Виктор Данилов-Данильян: Книжка Паршева – бальзам для патриотов самого разного толка, но с содержательной точки зрения - чушь

Виктор Иванович, сейчас очень популярна книга Паршева "Почему Россия не Америка?". Чем вызван такой ажиотаж вокруг нее?

Да, есть такая книжечка. Она 46 недель числится в списке бестселлеров (по данным «Книжного обозрения»). Забавно. Потому что у кого из знакомых экономистов ни спросишь, никто о ней даже не слышал, профессионалы не только не стремятся ее покупать, но даже не знают о ней. Хотя то обстоятельство, что она держится в списке бестселлеров, говорит о том, что она не только продается, но, наверное, и читается.
Книга представляет собой довольно взрывчатую смесь из самых разнообразных заблуждений, из высказываний, которые трудно принять политически, этически, экономически, социально, как угодно. Вместе с тем, в ней присутствуют и здравые мысли, которые не столько намечают пути решения проблем, сколько акцентируют сами проблемы – резко и для многих неожиданно. Я думаю, что именно этим она и привлекает читателей. Крайне досадно, что те хорошие зерна, что в ней содержатся, засорены массой плевел.
У А.П. Паршева исходный пункт такой: ключевым моментом, определяющим экономический потенциал страны и возможности ее развития, являются географические и климатические условия. Он приводит достаточно широко известные данные, что в России эти условия не очень-то хороши.
Изотермы, которые проходят по линиям постоянных значений среднегодовой температуры, направлены в этой части Европы не столько вдоль широт, как обычно, сколько по долготам – чем восточнее, тем холоднее становится. Поэтому даже Финляндия, которая лежит севернее, чем большая часть европейской части России, в среднем теплее, чем европейская часть территории нашей страны. Это традиционные рассуждения, они не являются чем-то новым и свежим. В частности, известный специалист по энергетике В.В.Клименко (из МЭИ) – большой энтузиаст этих идей. Кстати, на него Паршев ссылается, я даже думаю, что его книга в значительной мере вдохновлена этим источником. По Паршеву получается, что чем теплее, тем лучше. Совершенно непонятно: до каких пор, где граница? Потому что, если чем теплее, тем лучше, то в Африке, наверное, лучше всего. А в Африке производительность труда в сельском хозяйстве в 100 (сто) раз ниже, чем в США. Ну и что делать с этой климатической теорией?
По Паршеву получается так, что приличная жизнь в Прибалтике – в Эстонии, Латвии и Литве, возможна только тогда, когда основной рынок сбыта производимой продукции – Россия. Это же он относит и к Финляндии, потому что из Финляндии ехать с продукцией на Запад, как следует из этой теории, совершенно бессмысленно: затраты там ниже, никто не будет покупать финскую продукцию (не только сельскохозяйственную, никакую: топить надо и производственные помещения на промышленных предприятиях, затраты на инфраструктуру выше и пр.), а значит, надо ехать на Восток. Хорошая жизнь в Финляндии обусловлена исключительно тем, что финны нашли и эксплуатируют российский рынок. Но ненужно быть особенно глубоким аналитиком, чтобы заметить и с этой стороны полную нелепость. Получается, что шведы могут прилично существовать только за счет финского и прибалтийского рынка, или еще более восточного – российского. Ничего подобного на самом деле не происходит.
Если посмотреть направление шведской внешней торговли, то они вовсе не туда смотрят. А Швеция является одной из самых богатых стран, какое-то время назад вообще в тройку лидеров входила. Сейчас, правда, финны, расположенные, кстати, восточнее, обогнали Швецию. И финский экспорт совсем не настолько ориентирован на Россию, как может показаться из книги Паршева, - ни сейчас, ни 10, ни 30, ни 50 лет назад. Да что там Швеция и Финляндия, несчастным США, получается, нечего смотреть на Латинскую Америку – только на Канаду, на юге «штатскую» продукцию, как будто, не должны покупать.
Конечно, географический и климатический факторы ни в коем случае нельзя игнорировать. Они, в самом деле, имеют большое значение, но ни в коем случае не служат универсальным объяснением всех экономических явлений, как это получается у Паршева. Эти факторы, если принимать во внимание не всю трехтысячелетнюю историю становления международного рынка, а только эпоху модерна (в пределах трех столетий), даже не самые существенные (а о трехтысячелетней истории мы явно маловато знаем для столь категоричных суждений и для выводов о ее влиянии на современную ситуацию). По такой теории не викторианская Англия должна быть колониальной державой, а Индии надлежало иметь британскую колонию. Можно, конечно, вдаваясь в историю, говорить, что в силу тех или иных обстоятельств, исторически сложилось так, а не иначе. Но эти рассуждения уже являются опровержением того, что климатическо-географический принцип является универсальным. Если мы к географии и климатологии добавляем историю, то тем самым говорим: нет, господа, география и климатология далеко не все объясняют, нужна еще история, нужно еще что-то.
Если стоять на позициях Паршева, то можно не сомневаться, что российские лыжники должны быть самыми сильными в мире. Сейчас идут Зимние Олимпийские игры, всем ясно, насколько такое мнение далеко от истины. А ведь лыжная трасса – это не крытый каток для фигуристов, не трамплин, который, на худой конец, все равно надо построить, не говоря об искусственном покрытии. Для лыжной трассы нужен нормальный снег, мороз (европейский, во всяком случае) не страшен, а вот снег необходим. Почему-то финны, норвежцы, шведы, немцы, даже – вообще кошмар какой-то – итальянцы бегают лучше нас. Почему же?
Но климат – только отправная точка Паршева, дальше он делает вывод, что наша экономика в принципе не конкурентоспособна на современном мировом рынке. Если судить по меркам этого рынка, то Россия – страна абсолютно инвестиционно не привлекательная. Иностранному капиталу здесь делать нечего, потому что он всегда найдет себе лучшую сферу приложения. В России, в конечном счете, любой труд обходится дороже (вспомним об отоплении, инфраструктуре и пр.), чем где бы то ни было (исключая, по Паршеву, только Монголию). Дороже получаемая продукция – так правильнее сказать, – чем производимая в более теплых местах. Простите, пожалуйста, у меня нет в данный момент под рукой данных, но мне попадались утверждения о том, что в расчете на одного жителя США тратят на кондиционирование больше энергии, чем Россия на отопление. Может, конечно, они там с жиру бесятся, но никуда от этого не уйдешь, затраты энергии есть затраты энергии. Тогда давайте сравнивать российское отопление с американским кондиционированием. За счет чего они выезжают? Я не говорю об Африке, то, что климат может быть неудобным из-за того, что он слишком теплый (именно так, задолго до Паршева, многие раньше объясняли отсталость Африки), или обладать еще какими-то неприятными особенностями, Паршеву и в голову не приходит. У него только одно: хуже, чем в России, климата не бывает, разве что в Монголии. Только с Монголией мы и можем конкурировать, а со всеми остальными – нет.
Отсюда он делает замечательный вывод: России нужно не встраиваться в мировой рынок, а отгораживаться от него железным экономическим занавесом. Он говорит, что инвесторы не идут к нам не случайно, они никогда к нам не придут из-за всех этих географо-климатических особенностей. Зато наши здешние воры (и просто честные бизнесмены, если закон не запрещает) готовы будут вытащить отсюда все что угодно. Традиционная для нас проблема вывоза капитала будет всегда. Неважно, чистый он или нет, теневой или ясный, как стеклышко, все равно он будет вывозиться в силу более эффективного применения его в других местах. Таким образом, взаимодействие открытой российской экономики с мировым рынком, по Паршеву, может происходить только через вывоз капитала.
Паршев пытается объяснить, каким образом нужно отгораживаться от мирового рынка. Он говорит, что речь идет не о полной автаркии (то есть абсолютной замкнутости, закрытости экономики от внешнего мира), отдельные торговые сделки вполне могут быть выгодны, но об этой выгодности может судить только государство. Фактически он настаивает на полной государственной монополии во внешней торговле. Мы не должны продавать никаких ресурсов, разве что в тех случаях, когда продажа компенсируется такой покупкой, что ресурсный потенциал страны возрастает. Но как мерить ресурсный потенциал и вклад в него отдельных ресурсов?
Давайте порассуждаем. Цены мирового рынка, по-видимому, не подходят, во всяком случае, они адекватны только для тех, кто полностью встроен в этот рынок, чья структура хозяйства ему целиком соответствует (или активно и быстро к нему стремится) – это и за 20 лет до Паршева по-русски не раз было написано (например: «всякая система экономических оценок жестко привязана к той воспроизводственной структуре, в рамках которой она определена, и в состоянии охарактеризовать лишь относительно небольшие отклонения от нее» – см. Экономическая энциклопедия. Политическая экономия. Том 4. М., 1980, с. 649). А внутренние цены – откуда их взять? Если «автаркизированная» (пусть даже не вполне автаркическая) экономика имеет централизованное плановое управление (Госплан), то мы это уже проходили, больше не надо.
А если господствует рыночная система, то цены существуют только на то, что на этом рынке обращается. Но вот на мировом рынке появилось что-то новое, стоит $1000 за шт. Нужно нам или нет? Если нужно, то сколько? Какой принесет «ресурсно-потенциальный эффект»? Что будем делать – тендер-аукцион объявлять? (В одном-двух абзацах, если не ошибаюсь, не более, Паршев развивает эту идею. Тем, что именно в подобных местах он на удивление лаконичен и всячески избегает подробностей, Паршев очень напоминает тех самых экономистов, которых не устает ругательски ругать чуть ли не на каждой странице.) Кто будет проводить этот тендер – государство? Кто на тендере будет следить за достоверностью информации – обманут ведь! Не надо в этом месте ссылаться на внутренний рынок в том смысле, что в таких условиях обман экономически невыгоден (деньги у потенциального покупателя ресурса, мол, свои). Этот, с позволения сказать, рынок существует в условиях госмонополии во внешней торговле – а в этих условиях возможно, между прочим, всё, любые искажения ценовых соотношений. Значит, опять государство не только организует тендер, но проверяет всю технологическую информацию (именно технологическую!), сопоставляет и оценивает и пр., и это (разве что кроме тендера) нужно делать не только в тех случаях, когда на мировом рынке появилось что-то новое, но всякий раз, когда на этом рынке кому-нибудь что-нибудь понадобилось купить. Опять Госплан, теперь вместе с рынком.
Какой простор для коррупции, раздувания щек при полной некомпетентности и просто экономического маразма!
Это приведет к стагнации, к полному застою. Дело в том, что темпы научно-технического развития (не путать с экономическим) в мире сейчас не те, что во времена, когда идея построения чего бы там ни было «в одной, отдельно взятой стране» кому-то пришла в голову. Номенклатура продукции в современном хозяйстве на порядки шире, чем тогда. Никакой товарищ Сталин не построит в нынешних условиях автаркической или автаркизированной экономики. Это не будет устойчивая система, она будет разрушена изнутри, даже если не будет разрушена снаружи.
Паршев сам пишет (кстати, не однажды; как правило, если уж он о чем-нибудь пишет, то по многу раз, исключения попадаются именно там, где тщательное додумывание неизбежно приводит к отрицанию того, что бодро декларируется), что переход российского государства на такие позиции, если бы он случился, не вызвал бы никакого восторга за пределами России (добавлю: да и внутри тоже – по крайней мере, после перехода, а не в ожидании такового). Значит, были бы применены методы противодействия реализации такой системы, в том числе военные (Паршев пишет и об этом). Не хватает только России вляпаться сейчас в какое-нибудь военное противостояние с экономически более сильным противником. Это единственное, чего нам не хватает в нашей тяжелой судьбе. Все остальное у нас уже есть. Еще раз повторю: насчет войны – не мои домыслы, Паршев сам пишет об этом, но так легко, как юная девушка, которая считает себя первой красавицей, о возможном разводе с будущим мужем. Ну, будет другой. Ну, начнут воевать с нами, ну и что?
Паршев совершенно не учитывает процессов, происходящих в мире. Этот мир для него как бы застыл, Россия всем (разве что кроме жадных, своекорыстных и вообще нехороших – по Паршеву – Прибалтики и Финляндии), конечно, безразлична (если не очень дергается), а все остальное предопределено. А что такое процесс глобализации? Это отдельный разговор. На самом деле процесс глобализации, который сейчас происходит – неправомерное распространение экономических критериев на те сферы, где они не должны применяться. Паршев это вроде бы понимает. Он в таком духе иногда и высказывается, но доминируют у него мысли о том, что современный мир за пределами России будет глобализироваться только так, как это нужно США, Европе, Японии. Но это невозможно.
Антиглобалистское движение – не чья-то выдумка и не чье-то мелкое хулиганство (как говорили в СССР – нарушение общественного порядка), и это не бен Ладен, это расширяющееся движение.
Несовместимость глобализации в тех формах, в каких она сейчас происходит, с общечеловеческими ценностями, с тем бесспорным принципом, согласно которому каждый человек имеет право на достойную человека жизнь, а каждый народ имеет право на место в семье народов, достаточно очевидна. Не нужно особой прозорливости, чтобы увидеть, что в нынешних формах глобализация ведет к росту неустойчивости в мире. Если так, то наивно думать, что отгородившись экономическим железным занавесом, мы оградим себя от внешней неустойчивости. С такими же основаниями можно надеяться, что глобальные климатические изменения России не коснутся. Все то же построение чего-то в одной, отдельно взятой стране. Если неустойчивость мировой системы будет нарастать, то мы в России никакой устойчивости не дождемся, как бы ни старались и как бы хорошо ни научились управлять внутренними делами. Мы будем сломаны, смяты, сметены – не каким-то определенным, конкретным супостатом, виновным во всем или, хотя бы, в чем-то важном для нас, а всем мировым процессом, как и все, кто в нем участвует (на любых ролях) или пытается не участвовать.
Отгораживание сделает еще более болезненным этот процесс, потому что мы станем страной-изгоем. Нынешняя глобализация – это бег сломя голову к тому, что для «тяжеловесов» мировой экономики представляется желательным, и без всякого внимания к тем, кого при этом по невнимательности (принципиальной, «теоретически» обоснованной) затопчут ногами. А если глобализация примет, наконец, разумные формы, если она будет работать на благо, а не во вред, то почему бы нам не воспользоваться этим благом? Ограничение глобализации – это отрицание того принципа, согласно которому в отношениях между экономиками (странами) должны господствовать только экономические критерии. При этом можно найти свою – достойную! – нишу в международном разделении труда и сохранить государственную, национальную, культурную и прочую самобытность.
Вы скажете, что никто не знает, как этого добиться? Так ведь и Паршев не знает!

Раз книга стала бестселлером и держится в этом списке довольно давно, значит те идеи, которые высказывает Паршев, пользуются популярностью. Само появление этой книги знаково. Чем привлекателен Паршев?

Главное, что в книге Паршева привлекает людей, – утверждение о том, что бесконтрольный вывоз капитала из России надо прекращать. Для доказательства этой истины вовсе не требуется рассуждать о том, будто экономический потенциал России ниже, чем где бы то ни было, конечно, кроме Монголии. Климат здесь вообще ни при чем, в Аргентине прекрасный климат, замечательная южноамериканская степь (пампасы), на которой практически круглый год можно коров пасти. Больше того, не так давно Аргентина была самой продвинутой их развивающихся стран, первым кандидатом в развитые. Тем не менее сейчас Аргентина практически разорена. Кем, как? Можно назвать несколько факторов, но первый – бегство капитала из Аргентины. Почему деньги оттуда побежали? Никак по Паршеву это объяснить невозможно. Дело не в климате и не в географии. (Между прочим, именно аргентинцем был выдающийся экономист Рауль Пребиш, главная фигура в группе латиноамериканских экономистов, которая еще в 1950–60-е годы разработала теорию периферийной экономики). Теория очень хорошо объясняла, почему бежит капитал из «периферийных» стран и как деформируется структура их хозяйства при взаимодействиях с «центральными» странами. Однако никто из этих экономистов – образованных, талантливых и патриотически настроенных – не призывал к автаркии, хотя, конечно, это слово им было очень хорошо знакомо.)
Бегство капитала наносит огромный ущерб России. Все это чувствуют, многие хорошо понимают, знают формы, причины, методы, каналы и так далее. Нет человека, который взялся бы доказывать, что это хорошо для России. Но, тем не менее, хотя все это знают, а многие и понимают, кроме разговоров ничего нет, да и разговоры носят слишком абстрактный характер – эдакие вяло текущие дискуссии, которые регулярно возбуждаются по телевидению, на политических и экономических тусовках, в парламенте. Воздевают руки к небу и говорят: где наши $20 или $40 млрд в год?! Паршев пытается подвести под эту проблему некую научную базу; делает это неубедительно, некомпетентно, неуклюже. Но он активно, я бы сказал, яростно хочет это сделать, доказать, что этот процесс – не случайность и что есть средства, для того чтобы остановить его. Людей, которые по этому поводу испытывают сильное, оправданное и не находящее выхода беспокойство, конечно, привлекает то, что проблема ставится открыто, и автор пытается серьезно и заинтересованно, неакадемично ее обсуждать и решать.
Такие люди могут быть очень разными: традиционные коммунисты, для кого государственная монополия во внешней торговле и запрет на вывоз капитала – с молоком матери всосанные идеи. Это могут быть и патриоты, которых интересует, что остается в России, каков ее реальный потенциал, благодаря чему он увеличивается или уменьшается; нередко они с более содержательной позиции, чем коммунистические догматики, смотрят на эту проблему. Это люди, которые живут здесь и хотят, чтобы жизнь была лучше, а не хуже, не выбирая какой-то идеологической позиции (кстати, в подзаголовке книги Паршева «Почему Россия не Америка» сказано: "книга для тех, кто остается в России"). Всех этих людей привлекает и то, что автор, может быть, и заблуждается, но, по крайней мере, душой не кривит. Но дело, конечно, не только в этом. «Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, но только все не впрок, и в сердце льстец всегда отыщет уголок». Паршев льстит нашему российскому читателю, хотя и не для того, чтобы этот читатель выронил кусочек сыра – сыра у него никакого вовсе нет. Паршев льстит не только читателю, но прежде всего – самому себе. Ох уж эти разговоры о том, что мы самые добрые, самые человечные, самые – отчего бы и нет? – умные и пр., а европейцы так жестоки, что ни с каким зверями не сравнить и пр., и пр., и пр. (не дословно, но именно в таком духе Паршев с большим увлечением и рассуждает). Конечно, популизм встречается и у профессионалов (а в том, что Паршев – дилетант в экономике, сомневаться трудно), но не до такой же степени! Главное в России – язык, культура и природа, что же касается нас самих, то возникают сомнения: сумеем ли мы сохранить то, что получили от предков?
Читатель, который больше ничего по экономике (как бы по экономике) не читал, кроме этой книжки, подумает, что Паршев – единственный, кто не только недоволен экономической политикой, но и ясно видит ее изъяны, ставит самые важные вопросы и имеет теоретическую основу для их решения. Ничего подобного! Не об истории российской экономической мысли я сейчас пишу, и да простит мне читатель, что за неимением времени сошлюсь только на свою собственную статью «Новые опасности экономического романтизма» («Новый мир», 1990, № 5; тираж, между прочим, – два миллиона семьсот десять тысяч). В этой статье (и многих дальнейших публикациях, в том числе книге «Бегство к рынку: десять лет спустя», М., изд-во МНЭПУ, 2001) – проблемы, в основном, те же, что интересуют Паршева (плюс еще дополнительные), но объяснения и рекомендации – другие.

А чего от данной книги будет больше - пользы или вреда?

Это зависит от того, кто будет заниматься разработкой и реализацией экономической политики в нашей стране. Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассматривать сценарии относительно того, как у нас будет осуществляться экономическое управление. Я думаю, что из тех, кто сейчас творит и реализует экономическую политику, практически никому до Паршева никакого дела вообще нет. Они и так все знают, жаль только, что знают плохо. Попытаться задуматься о вопросах, которые ставит Паршев, было бы не только чрезвычайно полезно, это – необходимо. Но людей, которые задают вопросы, у нас, как известно, много, поэтому правящая элита предпочитает не обращать на них внимания. В этом случае – ни вреда, ни пользы, ни от Паршева, ни от любой другой книги на те же темы.
Если экономическую политику будут делать трезвые, компетентные и творческие люди (последнее, между прочим, обязательно), то книга Паршева должна заинтересовать их как симптом – потому что почти стала общественным явлением, а чтобы строить экономическую политику, надо знать общество, в котором она должна реализовываться.
Не исключено, что экономическая политика будет у нас в духе «истин», провозглашаемых депутатом Шандыбиным. Тогда, конечно, книга Паршева станет кувалдой, которой будут долбить по мозгам здравых экономистов (но далеко не только их). Тогда уже никого не будет интересовать: доказано, не доказано, правильно, неправильно, Африка, Америка, глобализация – все не важно. Сказано закрыть – закроем, и все. В случае перемен в России в эту сторону книга, возможно, будет поднята на щит и станет, если уж не новым экономическим катехизисом, то чем-то вроде этого. Разумеется, совсем не надолго.

19 февраля 2002