной стороны, между условиями, существовавшими в Европе, в течение веков шаг за шагом взращивавшей рыночные отношения и отвоевавшей гражданские и политические свободы, и нашим желанием ' за несколько лет прорваться к экономической, гражданской, личной и политической свободе в качественно иной ситуации — с другой. Представляется, что М. Фридман принимает за аксиому то, что введение частной собственности автоматически влечет за собой формирование всего комплекса мотиваций, характерных для конкурентного частного капитализма, что для этого необходимо лишь «радикальное сокращение сферы деятельности и роли государства». Однако эта аксиома требует специального рассмотрения.

Действительно, цивилизационные процессы на Западе во многом разворачивались вокруг проблем свобод и собственности. Все новые и новые социальные слои, освобождаясь от пут жестких социальных норм и предписаний, расширяя свои общественные горизонты, принимали в качестве важнейших ценностей свободу и собственность. С этими ценностями были связаны многие этические нормы, модели социального поведения, отступления от которых карались довольно сурово. М. Вебер в науке и О. Бальзак в литературе сделали достаточно, чтобы раскрыть этот круг проблем.

История распорядилась так, что идеи свободы и собственности не очень укоренились у нас. Сегодня в СССР эти ценности признаются скорее идеологически, вербально и не всегда подкрепляются рационализирован- ' Здесь я имею в виду СССР и ничего не говорю о Восточной Европе. 26 ным последовательным действием. На словах мы уже согласны со Штольцем, но на практике в массе действуют либо Обломов, либо Остап Бендер. В таких условиях необходим период (совершенно не ясна его продолжительность), когда в активную экономическую деятельность по новым правилам рыночной экономики будет вовлекаться не только та — к сожалению, довольно ограниченная — часть населения, которая долгие годы ждала возможности реализовать свою предпринимательскую энергию и таланты, но и слои, занимающие сегодня выжидательную позицию. Ключевая проблема при этом состоит, по-моему, в необходимости как-то продержаться, дождаться «прилива» новой волны экономической активности, поддержки насущных реформ со стороны более широких социальных сил. Нужно отдавать себе отчет, что большинство населения страны сегодня вовсе не составляют сторонники экономического активизма. Радующие многих опросы общественного мнения, подтверждающие всеобщую приверженность переходу к рынку, являются скорее результатом аффектации, радужных надежд на чудесное избавление, которые быстро сменятся другим настроем. Реакция масс на попытки провести непопулярные меры показывает возможные сценарии. Для проведения реформ в такой ситуации нужна сила, которая могла бы противостоять эмоциям, обеспечивать гарантии против напора традиционалистских и люмпенизированных слоев, которые грозят смести относительно малочисленных приверженцев личной и экономической свободы. М. Фридман справедливо указывает, что государство должно обеспечить защиту частной собственности, «надзор за исполнением частных контрактов» и т. д. Не вполне ясно, отдает ли автор отчет в том, что для этого в наших условиях необходим радикальный поворот всей государственной машины, ее противопоставление позициям большинства для защиты того меньшинства, деятельность которого только и способна «вытащить в гору» весь «поезд» нашей экономики. Если такой поворот назвать «ограничением деятельности государства», то не понятно, что же тогда расширение. Сегодня в потенциальное противостояние вовлечены гигантские массы людей, накаленные длительными экономическими бедствиями и неразберихой в социальных ориентациях «верхов». Его исход трудно предсказать. Если принять тезис о новой роли государства, которое только и сможет служить гарантом устойчивости социальной системы, необходимой для постепенного вовлечения большого числа людей в экономическую жизнь, то требуется «переменить весь взгляд» на существо преобразований в сфере собственности. Во-первых, надо, чтобы социальные силы, наполняющие сегодня «кровеносные сосуды» государства, оказались в полном смысле жизненно заинтересованы в защите собственности от всяких на нее покушений. Во-вторых, для экономического подъема необходимо, чтобы распоряжение собственностью попало в руки квалифицированных и энергичных людей. Допустим, что энергию им придаст надежда на получение своей доли собственности, но где взять квалифицированных собственников, способных распоряжаться крупными предприятиями, составляющими (быть может, к сожалению) хребет отечественной экономики. При ответе на эти вопросы наш взгляд обращается к значительной части сегодняшних распорядителей государственной собственностью — руководителям предприятий, объединений, ведущим сотрудникам министерств и ведомств. Они на деле начали протягивать руки к распоряжению и овладению собственностью. Сегодня эта тенденция вызывает протест многих политических лидеров, выдвигающих проекты «справедливого» или «демократического» распределения собственности, и рассматривается ими как угроза реформам. Здесь есть две проблемы. Первая чисто экономическая. Не приведут ли предлагаемые «демократические» реформы собственности к возможно временному, но падению эффективности производства. В таком случае лед треснет обязательно, и весь ход реформ будет похоронен под его обломками в ледяной воде массового негодования. Но есть и социально-политическая сторона. Спор относительно путей перераспределения собственности ведется между сторонниками ориентации на рынок (отрицание этого означает, что «своя своих не спознаша»). Складывается противостояние, где действуют сильные материальные интересы, с одной стороны, и идеалы и политическое влияние — с другой. Кто кого пересилит — не ясно, но ясно то, что противостояние тормозит перемены, что на него уходит время, отпущенное (отпущенное ли?) на проведение реформ. Логика современного расклада сил такова, что для удержания хотя бы малого плацдарма рыночных отношений необходимо сплочение всех их потенциальных союзников.

Сказанное означает, что в нашем реальном раскладе четыре шага приходится делать по очень тонкому льду. При этом нельзя ломать барьеры, перегораживающие дорогу. Придется дорого заплатить сторожам, чтобы они повернули барьеры и превратили их в поручни. Видимо, придется отдать значительную часть общенародной собственности ее сегодняшним распорядителям, чтобы «купить» их поддержку рыночных реформ. Это все равно обойдется дешевле, чем разгром всех сил, для которых дороги ценности личности и свободы, под напором ответной волны тех, кому спокойствие и порядок дороже личностного достоинства, энергии и самоуважения. Нужно помнить, что цена становится выше с каждым днем. Лед, по которому еще можно перебежать, все время тает.

© И. Дискин, 1991

А.   БУЗГАЛИН, А.   КАЛГАНОВ: Вверх по лестнице, ведущей вниз

Работы Милтона Фридмана — особенно на фоне отечественной экономической публицистики — привлекают двумя необходимыми для ученого качествами: открытостью и недвусмысленностью выражения своей позиции и последовательностью убеждений. В отличие от большинства наших доморощенных адептов неолиберализма и поклонников «чикагской школы» (к которым мы относим и зачастившего на страницах советской прессы И. Бирмана), склонных скорее к туманным рассуждениям о «цивилизованном пути развития», который ведет нас к экономике «всеобщего благосостояния», М. Фридман называет капитализм капитализмом, а частную собственность частной собственностью. Значение предлагаемых М. Фридманом концепций не сводится к апологии частной собственности и свободного рынка — традиционных ценностей буржуазной цивилизации. Дух «чикагской школы» оказал немалое влияние на концепции консервативной волны 70—80-х годов (рейганомика, тэтчеризм). М. Фридман может гордиться тем, что он был одним из вдохновителей весьма небезуспешной политики консерваторов. Но только вдохновителем: его практическая экономическая программа никогда и нигде не была реализована. В единственной сфере производства, где у нас за последние годы произошло массовое и коренное обновление выпускаемой продукции — в сфере производства идеологических мифов,— уже вовсю тиражируется байка об экономическом процветании Чили под отеческим попечительством Пиночета, благодаря применению рецептов «чикагской школы». Единственная правда в этом мифе — достижение стабильного и довольно быстрого роста экономики Чили в 80-е годы. Естественно, изобретатели мифа хранят упорное молчание о том, кому достались плоды этого роста. Правда заключается в том, что периоду роста предшествовал глубокий кризис с катастрофическими масштабами безработицы, что уровень реальных доходов трудящихся Чили в 1989 г. так и не достиг уровня 1970 года.

Впрочем, не будем «разжигать классовую ненависть» — попытки применения рецептов М. Фридмана дадут достаточно «горючего материала» и без нашей помощи. Обратим внимание еще на один факт — экономика Чили при Пиночете не была в полном смысле слова экономикой «по Фридману», и прежде всего она не была экономикой свободного рынка без государственного вмешательства в сколько-нибудь широких масштабах. Один из трех основных рынков ' — рынок рабочей силы находился под воздействием самого грубого тоталитарного государственного вмешательства. По словам чилийского христианского демократа Р. Томича, в фундаменте этой экономической модели лежала ситуация, когда все цены определялись рынком, кроме одной — цены рабочей силы, определявшейся пулеметами.

Что можно добавить к этому? Для современных индустриальных стран экономика «по Фридману» попросту невозможна. Времена нерегулируемой рыночной экономики миновали для них навсегда. Идеи М. Фридмана остаются в анналах экономической мысли Запада, но всего лишь как открыто водруженное знамя ценностей буржуазного мира, от полной и непосредственной реализации которых этот мир уже вынужден был отказаться ради собственного самосохранения. М. Фридман открывает для нас бережно лелеемый идеал буржуазной экономики, который при столкновении с действительностью оборачивается миром практических иллюзий.

Однако страстная критика М. Фридманом реальной экономики с позиций утраченного идеала открывает в ней действительные тупики и противоречия. Прав ли американский ученый, когда обрушивается на чиновничье вмешательство в экономическую жизнь? Безусловно, прав. И наш собственный опыт, и опыт Запада предостерегают от пагубных последствий бюрократического командования в хозяйственной сфере. Вот только альтернатива этому бюрократизму лежит не в идеалах эпохи Адама Смита...

Прав ли М. Фридман, когда предостерегает нас против копирования опыта развитых капиталистических государств, считая такую затею совершенно нереалистичной? Безусловно, прав. И в этом он гораздо трезвее и практичнее наших доморощенных агитаторов за «цивилизованное общество», заманивающих публику блеском японских или шведских витрин, но на деле не могущих привести нас много дальше Рижского рынка. Но только опыт менее развитых капиталистических государств для нас тем более неприемлем, поскольку реальные экономические условия и традиции нашего общества — сверхмонополизированная структура производства, засилие бюрократии и т. д.— таковы, что капитализм у нас может сложиться только как бюрократический капитализм с авторитарным корпоративным государством. А это вовсе не сулит нам процветания. Перспектива такого развития — экономика не «по Фридману». Впрочем, Тайвань, Южная Корея или Бразилия также достигли нынешних высот не «по Фридману».

Думаем, что сам М. Фридман прекрасно осознает дистанцию между своими идеями и действительностью. Представляется, что для него гораздо Имеются в виду рынок товаров, рынок капиталов, рынок рабочей силы. важнее не тот конкретный экономический механизм, который может реально сложиться и функционировать, а заложенные в его исходном пункте классовые и идеологические установки.

«Собственность создавалась за счет всех членов общества, и никакие привилегированные группы не должны ничего получать бесплатно» — только эта фраза начинена софизмами со вполне определенными классовыми предпочтениями. «Собственность создавалась за счет всех членов общества...» — и поэтому они обязаны за нее заплатить? Рискнем утверждать, что такой запев предназначен лишь для нашего с вами потребления и М. Фридману никогда не пришло бы в голову проповедовать истины такого рода в качестве основ экономической программы США.

«...Никакие привилегированные группы не должны ничего получать бесплатно...». Значит, бесплатно получить то, что уже оплачено твоим собственным трудом,— это привилегия? Оставить же ближнего своего (а также и дальнего) ни с чем, поскольку ты обладаешь средствами для выкупа собственности, а твой ближний — нет, это уже не привилегия. Это торжество равенства, свободы и естественных неотчуждаемых прав человека. Впрочем, мы готовы признать, что в капиталистическом обществе такое имущественное расслоение есть действительно естественное следствие его экономических законов. Но у нас?..

Ведь мы не только провозгласили равное отношение членов общества к средствам производства и распределению по труду. Для большинства членов общества (исключая бюрократию) реальностью были равное отчуждение от средств производства и уравниловка в доходах. Поэтому в нашем обществе образование капиталов, способных оттеснять большинство от выкупа средств производства, т. е. от обладания собственностью, может быть только следствием злоупотреблений и нелегальных махинаций. Если же мы решили идти к капитализму, а не исполнять обещание «вернуть собственность народу», то вполне естественной выглядит и передача экономической власти жуликам, пройдохам и махинаторам, одним словом — рыцарям первоначального накопления капитала. Всем им — горячий привет от М. Фридмана!

К сожалению, чикагский экономист не учитывает того факта, что, помимо лиц с предпринимательской жилкой, пусть и не очень симпатичных с точки зрения уголовного права, в нашем обществе есть другой слой лиц с гораздо более сильными позициями в экономике. И за поднятой — в том числе и при помощи лозунгов, позаимствованных у благонамеренного М. Фридмана — дымовой завесой перехода к свободному рынку и предпринимательству в поход за собственностью отправится когорта коррумпированной хозяйственной и политической бюрократии и тесно связанной с ними технократии.

Что же, замыслы людей, даже самые лучшие, при их практическом воплощении очень часто поворачиваются самыми неожиданными сторонами...

А. Бузгалин, А. Калганов, 1991