Нищета экономизма

В Новое время либеральные государство всегда сосуществовали с многообразными тираническими режимами. Кроме того, в современном мире всегда были многочисленные экономические системы - большое разнообразие капиталистических, плановых и командных экономик, а также множество гибридных экономических систем, которые непросто классифицировать.

Дабы справляться с разнообразием режимов, совершенствовались дипломатия и международное законодательство. Однако в течение ХХ века международная политика находилась под влиянием проекта объединения мира в рамках единого режима. Поскольку Советский Союз оставался приверженным марксистской идеологии, долгосрочной целью советского режима был мировой коммунизм. Весь мир должен был превратиться в единую социалистическую экономику, с формами управления, которые повсюду были бы одними и теми же.

Марксистский проект теперь многими справедливо рассматривается как утопический. Несмотря на уход с глобальной сцены марксизма как политической силы, многообразие политических систем не было воспринято благосклонно. С крушением коммунизма, или "концом истории", говоря языком Фукуямы, наступило время, когда западные правительства смогли посвятить себя делу унификации международной системы как единого целого, принимая за основу свободные рынки и демократическую государственность. Но этот проект столь же утопичен, как и марксистский, и обещает быть еще более недолговечным, чем Советский Союз.

Причин для крушения советского блока было множество, но, вопреки бытующему мнению, экономическая неэффективность не являлась определяющей. Социалистический блок распался потому, что не сумел справиться с националистическим движением в Польше и в Прибалтике, а в более широком смысле - потому, что единообразная экономическая и политическая система весьма плохо отвечала нуждам различных сообществ и народов.

Марксизм - это разновидность экономического детерминизма. Он предсказывает, что различия между людьми и социальными группами исчезнут, как только будет достигнут определенный уровень экономического развития. По мнению марксистов, национализм и религиозность не обладают сколько-нибудь существенным политическим значением. В обозримом будущем их энергию можно было бы использовать в антиимпериалистической борьбе. В будущем же они станут препятствиям для строительства социализма. Вооруженное этими идеями, советское государство вступило в нескончаемую войну с национальными и религиозными традициям подвластных народов.

На практике советские руководители были вынуждены идти на компромиссы, чтобы остаться у власти. Очень немногих из них можно назвать убежденными идеологами коммунизма. Но несмотря на это, негибкость советской системы проистекала, главным образом, из ложной предпосылки, лежащей в ее основе.

Основой советской системы было марксистское понимание истории, в соответствие с которым всякое общество должно было прийти к одной и той же экономической системе и одной и той же форме государственности. СССР ушел в небытие, так как монолитные институты власти не вмещали в себя разные нации: чехов и узбеков, венгров и сербов, поляков и монголов, - чья история, условия жизни и надежды существенно отличались.

Сегодня, глобальный свободный рынок, созданный после коллапса Советского режима, разваливается по тем же самым причинам. Как и марксисты, неолибералы являются экономическими детерминистами. Они убеждены, что все страны должны принять одну и ту же экономическую систему, а потому и одинаковые политические институты. Никто не может помешать превращению мира в один гигантский свободный рынок, а неизбежный процесс трансформации может быть даже ускорен. Западные правительства и международные институты могут стать акушерами нового мира.

Как бы неправдоподобно это ни звучало, именно такая идеология лежит в основании деятельности институтов, подобных Международному Валютному Фонду. У Аргентины и Индонезии были совершенно различные проблемы, но решение МВФ было в обоих случаях одинаковым: они должны были стать свободными рыночными экономиками. Россия в момент падения коммунизма представляла собой милитаризованные руины, но МВФ настаивал на том, чтобы она превратилась в рыночную страну западного образца. Идеализированная англосаксонская модель капитализма навязывается повсеместно.

Нужно ли удивляться, что это столь идеологизированное наступление на экономическую политику не может быть успешным. Индонезия в руинах, а Аргентина ускоренными темпами перестает быть страной "первого мира". Россия отбросила неолиберализм и пытается развиваться на пути более адекватном собственной истории и конкретным обстоятельствам.

Страны, которые не пострадали от экономических потрясений последних лет, а именно: Индия, Китай и Япония - отнеслись к модели МВФ с большой долей сомнения. Как и несколько оставшихся в живых марксистов, защищающих централизованное планирование, идеологи МВФ убеждены, что их политика не потерпела неудачу, просто она не была полностью реализована. Но это неискренний ответ. В обоих случаях политика была протестирована, и она провалилась, приведя к большим человеческим жертвам.

Если глобальный свободный рынок не осуществится, то вовсе не потому, что плата за подобную политику в странах, подобных Аргентине, Индонезии и России, слишком высока. Но просто потому, что она более не подходит странам, где ее активно пропагандировали. Под давлением биржевого спада, США отказываются от политики свободной торговли в пользу традиционного протекционизма. Такой поворот событий мало удивителен. На протяжении всей своей истории Америка пыталась оградить свои рынки от иностранных конкурентов. Так что история вновь одерживала победу над идеологией.

С ослаблением интереса Америки к неолиберализму, главных пропагандистов этой идеологии прогнали вон. Политики мэйнстрима могут все еще благоговейно относится к свободным рынкам, но на практике мир возвращается к более старым и проверенным временем моделям. Неявным образом было согласились, что в будущем, как и в прошлом, в мире будет разнообразие экономических систем и политических режимов. Поэтому идею глобального свободного рынка скоро отправят в музей несбыточных надежд вместе с идеей коммунизма.

Перевод Натальи Бардиной