НА ПУТИ К НОВОЙ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКЕ
Задачи американской администрации
Стивен Коэн
"НГ" публикует фрагмент выходящей на днях в России книги известного американского ученого, постоянного автора "НГ" Стивена Коэна "Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России " (М.: АИРО-ХХ, 2001. - 304 с.). В своей новой работе профессор Коэн, знаковая фигура в СССР периода перестройки, анализирует трагедию последовавшего за ней десятилетия и ту роль, которую сыграла в этом политика администрации США, а также бизнесмены, журналисты, экономисты, политологи и историки. Автор ищет ответы на сложные вопросы: могла ли в принципе Америка трансформировать Россию по своему облику и подобию, кто проиграл Россию, наступит ли после холодной войны холодный мир, надо ли изучать Россию без России. Стивен Коэн предлагает свое видение того, какой должна быть политика США в отношении России и российско-американские отношения в новом тысячелетии.

Президент России Владимир Путин

Соединенные Штаты отчаянно нуждаются в новой и фундаментально иной политике по отношению к посткоммунистической России. Вдохновлявшаяся миссионерскими идеалами политика 1990 гг. не достигла ни одной из принципиальных целей. Став не только крупнейшим провалом со времен войны во Вьетнаме, она еще и способствовала появлению в итоге новых, беспрецедентных угроз и опасностей. Американо-российские отношения и международная ядерная безопасность находятся в значительно худшем положении, чем десять лет назад.

Выработать новую политику будет непросто. Для этого потребуется пересмотр взглядов на посткоммунистическую Россию, а также воля президента, который захочет и сможет обеспечить этому процессу необходимую поддержку, начав с того, что скажет правду о том, как в действительности обстоит дело с Россией и американо-российскими отношениями. Существовавшие, но упущенные возможности делают значительно более трудным достижение значимых для США целей, чем это было в начале 90-х годов.

Изменение политики США по отношению к России является чрезвычайно трудным и, как, пожалуй, скажут пессимисты, политически невозможным делом. Осуществить эти изменения под силу только президенту США. Начало президент должен положить, сказав правду о провале старой политики и связанных с этим последствиях. Официально исповедуемые мифы и "истории успеха" ведут лишь к искажениям и лжи в сообщениях газет и телевидения, в донесениях дипломатов и даже разведки, к разочарованию в постсоветской действительности, а следовательно, к возрождению настроений холодной войны среди элит и общества - и в конечном счете препятствуют видению серьезных угроз для национальной безопасности США.

Таким образом, первым шагом президента должно стать разоблачение официальных вымыслов 90-х гг. Наиболее важным из них представляется миф о том, что посткоммунистическая Россия находилась в благоприятном состоянии "перехода"; что обнищание народа можно назвать реформами, прогрессом либо чем бы то ни было, но соответствующим американским интересам; что нынешние проблемы России связаны исключительно с ее советским прошлым, с нынешними коммунистами, с парламентом, с пожилыми избирателями, с недостатком решительности или неудачами Ельцина, но ни в коем случае не с неправильной политикой Вашингтона. Мифом является и то, что в своей политике Москва якобы все время имеет дело с манихейским выбором между реформаторами и антиреформаторами, демократами и "красно-коричневыми" националистами и что только с помощью программ, разработанных в Вашингтоне, можно реформировать Россию.

Следующим шагом президента должна стать выработка ясных и неизменных приоритетов внешней политики. Ничего подобного администрация Клинтона не имела, когда шла в Россию. Если бы она действительно стремилась к стабильности, то никогда не стала бы настаивать на эксперименте "шоковой терапии". Если она ради скорейшего сокращения ядерных вооружений хотела ратификации Москвой соглашения ОСВ-2, то не стала бы оскорблять и порочить российский парламент, которому предстояло утвердить соглашение. Если она рассчитывала вовлечь Россию в западный мир, то не стала бы расширять НАТО и воздвигать перед ней заслоны. Если она хотела, чтобы Москва разрешала конфликты без применения силы, то не должна была бомбить Югославию, что подтолкнуло Кремль к тому же в Чечне. А еще раньше были Ирак, Судан и Афганистан, где вмешательство тоже не привело ни к чему хорошему. И если она хотела, чтобы Россия меньше полагалась на свои разрушающиеся ядерные арсеналы, то не стала бы делать ничего из названного.

Вне всякого сомнения, политику администрации Клинтона в отношении России следует признать либо ошибочной, либо страдающей от шизофренического расстройства. Своими пространными разговорами о дружбе и общих ценностях она заявила о себе как о самой прокремлевской администрации со времени союза между США и СССР во Второй мировой войне. Но если судить по практическим действиям, которые администрация предпринимала вопреки и против России, она была самой антироссийской администрацией в современной истории.

Я думаю, читатели согласятся с тем, что в настоящее время основной целью внешней политики США должна стать стабилизация России, обладающей многочисленными видами оружия массового поражения. Катастрофы, которые с трудом можно представить себе сейчас, следует считать абсолютно возможными в этой пораженной кризисом стране в будущем: от ядерных взрывов и несанкционированных запусков ракет до начала полномасштабной гражданской войны в сердце страны (как уже почти случилось в октябре 1993 г.) и до широких социальных волнений в регионах, насыщенных ядерным оружием. (Учитывая многочисленные демонстрации и протесты - особенно в бедствующих регионах, начиная с середины 90-х гг., в связи с невыплатой зарплаты и даже с "приватизацией" - рассказы о пассивности русского народа следует считать значительно преувеличенными.)

Единственный способ, которым Соединенные Штаты могут содействовать установлению длительной стабильности в России, является помощь в оздоровлении ее экономики и общества. Это, однако, предполагает не только новые экономические подходы, но и политическую реабилитацию идеи американо-российского сотрудничества, которая подверглась дискредитации и была, по сути, оставлена. Несмотря на бесконечные разговоры о партнерстве, на деле администрация Клинтона почти с самого начала никак не сотрудничала с Кремлем. Вместо этого она полагалась на псевдодипломатические ритуалы, целью которых было вынудить Россию к выполнению американских решений и условий. С российской стороны это породило растущее чувство негодования, унижения и недоверия к исходящим от Америки предложениям: от контроля над вооружениями до соглашений по финансовым вопросам. Создав эти настроения в Москве, Вашингтону предстоит теперь их устранять.

Но новый тип руководства необходим и России. В центр внимания должно быть поставлено экономическое восстановление страны и благосостояние ее граждан, а не "экспроприация экспроприаторов"; должно быть объявлено, как когда-то сделала Рузвельт, что "идеалы Республики не могут вечно мириться ни с незаслуженной бедностью, ни с самодостаточным богатством". Американские ученые и политики, которые сейчас внезапно пришли к выводу, что Россия не в состоянии выдвинуть таких лидеров, всего лишь перешли от одной ложной посылки к другой. Как указывал один из кандидатов на пост президента России: все западные газеты писали, что все русские заняты проведением реформ; теперь с тем же энтузиазмом пишут о том, что все они занимались воровством; это не было правдой тогда, это неправда и теперь.

Господствующее в Америке воззрение продиктовано незнанием истории и даже чувством своего рода национального превосходства. В ХХ веке правительствам России приходилось не раз заниматься восстановлением экономики. Предметом гордости служит восстановление страны после разрушений Второй мировой войны. При этом социальная справедливость относится к числу наиболее древних и прочных убеждений русского народа. Необходимость иметь "честных и ответственных людей" во власти является постоянной темой разговоров российской элиты, а таких потенциальных лидеров, по моим собственным наблюдениям, можно встретить на самых разных участках политического спектра. В 1998-1999 гг. многие россияне связывали перспективу достойного руководства с усилиями (впоследствии сведенными Ельциным на нет), которые предпринимал тогдашний премьер-министр Примаков, желая сломить сопротивление расхищающих страну олигархов и наладить "реальную экономику".

Менее уверенным можно быть в том, что экономическое выздоровление России еще возможно в хоть сколько-нибудь демократических условиях. Сами русские зачастую усматривают в этой ситуации своего рода выбор между Пиночетом, с одной стороны, и Рузвельтом или де Голлем, с другой. Хотя и поставленное в трудное положение событиями 90-х гг., дело демократии не является безнадежным. Так, поддерживающие Путина олигархи стремятся получить преторианского Пиночета, который защитит их самих и их богатства, тогда как миллионы русских надеются, что он станет новым Рузвельтом или де Голлем.

В этой связи ясными представляются две возможности. Как и во время холодной войны, жесткий курс и вмешательство в дела Москвы увеличивают политические шансы ее собственных ястребов, непримиримых противников демократизации и западной ориентации в целом. Растущие признаки возрождения в 90-е гг. этой враждебной миру оси между американскими и российскими сторонниками "холодной войны" являются еще одним, пусть непреднамеренным, но опасным наследием клинтоновской администрации, которое нужно как можно скорее преодолеть.

Все еще есть надежда, что вторая из названных возможностей не выйдет из области гипотетических. Но если демократия окажется неизбежной ценой стабильности в России, то Соединенным Штатам придется принять новый режим, надеясь на то, что он не будет существовать слишком долго и не примет формы дестабилизирующего ситуацию крайнего авторитаризма. Сторонники американской миссионерской политики, деятельность которых в огромной степени способствовала возникновению этой опасности, продолжают настаивать на том, что "демократия в России является необходимым условием сотрудничества". Но при отсутствии сотрудничества тот или иной вид ядерной катастрофы становится все более вероятным, а радиация не различает демократов и деспотов и оставляет после себя землю, на которой вряд ли взойдет хоть какая-нибудь демократия.

Поставит ли посткоммунистическая Россия мир перед таким страшным выбором, зависит от нескольких факторов. Но самым важным представляется то, смогут ли Соединенные Штаты проводить более мудрую политику по отношению к этой играющей судьбоносную роль стране. Недостаток мудрости, как правило, определяется неверными исходными представлениями. В нашем случае следует отказаться от четырех ложных посылок, которые обусловили провал крестового похода 90-х гг.

Одна из этих идеологических посылок заключается в том, что в результате проведения действительно настоящих реформ у России не будет крупных национальных интересов, отличных от интересов Америки. На деле же у любого российского правительства неизбежно будут свои особые интересы, принимая во внимание хотя бы географию и историю страны. В качестве очевидных примеров достаточно назвать Балканы, страны Балтии, Украину, Центральную Азию, Кавказ и Китай. Если не руководствоваться чистой идеологией, то непонятно, почему эти законные интересы должны рассматриваться как угроза или как лакмусовая бумажка для отношений США и России. Как и в отношениях с другими великими державами, задачей дипломатии должно быть примирение и согласование этих интересов с американскими.

Во многом по этой же причине пришло время, чтобы создатели американской политики, журналисты и ученые перестали считать, что "настоящие" российские реформаторы - это только те, кто "оказывает услугу Соединенным Штатам" и кто поэтому должен рассматриваться как "ценнейшее приобретение Соединенных Штатов". Любой российский лидер, которого так воспринимают в своей стране, никогда не будет чувствовать себя уверенно, а только вызывать недоверие, как это вскоре и случилось с Ельциным и его реформаторами. Руководство, которое надеется стабилизировать страну, должно находить поддержку в собственной стране, а не в Соединенных Штатах, и его политика должна делаться в Москве, а не Вашингтоне.

В этом отношении крайняя зависимость - психологическая, политическая и финансовая - руководства Ельцина от Запада и в особенности от Соединенных Штатов выглядит аберрацией на фоне российской истории. Вряд ли когда-либо вновь на этом посту появится столь же уступчивый и нуждающийся в поддержке лидер. Как это стало ясно с приходом к власти Путина, любой следующий руководитель будет настроен гораздо более националистически. По крайней мере он поведет себя так же, как большинство правительств в мире вне зависимости от их идеологии: прямо и с гордостью поставит на первое место интересы России как внутри страны, так и за рубежом. И к этому также следует относиться не как к угрозе, а как к возможности пересмотреть и начать заново отношения США с посткоммунистической Россией.

Вторая ложная посылка заключалась в том, что "рыночные", или "неолиберальные" экономические реформы, на проведении которых на протяжении всех 90-х гг. настаивали Соединенные Штаты, найдут широкую поддержку в народе, помогут сформироваться новому поколению лидеров и тем самым определят будущее России после Ельцина. В действительности, в России эти характерные для Америки идеи сами по себе никогда не пользовались массовой поддержкой, что особенно верно теперь, после всех причиненных страданий. Согласно практически всем опросам общественного мнения, проводившимся с конца 80-х гг., большинство россиян хотят политических и экономических свобод, но одновременно и тех многочисленных социальных благ, которыми пользовались советские люди буквально с рождения до смерти и которые также соответствуют их традиционным ценностям.

Но в противовес всем американским заявлениям об отсутствии у России какого-либо "третьего пути" это не означает, что альтернативой станет возвращение к коммунистическому прошлому. Демонтаж советского коммунизма был начат Горбачевым более десяти лет назад. Сам коммунизм был продуктом особых исторических обстоятельств и потому не может быть воскрешен вновь. И вряд ли русские, даже большинство коммунистов, захотят этого. Ни одно серьезное политическое движение больше не верит, к примеру, в государственно-монополистическую командную экономику. Все они, включая нынешнюю коммунистическую партию, понимают, что интересы процветания России требуют установления того или иного типа рыночной экономики, а также существования большого частного сектора.

Дискуссии о том, какой тип "смешанной" экономики должен возникнуть на месте традиционной, давно уже велись в России, приобретя особую остроту в 1998 г. после очевидного краха поддерживавшейся США и проводившейся администрацией Ельцина политики. Этим дискуссиям суждено шириться и углубляться в ходе начавшейся де-ельцинизации. И решение предстоит принять не Западу, а России. Об исходе этих дискуссий нельзя будет судить с уверенностью, пока он не определится в самой России.

Третья ложная посылка, определившая миссионерскую политику США, представляется чрезвычайно опасной. Нам предлагают принять на веру, что поскольку посткоммунистическая Россия слаба и несостоятельна, то у нее не остается иного выбора, кроме как следовать желаниям Соединенных Штатов и внутри страны, и за рубежом. Вряд ли продиктованная чем-то кроме высокомерия и чувства превосходства западной культуры, эта концепция исходит из того, что кроме Запада России "просто не куда пойти". Этому допущению присуща особая близорукость. У России есть выбор, и та возможность, которую все больше склонен выбрать ее политический класс, внушает глубокую тревогу.

Ее можно рассматривать в качестве реакции на десятилетний диктат Запада в вопросах безопасности и финансов. Защитники этой возможности хотели бы, чтобы Россия отошла от Запада и, вернувшись к более древним восточным корням своей истории и культуры, заключила стратегический альянс с Китаем и Индией, крупнейшими странами мира - не членами НАТО. Это поистине "кошмарный сценарий", как считают некоторые западные специалисты: "Регион, являющийся, по сути, центром мира - а это 2 миллиарда человек в Китае и Индии, - приобретет устрашающую техническую мощь России. Это будет катастрофа для Соединенных Штатов".

Для России как евроазиатской страны подобный шаг не представляется гигантским. В конце концов, как напомнил своим сторонникам Путин, "мы с вами живем не на Западе, а на Востоке." Став президентом, Путин ясно показал, что предпочитает видоизмененную версию западной ориентации, отводя основную роль не Соединенным Штатам, а Европе. Однако одновременно делаются шаги и в сторону восточной альтернативы - чтобы повернуться к Западу "азиатским лицом". На фоне растущих двусторонних связей в области дипломатических отношений, экономики и разведки Россия почти установила монополию на рынке оружия Китая и Индии, продавая им все более сложные системы вооружений, которые уже сейчас составляют около 60 % всего объема продаж. (Путин посетил обе страны в первые месяцы своего президентства.) Вспомним о факте, который непосредственно затрагивает интересы США: Москва поставила Пекину первый из предположительно четырех истребителей с управляемыми ракетами, что непременно станет новым фактором в конфликте из-за Тайваня. Особенно если на самолетах будут установлены высокоточные радары раннего предупреждения, о покупке которых Китаем в 2001 г. уже имеется договоренность.

Защитники этой альтернативы провалившейся прозападной политике, которая проводилась Ельциным в 90-е гг., утверждают, что она позволит решить еще одну важную задачу. Превратив Россию в оружейный склад для незападных государств - не только Китая и Индии, но и Ирана, Ливии, Северной Кореи, Сербии, а также, возможно, Ирака и других стран, - российский военно-промышленный комплекс, в том числе его научно-техническая составляющая, станут мотором экономического возрождения страны. (Продажа оружия Москвой хотя и остается значительно ниже, чем у Соединенных Штатов, выросла с 2,5 миллиарда долларов в 1998 г. почти до 5 миллиардов в 1999 г., а к 2003 г. грозит существенно превысить эту цифру. И это примерно 1 миллиард за каждый ядерный реактор, построенный за рубежом.)

Результатом станет совсем не то, что рассматривалось в качестве "реформ" в Вашингтоне. Продиктованные военно-промышленными приоритетами цели обусловили возрождение России после Второй мировой войны, и, как утверждают нынешние защитники этой точки зрения, подобное может и должно случиться теперь. Вряд ли стоит особо подчеркивать последствия этого стратегического решения как для внутрироссийской, так и международной политики. Отметим, что политическая привлекательность такого решения растет и что оно является прямой реакцией на избранную администрацией Клинтона политику по отношению к России.

Наконец, крупнейшей из всех ошибкой США является представление, что у Америки есть право, достаточная мудрость и власть для того, чтобы переделать огромную страну, чья история на много столетий древнее нашей. Отсюда тот менторский подход, который заставил администрацию Клинтона вторгнуться так глубоко и так неумно во внутренние дела посткоммунистической России, в ее наиболее важные внутриполитические решения: в подбор министров, установление приоритетов при формировании бюджета, в формирование "гражданского общества" и даже в парламентские и президентские выборы. Если недостаточно доводов простого здравого смысла, то 90-е гг. дали предостаточно доказательств, что подобный подход был обречен с самого начала и в конце концов привел к опасным и контрпродуктивным результатам. И таких результатов станет еще больше, если мы не изменим коренным образом свой подход.

Набросок адекватного и необходимого подхода был дан пятьдесят лет назад видным американским дипломатом и историком России Джорджем Ф.Кеннаном. В 1951 г., предвидя последующий закат советского коммунизма, Кеннан предостерегал: "Давайте не будем судорожно искать решение за тех людей, которые придут позднее, не будем поминутно вытаскивать лакмусовую бумажку, решая, соответствует ли их политическая физиономия нашим представлениям о "демократии". Давайте дадим им время, дадим им быть русскими, дадим возможность решить их внутренние проблемы по их собственному усмотрению и выбору … То, как та или иная страна устанавливает у себя достойное и просвещенное правление, относится к самым глубоким и интимным процессам народной жизни. Нет ничего более трудного для иностранца, чем понять это, и ни в какой другой области иностранное вмешательство не принесло бы меньше пользы, чем здесь".

Если бы к совету Кеннана прислушались в начале 90-х гг., то и Россия, и отношения между США и Россией были бы в несравненно лучшем положении, чем сейчас. Но даже если бы этого не произошло, Америка была бы гораздо менее причастна к этому.

Может быть, еще не слишком поздно. Применить подход Кеннана к сегодняшним реалиям означает, помимо прочего, дать самим русским, а не американскому казначейству решать, в чем должны заключаться реформы и как достичь экономического возрождения. Это означает предоставить российским избирателям выбирать свой парламент и президента без публичного или тайного вмешательства США. Это должно привести к пониманию того, что стабилизация в ядерной России и, более того, ее демократизация может произойти только в результате "самых глубоких и интимных процессов" в жизни России, а не Америки.

Понимание этого заставит официальных миссионеров США свернуть свой лагерь в России. Так же, как и высокооплачиваемые частные "консультанты", финансируемые правительством США, они принесли больше вреда, чем пользы. Помимо всего прочего, их деятельность является постоянным источником раздражения против Америки. Может быть, исключения и есть, но есть и правило: американцам не следует делать в России ничего из того, что не понравилось бы нам, будь оно сделано у нас другим государством. Если советы действительно требуются, то электронная почта намного дешевле и связана с гораздо меньшим вмешательством. (То, что делается, и не всегда умно, частными фондами и университетами - их дело, но Вашингтон должен подать пример).

И поскольку, как говорят русские, "слово - это тоже дело", применение подхода Кеннана изменит и весь контекст политики США. Прекратятся бесконечные публичные суждения американского президента, вице-президента и их подчиненных о внутренних российских делах, которые делались ими на протяжении всех 90-х гг. и даже в июне 2000 г., когда президент Клинтон был гостем в Москве. Это будет означать, что администрация США, начиная с Белого Дома в Вашингтоне и кончая американским посольством в Москве, больше не будет выступать в роли спонсора, организатора поддержки или агитпроповского парохода для любой из фракций или "измов" российской политики.

По сути, это будет концом американского крестового похода в Россию

Независимая газета

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ ИЛИ ОРВЕЛЛИАНА
Стивен Коэн против ущербного американского россиеведения
Анатолий Уткин

Стивен Коэн. Провал крестового похода США и трагедия посткоммунистической России. Москва, 2001, Издательство АИРО-ХХ, 303 с.

ДЛЯ ОБРАЗОВАННЫХ русских солнце разума всегда вставало на Западе. Там и искали исторические рецепты - у Лейбница, Вольтера, Дидро, Монтескье, Фихте, Гегеля, Сен-Симона, Фурье, Маркса (особенно усердно). И дошли до Джефри Сакса. В дальнейшем начался кризис жанра, потому что воцарилось новое издание Орвелла: стране, обществу, человеку становилось все хуже, паруса демократии за спиной Ельцина начали совсем исчезать за горизонтом, принципы народоправления попирались все гнуснее, рынок потерял всякую творческую функцию, а наши добрые западные друзья говорили удивительные вещи о свершившемся феноменальном прогрессе. Салтыков-Щедрин комментировал такие ситуации кратко: "Не верь глазам своим". А нам оставалось сомневаться в аутентичности собственных пяти чувств. Или полагать, что наш собственный персональный опыт удивительно неудачен, и, может быть, Ремнику, Кайзеру, Макфолу виднее.

Но представьте себе, что некая западная страна распалась, вдвое сократился ее валовой продукт, на десять с лишним лет понизилась продолжительность жизни, ее старики вымирают, ее система образования рушится, ее население уменьшается в год на миллион жизней, ее ученое сословие либо эмигрировало, либо деградировало, ее промышленность оказалась в руках криминала, ее интеллектуальная жизнь опустилась до уровня латиноамериканских сериалов. А мы, словно зная невидимый никому смысл происходящего, будем утверждать, что это и есть прогресс, это и есть то будущее, ради которого страдали мученики и герои, от Радищева до Солженицына.

Главное достоинство данной книги Стивена Коэна в том, что он возвращает нам веру в критический разум, возвращает доверие к критической мысли Запада, позволяет надеяться на рациональное преодоление современных российских передряг. Мы заново обретаем веру в самих себя, начинаем с доверием слушать других, верить в великое слово "солидарность". Мысли Коэна немедленно находят созвучие в нас, они разрешают наши сомнения, возвращая наш разум в мир анализа из мира политически ангажированной публицистики. Благодаря таким мыслителям и непредвзятым аналитикам как автор данной книги мы верим в то, что великий американский народ - это не ослепленные близорукой политической целесообразностью американские спецкоры в Москве, а те американцы, которые спасли миллионы наших соотечественников в 1921 году, которые устроили конвейер ленд-лиза в 1941-м, которые определенно знают, что дружба благополучной России - это залог безопасности и благополучия их собственной страны. Которым моральное чувство отказывает в том, чтобы видеть в России полигон незрелых, поверхностных неолиберальных схем.

Несколько примеров в доказательство сказанного.

Непомерная любовь американской политологии всегда, с самого начала ее общенациональной карьеры, могла вызвать лишь недоумение читающих русских. Настойчиво повторяемое сравнение провинциального экс-партийного босса с Вашингтоном и Джефферсоном вместе взятыми (один йельский специалист по конституции посчитал сложным сравнить первого российского президента с Джорджем Вашингтоном по той причине, что сравнение, по его мнению, было слишком очевидно в пользу россиянина; историк из университета Беркли поставил хозяина Кремля в один ряд с Петром Первым, Джоном Локком и Томасом Джефферсоном) могло лишь заставить качать головой. Неужели нужен андерсеновский мальчик, который помог бы увидеть очевидную с первых дней наготу короля? Коэн справедливо указывает, что "та часть специалистов по России, которая всеми силами стремилась отмежеваться от американских адвокатов Ельцина, оказалась неуслышанной и невостребованной".

Есть моменты, когда первый же импульс важнее пространного пустословия впоследствии. Одним из таких моментов явился расстрел российского парламента. Наконец-то мы услышали здравый голос из страны, где расстрел политических оппонентов не является политической доблестью. Коэн не оставляет недомолвок в пользу ложно понятой политической целесообразности: "Это был позорный эпизод в истории академического россиеведения"(с. 35).

Но главной (для России, для Америки, для истины) является общая оценка периода 1990-х годов. Основная масса американских специалистов по России обозначила этот период как грандиозный транзит. И здесь мы слышим главную оценку Коэна: американский анализ исходит из того убеждения, что начиная с 1991 года Россия "совершает переход от коммунизма к капиталистическому свободному рынку и демократии… и каким бы тернистым ни был этот путь, чего бы он ни стоил России, "переход" для нее - единственное и безусловное благо. Вот почему американские ученые, политики и журналисты так часто называют его "историческим" и "великим"(с.37). Транзитологи-практики не утруждают себя изучением истории, культуры, общественными настроениями, трудоемкими эмпирическими исследованиями в России, видя в них второстепенный по значимости "регионализм". Они любят повторять, что традиционные ученые-аналитики потеряли предмет своего изучения. Но, как убедительно показывает Стивен Коэн, "именно транзитологи потеряли из виду Россию".

Во-первых, документы свидетельствуют, указывает Коэн, что Советский Союз не столько "рухнул", сколько был "разобран небольшой группой высокопоставленных советских чиновников во главе с Ельциным в борьбе за власть и собственность" (с. 39). И американского историка не зашоривает простая (и еще более чем простая - примитивная) схема указанного исторического события, которой руководствуется большинство западных политологов и русологов.

Во-вторых, в политологии и философии - возьмите любые словари - понятие "реформа" так или иначе означает улучшение жизни людей. Однако, если представление о том, что политика Ельцина ведет к существенному понижению жизненного уровня громадного большинства жителей России, то, - спрашивает Коэн, - "почему ученые или кто еще продолжали называть это реформами, остается этической загадкой" (с. 41).

В-третьих, отдельные группы населения России так называемые специалисты по России предпочитают идентифицировать не по классовому или профессиональному признаку (к примеру, средний класс или рабочие), а по признаку поколения. Пожилые, мол, безнадежно индоктринированы, а молодые, по определению, должны быть более демократичными и предприимчивыми. При этом "стариками" в данной классификации стали считаться люди старше 39 лет (и даже старше 30 лет !). Попробуйте завести подобную, с позволения сказать, социологию в Соединенных Штатах!

В общем и целом, полагает Стивен Коэн, в России искали главным образом "Россию, которая нам нужна". О ее перспективах в течение десятилетия говорилось как о самых многообещающих. Понадобилось удивительно много времени, чтобы лучшая часть западного мира прозрела: "Начиная с 1991 года российская действительность представляет собой самый жестокий правительственный кризис мирного времени в ХХ веке; упадок сельского хозяйства во многом превосходит тот, который имел место в начале 30-х годов по вине сталинской коллективизации; беспрецедентная зависимость от импорта (в особенности продуктов питания и лекарств); благополучие 2-3 "потемкинских" городов на фоне нищеты и полунищеты 75% населения; большее количество сирот, чем в годы второй мировой войны, стоившей Советскому Союзу 30 млн. жизней; превращение супердержавы в государство-попрошайку, существующее на иностранные займы" (с. 43).

Пусть кто-то не согласится или не полностью согласится с этой оценкой. Но, как полагал великий Данте, "лучше делать ошибки, чем замерзнуть во льду безразличия". Стивен Коэн вошел в нашу интеллектуальную и общественную жизнь не только превосходной биографией Н.И. Бухарина, но и проявлением сочувствия к падающей великой стране. Сочувствия не наигранного, а искреннего и, главное, умного, знающего, компетентного, талантливого. Благодаря таким американцам мы не ощущаем одиночества в мире и имеем моральное основание крепить веру в возможность перемен в ставшем для нас более суровым мире. Его новая книга - это реальная помощь в процессе новой самоидентификации нашего народа и в поисках верного пути от как доморощенных, так и навязанных химер.

Журнал «Полис» («Политические исследования»)

РОССИЙСКИЕ РЕФОРМЫ И США: КТО ВИНОВАТ И ЧТО ДЕЛАТЬ?

В. Малов

В России долго еще будут вестись споры о политических и социально-экономических процессах 1990-х годов, о причинах столь тяжелых последствий реформ и путях их преодоления, о роли, которую сыграли в осуществлении преобразований отдельные политики, группировки или целые социальные слои, — словом, о том, кто виноват и что делать. И в нашей стране, и за рубежом выходят мемуары участников недавних событий, книги журналистов и политических деятелей, исследования специалистов. Однако в рамках этой дискуссии не слишком часто анализируются внешние факторы российского транзита, в частности, то влияние, которое оказала на него ведущая держава Запада — США; еще реже такой анализ проводится объективно, с научных, а не партийно-публицистических позиций. Конечно, в некоторых изданиях можно встретить утверждения, будто реформы были спланированы в США, а Горбачев и Ельцин — агенты ЦРУ. Но все это к объективному научному анализу и пониманию драмы общественного переустройства имеет весьма отдаленное отношение — хотя бы потому, что для самих Соединенных Штатов, судя по многочисленным высказываниям американских политиков и специалистов, и перестройка в СССР, и приход Ельцина к власти явились полной неожиданностью. Тем не менее США действительно заметно повлияли на ход преобразований в нашей стране: достаточно сказать, что многие “рецепты” реформ соответствовали теоретическим моделям, разрабатывавшимся американскими экономистами и политологами.

Книга видного специалиста по истории России, профессора Нью-Йоркского и Принстонского университетов С.Коэна содержит богатый материал по данной проблеме. Эта работа несомненно занимает особое место в ряду многочисленных исследований российских преобразований; более того, она, на мой взгляд, во многом уникальна. Уникальна непредвзятостью взгляда, взвешенностью и честностью оценки, которую дает американский ученый роли США в проведении модернизации в России. Интересна уже сама структура издания. Книга состоит из трех частей. В первой, озаглавленной “О России без России”, даны общие теоретические положения, проходящие красной нитью через всю работу и определяющие подходы автора к рассмотрению поставленных вопросов. Во второй части — “Американский крестовый поход и посткоммунистическая Россия: безумие и трагедия 1992 — 2000 гг.” — приведены статьи и интервью Коэна 1990-х годов, снабженные краткими послесловиями, написанными при подготовке книги. Наконец, третья часть — “На пути к новой российской политике” — посвящена поискам иных, более плодотворных способов и механизмов политического и экономического взаимодействия России и США, приоритетам и предпосылкам новой американской политики в отношении нашей страны.

Что же выделяет эту работу среди других исследований? Во-первых, анализируя происходившее, автор учитывает, насколько тесно переплелись в недавних событиях интересы внутренней (как российской, так и американской) и внешней (международной) политики. Во-вторых, критикуя ход и результаты российских реформ 1990-х годов, подводя горькие итоги сознательно проводившегося курса на ускоренное создание в России “класса богатых”, ученый демонстрирует глубокое понимание предмета. В-третьих, в книге рассматриваются отношение американских политиков, журналистов, экспертов, ученых к российским реформам, их оценки и рекомендации, та роль, которую они вольно или невольно сыграли в осуществлении этих реформ. Автор, не будучи, как он сам подчеркивает, сторонником социалистических или коммунистических идей, тем не менее показывает, каким социальным потрясением для основной массы россиян стала ориентация наших реформаторов на копирование американской “неолиберальной” модели, полностью игнорировавшая исторические и культурные особенности России и разрушавшая социальные структуры, необходимые для выживания широких слоев населения. Такая ориентация, которую приветствовали многие американские политики и которая преподносилась как единственно верная большинством российских и американских средств массовой информации, обернулась на деле упрочением господства слегка обновившегося чиновничества и крупных собственников, множеством нитей связанных с тем же чиновничеством. В итоге вместо модели “народного капитализма” восторжествовала модель капитализма “номенклатурно-бюрократического”, вместо общества многочисленного и сильного среднего класса утвердилось общество “высшего класса” — высокопоставленных чиновников и олигархов; мелкое предпринимательство было полностью задавлено государственным и криминальным рэкетом, а само государство оказалось коррумпированным и неэффективным.

В данной связи нельзя не отметить чрезвычайную актуальность вопроса, сформулированного Коэном еще в самом начале российских реформ: “Вновь встает проблема, которую не одолел Горбачев и которая одолела его, — как на деле осуществить маркетизацию и демократизацию системы, в которой значительная часть местного чиновничества, превратившаяся за десятилетия в замкнутую касту политических, экономических и военных властителей, противостоит населению в целом?” (с. 91-92). Эта задача за истекшие десять лет не только не была решена, но лишь усложнилась, породив новые завалы на пути развития страны. К сожалению, российская политическая наука тоже не слишком преуспела в анализе этой центральной для России проблемы и выработке конструктивных ее решений. Более того, проблема, о которой идет речь, часто понимается крайне упрощенно; так, нередко звучащие призывы укротить чиновничество с помощью “нового Сталина” и репрессий свидетельствуют главным образом о попытках реанимировать прошлое, а не о современных подходах к перестройке государственного аппарата. Между тем без развития местного самоуправления и самодеятельных структур гражданского общества, без массового мелкого и среднего предпринимательства, свободного от чиновничьего контроля и произвола, без административной реформы, направленной на дифференциацию и модернизацию архаичного бюрократического аппарата, Россия будет обречена ходить по историческому кругу, все более отставая от развитых стран и все более приближаясь к окончательному распаду государства и общества.

Для российских политологов несомненный интерес представляет критика Коэном методологии таких направлений американской политической науки, как “советология” и “россиеведение”. Советология, подчеркивает Коэн, базировалась прежде всего на концепции тоталитаризма, а современное американское “россиеведение” — на упрощенных транзитологических концепциях. Критикуя методологические посылки, лежащие в основе этих теорий, автор замечает: “Недостатки у транзитологии и тоталитарной ортодоксии одни и те же, только с разным знаком. Обеим школам присуща четко выраженная идеологическая направленность, обе берутся объяснять все: и прошлое, и настоящее, и будущее России. Как и предыдущая модель, транзитология трактует причины и последствия явления, исходя из одной-единственной идеи. Для тоталитаризма это абсолютная власть государства в России и практическая невозможность перемен к лучшему; для транзитологии — ‘гражданское общество’ и безусловность таких перемен” (с. 38).

Давая характеристику большинству американских исследований России, Коэн использует хлесткую, но довольно точную формулировку “россиеведение без России”. Вероятно, он имеет в виду тенденцию изучать политическое развитие страны, исходя из неких “очевидных” и “общепринятых” универсальных концепций и идей, а не из конкретного материала российской действительности. Но в таком случае следует признать, что формула “россиеведение без России”, увы, применима и к некоторым работам российских авторов, пытающихся использовать универсальные схемы без необходимой их адаптации к российским реалиям и без учета конкретики, в подобные схемы зачастую не вписывающейся.

Коэн не случайно критикует российских реформаторов за пристрастие к подобным универсальным схемам, основанным на американской либеральной модели, замечая, что кроме американской существуют и иные рыночно-демократические модели (с. 38). Задача, как представляется, заключается не в том, чтобы отбросить американский либерализм, который эффективно “работает” в США; она состоит прежде всего в том, чтобы понять причины неэффективности или малой эффективности российского либерализма. И здесь следует обратиться к факторам, обусловившим стремительную победу либеральных воззрений среди представителей формировавшейся “демократической” оппозиции. В 1990 — 1991 гг. под влиянием “бархатных революций” в Восточной Европе и неудач экономической политики Горбачева лидеры оппозиции во главе с Б.Ельциным, т.е. вчерашние коммунисты, “вдруг” почти в одночасье стали либералами. Другими словами, либерализм не был до конца выношен, выстрадан Россией, а был как бы “имплантирован”, превратившись в значительной мере в имитацию. Это ощутимо повлияло на проведение российских реформ, сделав неизбежным слепое копирование западных, прежде всего американских, политических и экономических институтов. Но западные институты, пересаженные на российскую почву, очень быстро начали выполнять совершенно иные функции, вытекавшие из стремления советской номенклатуры как можно скорее конвертировать власть в собственность, не теряя и самой власти. “Либерализм” оказался в данном смысле настоящей находкой, оправдывавшей и грабительскую приватизацию, и варварскую эксплуатацию природных и человеческих ресурсов, и отстранение подавляющей части населения от собственности и власти. В итоге российский “имитационный либерализм” так и не стал либерализмом социальным, который только и мог обеспечить России стабильное социальное и политическое развитие.

В заключение вслед за Коэном подчеркну, что анализ и положительного, и отрицательного опыта участия США в модернизации и реформировании России важен для будущего всего мира. С одной стороны, модернизация такой огромной державы, как Россия, не может быть лишь ее частным делом; результаты этой модернизации будут сказываться на многих процессах и событиях в мире. С другой стороны, Россия в одиночку решить свои многочисленные проблемы не в состоянии. В свое время — сразу после второй мировой войны — США оказали эффективную помощь бывшим противникам — Германии и Японии. В 1990-х годах США и другие развитые страны столь же действенно помочь России не смогли или не пожелали. (Предоставлявшиеся кредиты ни в коей мере не могут считаться такой помощью, поскольку, по справедливому замечанию Коэна, полная несостоятельность подобной “поддержки” была продемонстрирована еще в 1920-е годы на опыте Веймарской Германии.) Конечно, ключи к решению большинства проблем России в ней самой, но в том-то и дело, что в эпоху глобализации любые проблемы — будь то коррупция, организованная преступность, неэффективность государства и отсталость экономики, слабость контроля за ядерным оружием и ядерными технологиями — становятся международными. И пожинать плоды их нерешенности придется не только России, но — так или иначе — всему миру. А потому основной пафос книги профессора Коэна сводится к вопросу о том, как способствовать подлинной, а не мнимой модернизации России, чтобы нейтрализовать опасные последствия неудачных реформ.