Строуб ТЭЛБОТТ. «Помощник по России: воспоминания о президентской дипломатии». — Нью-Йорк, «Рэндом хаус», 2002, 457 с.
Дэвид ХОФФМАН. «Олигархи: Богатство и власть в новой России». — Нью-Йорк, «Паблик афферс», 2002, 567 с.
Бриджит ГРЭНВИЛЛ и Питер ОППЕНГЕЙМЕР (Ред.) «Посткоммунистическая экономика России». — Оксфорд, «Оксфорд юниверсити пресс», 2001, 551 с.
Лоуренс КЛАЙН и Маршалл ПОУМЕР (ред.) «Новая Россия: провалившийся переход». — Стэнфорд, «Стэнфорд юниверсити пресс», 2001, 451 с.
В конце 1992 года ко мне обратился экономист Аксель Лейонуфхуд из университета в Лос-Анжелесе. В то время, будучи советником в Казахстане, он пришел к выводу, что политика свободного рынка разрушит промышленность бывшего Советского Союза и, следовательно, основу существования многих миллионов его жителей. По его мнению, советская индустрия была построена в расчете на гигантские объемы рынка и на двустороннюю монополию покупателей и продавцов. Оба эти условия были несовместимы со свободным рынком. Поэтому приватизация и либерализация наверняка привели бы не к возрождению конкуренции, а к банкротствам и коллапсу. Аксель попросил меня через мои личные контакты передать его выводы Строубу Тэлботту, что я и сделал.
Эта история тривиальна за исключением двух моментов. Во-первых, она показывает, что в то время были и такие экономисты, которые осознавали разрушительные последствия «шоковой терапии» в России. Утверждение, будто «никто не знал последствий», впоследствии широко использовалось, как алиби, но оно совершенно фальшиво. Пессимистические прогнозы появлялись в печати за подписью специалистов по Советскому Союзу. Но их игнорировали в пользу противоположных суждений дилетантов, действовавших в угоду определенным политическим настроениям в США.
Во-вторых, нет никаких доказательств, что доводы против «шоковой терапии» произвели какое-либо впечатление на самого Тэлботта и его коллег в администрации Клинтона. Мемуары Тэлботта помогают понять, почему так случилось. Он рассказывает о своих (и Клинтона) юношеских посещениях Москвы, о великих тенях русской интеллигенции (от Мандельштама до Бродского) и как они «презирали» тогдашнюю систему. Хотя в 1968 году в Москве топили лучше, чем в Оксфорде, Советский Союз оставлял впечатление серости и репрессий. В прошлом режим был криминальным, а теперь кормит своих граждан «черствым хлебом и гнилой колбасой». Тэлботту не приходило в голову, что альтернатива, т.е. полные магазины с отличными товарами, которые не по карману почти каждому, может оказаться для многих русских еще худшим злом.
У Тэлботта, как и у Клинтона, была манера рассматривать дипломатию как схватки различных команд. Друзей надо было поддерживать, в противникам ставить препятствия. На практике это означало, что непременная поддержка Бориса Ельцина была важнее разумной политики. Когда Георгий Арбатов в 1992 году в присутствии Тэлботта «высказал обвинения в адрес правительства, которое ввергало государство в банкротство, а народ в нищету», тот «был опечален». Что эти обвинения справедливы, даже не приходило ему в голову, хотя он и сам видел, что инфляция достигала 2500 процентов в год, опустошая карманы рядовых россиян.
А когда Клинтон назначил Тэлботта специальным советником президента по делам России, тот передоверил экономические вопросы заместителю министра финансов Саммерсу, который был оголтелым союзником т.н. реформаторов (Гайдара, Чубайса, Немцова) и Международного валютного фонда, который он, впрочем, контролировал. Как-то Саммерс объяснял премьер-министру Черномырдину, что «правила выдачи кредитов Фонда не отражают коренные принципы экономики, которые действуют аналогично законам физики». Об этом Тэлботт рассказывает без малейшей иронии. Хотя и отдает должное вице-президенту Гору, который после этой встречи признавал, что для Черномырдина «жесткие реальности российской политики» куда важнее законов физики.
Эти реальности включали круг личностей, которые практически не фигурируют в повествовании Тэлботта. Это были «олигархи», чьи подвиги по захвату богатств России Дэвид Хоффман описывает на примере шести из них. Александр Смоленский, Михаил Ходорковский, Борис Березовский и Владимир Гусинский принадлежат миру бизнеса, бывший чиновник Анатолий Чубайс, а ныне царь электроэнергетики, такой же монополист, как и они. И наконец, Юрий Лужков, манипулятор властью в совсем другой традиции, напоминающий (из истории США) скорее бывшего мэра Чикаго Ричарда Дэйли, нежели газетного магната Рандольфа Херста.
Российские олигархи — народ живой, вовсе не похожий на полированных боссов западной корпоративной культуры. Они захватили огромные богатства хитростью и тесными связями с властью. Они быстро поняли, что большие деньги таятся не в обычном бизнесе, а в займах и валютной спекуляции. Занимай рубли, покупай доллары, жди, пока рубль упадет, продавай доллары, отдавай рублевые долги, прикарманивай разницу. Пока процент по рублевым кредитам оставался ниже темпа девальвации, это гарантировало обогащение и служило входным билетом в мир богатства и влияния, построенный не столько на работе, сколько на связях. Продавай ценные бумаги, скупай компании, создавай пирамиды, выжимая миллиарды рублей из финансово неграмотного, доверчивого и отчаявшегося населения. Так Россия прямым ходом переходила от коммунизма к паразитическому капитализму без паузы на промышленное развитие.
Американские наблюдатели видели все это. В 1995 году, как рассказывает Хоффман, Томас Грэм (американский дипломат в Москве) опубликовал анализ возникающей клановой структуры. Но Вашингтон не сделал из этого выводов. «Рассказанное Грэмом не укладывалось в утвердившиеся в Вашингтоне штампы о смелых реформаторах во главе с Ельциным и Чубайсом, противостоящих коммунистам».
В конечном счете повествования Хоффмана и Тэботта приходят к одному и тому же: неизбежному дефолту, девальвации и экономическому коллапсу августа 1998 года. Это заставило власть схватиться за ум, назначить Евгения Примакова, несколько ограничить власть олигархов и улучшить экономическое положение. Разница в том, что Хоффман понимает, как это случилось. А для Тэлботта все сводится к борьбе «нас с ними». В результате Примаков помощи от США так и не получил. Тэлботт пишет так:
«Чаще всего в своих гладиаторских столкновениях с Саммерсом и другими визитерами из Вашингтона Примаков сваливал вину за проблемы России на своих предшественников («ваших любимых младореформаторов»), на нашу администрацию за их поддержку и на экспертов из МВФ («ваши ребята из университетов берутся нас учить, как будто мы тупицы»)… Это было еще одним отрицанием стремления к западному образцу, который Андрей Козырев демонстрировал во внешней политике, а Гайдар и Борис Федоров — в экономической. Теперь его вытеснил примаковский национализм».
Хоффман и Тэлботт занимаются командными высотами, т.е. личностями, связанными с властями и их похождениями. В своих книгах они не пытаются вникнуть в состояние экономики России. Такой анализ представлен в двух других работах: «Посткоммунистическая экономика России» под редакцией Бриджит Грэнвилл и Питера Оппенгеймера и «Новая Россия: провалившийся переход» под редакцией Лоуренса Клайна и Маршалла Поумера. Чтобы понять, что в действительности произошло, такие книги, хотя они объемисты и академичны, все же совершенно необходимы.
В книге Грэнвилл и Оппенгеймера собраны статьи, написанные главным образом британскими и российскими авторами. Некоторые из них представляют технический интерес, другие носят идеологический характер, а одна — Андерса Ослунда, бывшего шведского дипломата, помогавшего создавать рыночную разруху в России, это просто политический памфлет. Но остальные не лишены глубины понимания проблем.
Во вступлении редакторы книги указывают на катастрофические последствия отказа от центрального планирования, что вызвало падение производства в посткоммунистической Европе на 20—40 процентов. К числу этих последствий относится массовый отказ от товаров отечественного производства в пользу западного импорта, а также «исчезновение» сложившихся источников снабжения и каналов сбыта. Вновь созданные фирмы были поставлены перед лицом «рынка», который отказывался от их товаров. Такая стратегия не обеспечивала ни успешного приспособления к новым условиям, ни тем более надежд на выживание.
Западные экономисты не предусмотрели этих последствий, т.к. считали, что рыночный механизм стихийно справится с проблемами. Эта ложная самоуверенность была усилена изначальной недооценкой коммунистических методов хозяйствования. Если командно-административная система так плоха, то ее ликвидация, бесспорно, принесет немедленное улучшение. Но этого не произошло.
Предпосылок для успешной рыночной экономики не существовало. В короткое время они и не могли быть созданы. Право собственности и конкуренция в принципе необходимы, но, поскольку с монополизацией борьбы не велось, конкуренция не развилась, а права собственности превратились в прикрытие для грабежа активов и бегства капитала. Все это документировано в статьях о доминировании на предприятиях внутренних собственников и несчастливой истории частных банков в новой России.
Среди множества деталей выделяется демографическая статистика: после 1991 года жители России стали умирать ускоренным темпом. Вот данные, приведенные в статье Кристофера Дэвиса. Смертность выросла с 11,2 на каждую тысячу жителей в 1990 году до пика в 15,7 в 1994 году, снизилась до 13,6 в 1998 году и вновь увеличилась до 15,3 в 2000 году. Средняя продолжительность жизни среди мужчин сократилась с 63,8 года в 1990 году до нижней точки 57,6 года в 1994 году, несколько выросла до 61,3 года в 1998 году и затем вновь упала до 59,9 в 1999 году.
Есть много объяснений этому явлению, включая повышенный стресс, рост насилия, алкоголизм. Но Дэвис указывает на другую причину: кризис здравоохранения в постсоветской России. Разумеется, медицина в СССР не относилась к приоритетам государства, ее работникам мало платили, технология и фармакология отставали от растущей сложности новейших заболеваний. Но, с другой стороны, пишет Дэвис, «советская система предоставляла бесплатные лечебные услуги всему населению через большую сеть поликлиник, больниц и других учреждений».
В новой России эти достижения не могли быть сохранены, В то же время стали быстро развиваться характерные черты западного здравоохранения. «Выросли группы интересов, — пишет Дэвис, — прямо связанные с частной медициной, страхованием, аптеками, промышленностью медикаментов и их импортом. Как и на Западе, эти группы саботировали реформы здравоохранения, служащие общему благу, если они грозили нанести ущерб частным экономическим интересам».
Это наблюдение дает пищу для важного обобщения. К российским проблемам, требовавшим особых решений, западные реформы в основном добавляли патологии приватизации без ее потенциально возможных плюсов. Между тем сугубо российские проблемы не решались.
Клайн и Поумер собрали весьма убедительные аргументы против философии, стратегии и тактики шоковой либерализации. С предисловием Михаила Горбачева, введением Джозефа Стиглица, со статьями других нобелевских лауреатов Кеннета Эрроу и покойного Джеймса Тобина, а также многочисленных русских авторов эта книга хотя и приводит меньше фактов, чем предыдущая, но зато намного легче читается.
Ее начальные страницы посвящены критике неолиберальной программы в России: «Шоковая терапия принесла непоправимый ущерб. Наиболее опасны социальные последствия — резкое падение уровня жизни, огромное неравенство доходов, сокращение продолжительности жизни, не говоря уже об упадке образования, науки и культуры. Все это связано с глубоко порочной приватизацией, ростом преступности и моральной деградацией».
Почему же неолиберальная программа так позорно провалилась. Легко и, конечно, правильно, как это делает, например, Кристофер Дэвис, ссылаться на неспособность западников понять специфические особенности страны. Клайн, Поумер и их соавторы приводят еще более сильный аргумент. Западнические реформы провалились в России не только потому, что они не подходили к условиям этой страны, но также потому, что они были лишь карикатурой на экономическое управление на западных «свободных рынках». Дело не только в том, что реформаторы не понимали России. Куда важнее был низкий уровень их собственных экономических представлений.
Лучше всего объясняет это Джозеф Стиглиц: «Провал реформ в России отражает непонимание самих основ рыночной экономики и неспособность осознать механизм процесса реформ». Поумер в своем обзоре рассказывает, как выстраивался тогдашний консенсус, что «три зации (приватизация, стабилизация и либерализация) должны быть осуществлены как можно скорее». Этот взгляд встречал и возражения, но их игнорировали. Поумер рассказывает: «Джефри Сакс, наиболее влиятельный иностранный советник российского правительства, отвергал критику радикальных реформ, утверждая, что она «политически мотивирована, но аналитически слаба». Объясняя трудности реформ «наследием старого режима», он вместе с тем уверял, что неэффективность советской системы делает возможным «значительный рост уровня жизни уже в ближайшие годы». По Саксу, главное было в том, чтобы покончить с инфляцией посредством жесткой финансовой политики, «быстрой приватизации и открытием доступа для иностранных товаров».
Когда Сакс представил свои оценки группе видных американских экономистов, его спросили о скорости преобразований. Алан Блайндер, которого Клинтон вскоре назначил членом своего Совета экономических консультантов, посоветовал учесть опыт постепенной трансформации в Китае. Сакс возразил, что китайский опыт к делу не относится, т.к. промышленность в России более развита и государственный контроль над экономикой там более всеобъемлющий. Но эти различия в действительности показывали, что у России было больше возможностей, чем у Китая, направлять развитие по хорошо выверенному пути и что радикальные изменения были более разрушительны для производства.
Читатели «Новой России» найдут в ней полезные статьи и по отдельным отраслям, включая сельское хозяйство, угольную промышленность, недвижимость, образование, управление государственным имуществом. Авторы — это реалисты, которые смотрят в будущее, а не в прошлое. И все же среди российских авторов сквозит горькое ощущение предательства. Как пишет Георгий Арбатов, многие мои соотечественники теперь понимают, что шоковая терапия была преднамеренной попыткой подорвать Россию как великую державу и превратить ее в подобие страны третьего мира. Фактические итоги шоковой терапии не так уж далеко ушли от этой цели».
Могло ли случиться иначе? Радикальные реформаторы утверждают, что провалившийся путч 1991 года покончил с постепенностью в России. Но это неверно. Путч дал Ельцину и его сообщникам шанс на захват власти, но отнюдь не предопределил их программу действий, которая оказалась не менее большевистской, чем в свое время у большевиков. Неолибералам не удастся переписать историю. Когда в 1995 году перед Китаем встал вопрос, проводить ли либерализацию в связи с замедлением темпов роста, китайское руководство (у которого, между прочим, были такие советники из числа американских экономистов, как Роберт Айзнер и автор этих строк) решило отказаться от либерализации. Отчасти благодаря этой осторожности экономический рост в Китае продолжался, невзирая на кризис 1997 года в Азии и коллапс 1998 года в России.
После 1998 года Россия, кажется, отказалась от шоковой терапии. Новая власть председательствует над медленно растущей, крайне неравной экономикой в обстановке неустойчивого равновесия между частными олигархами, региональными лидерами и центральной властью, опирающейся на силы безопасности. Но что было потеряно, того не вернешь. А на ведущих американских экономистах, дипломатах и политиках останется ответственность за ту роль, которую они сыграли в одной из величайших экономических трагедий нашего времени.
