Одиссея Мауриция Беневского

Как и надлежит настоящему авантюристу и искателю приключений, т. е. человеку загадочному, окутанному ореолом тайны, в жизни Беневского много неясного. Особенно в первой половине его не столь уж продолжительной жизни. Так, до сих пор неизвестна его настоящая фамилия. Одни называют его Бениовским, другие — Беньевским, еще кто-то — Бейпоском. Сам себя он величал бароном Морицем Анадар де Бенев. В метрической же книге своей родной деревни наш герой значится как Бенейх.

До сих пор нет единого мнения и относительно национальности Беневского. Венгры называют его венгром, поляки, естественно, считают поляком, а поскольку он родился в Словакии, то иногда его принимают за словака. Сам Бе-невский говорил, что он венгр. Надо думать, что так оно и было в самом деле.

Да и с годом рождения не все ясно. Беневский в своих «Мемуарах» утверждал, что на свет Божий он появился в 1741 году. Совсем другой, 1746 год значится в упомянутой уже метрической книге. Поскольку верить на слово Беневскому нельзя — иные страницы его «Мемуаров» трудно отличить от рассказов достопочтенного барона Мюнхгаузена, — будем считать, что родился он все же в 1746 году в селе Вербово, что в Словакии, которая входила в те времена в состав Австро-Венгерской империи, в небогатой семье кавалерийского офицера на австрийской службе.

Решив, что сын должен продолжить семейную традицию, т. е. стать офицером, отец отвез юного Мауриция в Вену и определил его там в военное училище. А так как был он юношей смышленым и физически развитым, то уже в 14-летнем возрасте вступил на самостоятельную жизненную дорогу — нанялся в австрийскую армию. И даже в последние годы Семилетней войны принимал участие в боях против прусской армии Фридриха Великого. Правда, к тому времени от былой мощи пруссаков остались одни воспоминания — они терпели одно поражение за другим.

Когда в 1763 году война окончилась, оставшийся без «работы» Беневский приехал в Польшу, где жили его родственники. Там он нанялся на службу в Калишский кавалерийский полк. В том полку он дослужился до чина капитана, а не генерала, как «скромно» указал в своих «Мемуарах». Стать генералом за пять лет службы в захолустном городишке в мирное время — такое, насколько известно, не удавалось никому. Не награждался он и орденом Белого Льва. Не был он, разумеется, и бароном. Тщеславие и самовосхваление — одна из слабостей этого несомненно выдающегося человека.

Польша, когда туда попал Беневский, переживала неспокойные времена. В 1764 году польский престол при поддержке России и Пруссии занял фаворит Екатерины II Станислав Понятовский. Столь откровенное вмешательство России в польские дела имело благовидную причину: угнетение польскими властями православного населения украинских и белорусских земель. Были, разумеется, и другие, не столь афишируемые причины. Пока же Россия требовала уравнения в правах православных с католиками. В 1767 году русское правительство добилось такого равноправия. Во всяком случае, на бумаге между двумя государствами было подписано соответствующее соглашение. И хотя в нем оговаривалось, что польская шляхта сохраняет за собой все прежние привилегии, вельможные паны посчитали себя кровно обиженными. Заручившись поддержкой Франции и Турции, они составили в 1768 году оппозиционную России Барскую конфедерацию, которая одним из своих первых декретов отменила соглашение о равноправии православных с католиками. Между Россией и конфедератами началась война.

Непоседливый и склонный к неожиданным поступкам Беневский вступил в армию конфедератов, и ему поручили командование кавалерийским отрядом. Однако долго воевать ему не пришлось. В Татрах, в деревушке Списка Суббота он серьезно заболел. А пока лечился и набирался сил, успел познакомиться с дочерью местного ремесленника (в «Мемуарах» — «благородный джентльмен») Сусанной, влюбиться в нее и даже жениться.

Когда Беневский выздоровел, его снова призвали в армию конфедератов. Чтобы не видеть слез молодой жены, Мауриций, не сказав никому ни слова, тайком бежал в Краков, который был уже окружен русскими войсками графа Петра Панина. Оборонявшие город конфедераты потерпели поражение, и Беневский оказался в русском плену. Но ненадолго. Его отпустили под честное слово, что он никогда больше не будет воевать против России.

Свое честное слово Беневский не сдержал. Едва оказавшись на свободе, он тут же примкнул к одному из отрядов конфедератов, который уходил на Балканы к туркам зализывать раны. Через некоторое время, восстановив силы и пополнив запас оружия, отряд возвратился в Польшу и в первой же стычке с русскими был разгромлен окончательно. Раненый Беневский снова попал в плен. На сей раз русские обошлись с ним строже: вместе с другим пленным конфедератом шведом Адольфом Винбландом отправили под стражей в Киев, а оттуда — в Казань на поселение под надзор полиции.

Но неугомонный Беневский и тут не угомонился. Он впутался в антиправительственный заговор. Заговор был, естественно, раскрыт, и над Беневским нависла серьезная опасность.

Однажды поздно вечером в дом, где он жил, заявился офицер с солдатами.

— Где Беневский? — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил офицер открывшего дверь Мауриция — офицер принял его за слугу.

Сомнений быть не могло: пришли по его душу. Стараясь ничем не выдать себя, Беневский спокойно ответил:

— Он дома, господин офицер. Только что погасил свет и...

Не дослушав «слугу», офицер выхватил у него из рук свечу и метнулся в дом. Солдаты за ним. Беневский же, как был в домашних туфлях и халате, выбежал на улицу и поспешил к Винбланду, который тоже был замешан в заговоре.

Друзья решили немедленно бежать. Они переоделись, изменили, насколько это было возможно, внешность, наняли лошадей и в ту же ночь покинули Казань. Их путь лежал в Петербург. Они собирались сесть там на какое-нибудь судно, идущее за границу. Чтобы не вызвать подозрений и избежать лишних расспросов, Беневский и Винбланд выдавали себя за офицеров, везущих в Петербург секретные документы. Обман удался. На всех ямских станциях беглецам без проволочек меняли лошадей, начальство принимало их как важных государственных людей. Как тут не вспомнить незабвенного Ивана Александровича Хлестакова? А нижегородский губернатор даже дал им рекомендательное письмо к губернатору владимирскому. Благодаря своей находчивости и хладнокровию Беневский и Винбланд в скором времени прибыли в Петербург.

Поскольку «важные государственные бумаги» дальше было везти некуда, то Беневский из офицера превратился в богатого коммерсанта, а Винбланд — в его слугу. Теперь друзья были заняты поисками судна, на котором можно было бы тайком покинуть Россию. Поиски затягивались: постоянно приходилось держать ухо востро. Одно неосторожное слово — и все могло пропасть. Наконец нашелся немец-аптекарь, который за 500 дукатов взялся устроить беглецов на голландское судно.

В назначенную ночь Беневский и Винбланд пробрались в указанное место на берегу Невы, где их должна была поджидать шлюпка с голландского корабля. Однако вместо голландских моряков беглецов встречали там вооруженные солдаты — не иначе как аптекарь оказался предателем. Без лишних слов солдаты схватили «коммерсанта» и его «слугу» и под усиленным конвоем препроводили прямиком в канцелярию начальника петербургской полиции Чичерина. После допроса неудачников-беглецов отвезли в Петропавловскую крепость и бросили в сырую, мрачную камеру.

Суда долго ждать не пришлось. Вскоре Беневский и Винбланд предстали перед следственной комиссией, которая за участие в заговоре и бегстве из Казани приговорила обоих к ссылке на Камчатку.

Как это ни странно, но приговором Беневский был доволен: появлялась какая-никакая надежда на бегство. Позже в своих «Мемуарах» он писал: «Я не раз тогда думал: «Хорошо, что везут на Камчатку — там море, оттуда легче бежать».

Петропавловскую крепость узники покинули в ноябре 1769 года. Им предстоял долгий и трудный путь через всю Россию. Ехали в санях в сопровождении казаков. Беневский мрачно шутил, называя их почетным эскортом. Надо заметить, что Беневский в самых безысходных положениях не вешал носа и не терял надежды на лучшее.

В пути произошло приятное событие (во всяком случае, для Беневского и Винбланда): к ним присоединили еще троих ссыльных. Ими были Иоасаф Батурин, Ипполит Степанов и Василий Панов — бывшие офицеры, за разные провинности приговоренные к ссылке на Камчатку. Друзья по несчастью быстро сблизились и нашли общий язык — еще не прибыв к месту ссылки, начали обдумывать планы побега. Неимоверно трудный путь — мороз, метели, снежные заносы — становился от этих разговоров легче и даже вроде как короче.

На самом же деле дорога нисколько не сократилась, и только в конце мая ссыльные прибыли в Якутск. Здесь они познакомились с ссыльным фельдшером Гоффманом. Гоффман, который давно готовился к побегу, узнав о планах Бе-невского и его друзей, пообещал им помощь и содействие. После разговоров с Гоффманом друзья окончательно убедились, что побег возможен. Надо лишь запастись терпением. С этими приятными размышлениями и мечтами ссыльные тронулись в дальнейший путь.

Но в пути наших друзей ожидал довольно неприятный сюрприз. Через несколько дней после отъезда из Якутска их караван догнал губернаторский курьер. Он вез секретное письмо коменданту Охотска, городишка, в который направлялись ссыльные. Беневскому чисто случайно удалось подслушать разговор между курьером и начальником конвоя. Новость была пренеприятнейшая. Оказалось, что сразу после отъезда ссыльных из Якутска умер старик Гоффман, а полиции стало известно, что готовится какой-то побег. Вот насчет этого побега и везет он, то бишь курьер, письмо губернатора охотскому начальству. Беневский сразу смекнул, о каком побеге пронюхала якутская полиция. Надо было что-то предпринимать.

Выход вскоре нашелся. Однажды вечером полил сильный дождь. Конвою ничего не оставалось, как сделать привал, укрывшись от дождя в какой-то хибаре. Ссыльные, которые имели деньги и могли покупать продовольствие, в том числе и водку, предложили продрогшим конвоирам и курьеру выпить. Казаки, с которыми у общительного Беневского успели сложиться почти что приятельские отношения, не заставили себя долго упрашивать. Курьер тоже недолго отказывался. Ссыльные не скупились на угощение. Вскоре конвоиры, а с ними и курьер, спали мертвецким сном. Беневский достал из сумки курьера письмо. Из него явствовало, что перед смертью Гоффман проболтался о намечающемся побеге своему помощнику, упомянув при этом имена пятерых ссыльных, а помощник, надеясь на вознаграждение, поспешил с этими сведениями в полицию. Далее в письме якутский губернатор предписывал коменданту Охотска ссыльных на Камчатку не отправлять, а заключить их в Охотский острог и содержать там в строгости до указания свыше, то есть из Петербурга.

Посоветовавшись, друзья тут же написали другое письмо. В нем они от имени якутского губернатора характеризовали себя, как людей в высшей степени примерного поведения, спокойных и рассудительных, которых нет необходимости содержать в большой строгости. Тщательно запечатав письмо, «примерные» ссыльные положили его в сумку курьера и тоже улеглись спать. А утром, слегка опохмелившись, путники двинулись дальше.

Проделка ссыльных удалась. Подлога никто не заметил. Правда, комендант Охотска никак не мог взять в толк, зачем понадобилось якутскому губернатору посылать нарочного с таким ничего не значащим письмом. Однако, резонно решив, что начальству видней, успокоился и приказал вновь прибывших ссыльных, людей «спокойных и рассудительных», расконвоировать и дать им полную волю. До того дня, разумеется, пока не будет готов к отплытию на Камчатку галиот «Св. Петр». Это судно время от времени совершало каботажные рейсы между Охотском и Большерецком — административным центром тогдашней Камчатки.

Пока судно готовилось к плаванию, наши друзья даром времени не теряли. Еще по дороге в Охотск они решили, что самое лучшее — это захватить судно в море и плыть на нем в Японию, а то и дальше. Все эти дни они были заняты подготовкой к захвату галиота: знакомились с членами экипажа «Св. Петра», среди которых оказалось трое ссыльных — Алексей Андреянов, Степан Львов, Василий Ляпин, — с помощью штурмана Алексея Пушкарева и сержанта Ивана Данилова запаслись кое-каким оружием. К ним готовы были примкнуть матрос Григорий Волынкин и, что самое важное, штурман (т.е. капитан) «Св. Петра» Максим Чурин.

План захвата судна был прост: находясь в море, в первый же шторм, когда пассажиры укроются в трюме, задраить трюмные люки и идти к Курильским островам. На первом же острове желающих остаться на Камчатке высадить на берег, а с остальными плыть дальше к берегам Японии или Китая.

Поначалу все шло как нельзя лучше — на полпути между Охотском и Камчаткой начался шторм. Казалось, сам морской бог Нептун решил помочь заговорщикам. Но вскоре стало очевидно, что Нептун, то ли по недоумению, то ли со злым умыслом, явно переусердствовал — шторм достиг такой силы, что стало, как говорится, «не до жиру — быть бы живу». Когда через несколько дней ненастье утихло, «Св. Петр» представлял жалкое зрелище: на нем не было грот-мачты, с рей свисали рваные паруса и такелаж, в трюме открылась течь. О том, чтобы пускаться на таком судне в далекое плавание, не могло быть и речи. Тут бы до Большерецка живыми добраться...

Это был удар, от которого можно было прийти в отчаяние. Катастрофа усугублялась тем, что на зимовку галиот становился обычно в Чекавинской гавани, в 14 верстах от Большерецка. Захватить корабль в гавани было невозможно. Во-первых, незамеченными, а тем более большой группой, выйти из Большерецка было нельзя — селение небольшое, 40 дворов, каждый человек на виду. Во-вторых, местность между Болыиерецком и Чекавкой непроходимая — болота вперемешку с зарослями ольшаника. Пускаться в такой путь, «не зная броду», — все равно что идти на верную гибель.

12 сентября 1770 года, после 10 месяцев пути, Беневский и его друзья прибыли наконец в Большерецк.

Население этого городишка, точнее будет сказать, поселка, затерявшегося на самой отдаленной окраине необъятной Российской империи, насчитывало ко времени приезда туда Беневского 160 человек: 90 цивильных и 70 военных. Да и те не всегда находились на месте — многие по долгу службы и работы разъезжали по полуострову.

Появление судна, а тем более прибытие новых людей, было для Большерецка событием настолько редким, что встречать их на причал собрались все находившиеся в поселке люди во главе с самим управителем Камчатки капитаном Григорием Ниловым, постоянно пьяным, безвредным стариком, который из-за дружбы с «зеленым змием» давно уже махнул рукой на свои служебные дела. Особенно тепло встречали вновь прибывших ссыльных их друзья по несчастью, которые уже по многу лет отбывали наказание в Большерецке: бывший камер-лакей Анны Леопольдовны Александр Турчанинов, сосланный в эти края еще за участие в заговоре против Елизаветы в пользу малолетнего Иоанна; бывшие поручики гвардии Семен Гурьев и Петр Хрущов, не признавшие и даже оскорбившие только что взошедшую на российский престол Екатерину И; бывший адмиралтейский лекарь Магнус Мейдер, также заподозренный в каком-то заговоре.

В тот же день в канцелярии Большерецка ссыльным-новичкам выдали пс мушкету, копью, фунту пороха, четыре фунта свинца, топору, ножу и набору плотницкого инструмента для постройки жилья. Кроме того, они получили трехсуточный паек. Из напутствия, которое невнятно пробормотал как всегда пьяный Нилов, ссыльные поняли, что отныне они свободны, тем более что далеко тут не убежишь, а о своем жилье и пропитании должны позаботиться сами.

Дело с жилищем решилось быстро и просто: новичков разобрали по своим хибарам ссыльные-старожилы. Беневский попал к Петру Хрущову, ссыльному с 8-летним стажем. Оба, хотя и по разным причинам, ненавидели Екатерину II, быстро сошлись на этой почве и вскоре стали закадычными друзьями. Хрущову, которому давно опостылела жизнь в этой Богом забытой дыре, мысль Беневского о побеге пришлась по душе, и он принял самое деятельное участие в разработке плана побега.

Бежать поначалу собирались на старой байдаре, которая уже несколько лет валялась без дела на мысе Лопатка, что в 20 верстах от Большерецка. На этой байдаре несколько лет назад казачий сотник Иван Черных, описывая острова Курильской гряды и снимая их планы, дошел чуть ли не до самой Японии. Если байдару отремонтировать, подумали Бе-невский и Хрущов, то на ней, продвигаясь от острова к острову, можно добраться и до Японии. А там уж что будет, то будет...

Это был самый простой путь к бегству. Но чтобы осуществить его, нужно было под каким-нибудь, не вызывающим подозрений предлогом попасть на Лопатку, да еще доставить туда необходимые для ремонта материалы и инструменты. Такого предлога найти не удавалось, и в конце концов от этой затеи пришлось отказаться. Тем более что, как вскоре выяснилось, байдара настолько прогнила, что никакой ремонт помочь ей не мог.

Беневский не отчаялся, и вскоре у него возник новый план побега. Связан он был с появлением в феврале 1771 года в Большерецке артели промысловиков-зверобоев купца Федоса Холодилова. Состояла артель из 33 человек. Появились они в поселке потому, что их бот выбросило штормом на берег южнее Большерецка. Между хозяином и зверобоями возник спор, и довольно серьезный: Холодилов требовал, чтобы промысловики спускали бот на воду и отправлялись промышлять морского зверя, те же, ссылаясь на постоянные штормы и ненадежность бота, отказывались выходить в море. Они хотели перезимовать в Большерецке, а промыслом заняться позже, с наступлением более спокойной погоды.

Поняв, что появился подходящий случай для побега, Беневский зачастил к артельщикам. Он брался уладить их спор с хозяином (в их пользу, разумеется) и обещал помочь им добраться до легендарной Земли Стеллера, где по словам склонного к вымыслам натуралиста Георга Стеллера, воображение которого породило эту так никем и не найденную землю, собиралось на зимовку видимо-невидимо морского зверя со всех островов Берингова моря. Взамен Беневский просил о «небольшой» услуге: доставить его с друзьями в Японию на своем боте.

Всего-навсего. Промысловики согласились.

Но и этот план не осуществился. Когда капитан «Св. Петра» Максим Чурин, ставший одним из самых активных организаторов побега, добрался до лежавшего на берегу моря бота и осмотрел его, он выяснил, что суденышко настолько разбито штормом, что годится разве что на дрова. Трудно понять, о чем думал купец Холодилов, принуждая своих людей выходить На нем в море...

Между тем количество заговорщиков увеличивалось и достигло 50 человек. И уже ни байдара, ни даже бот не смогли бы всех уместить. Надо было думать о судне побольше. Беневскому все чаще приходили на ум корабли, стоявшие в Чекавинской гавани.

Известно, что, когда о тайне знают двое, тайна перестает быть тайной. Тем более тайна не может быть тайной, когда о ней знают 50 человек. Как того и следовало ожидать, по Большерецку поползли тревожные слухи о готовящемся побеге. О нем уже несколько раз предупреждали капитана Нилова доброхоты. Но капитан беспробудно пил и на доносы не реагировал, считая их поклепами. Он очень уважал и ценил Беневского за ум, обходительность и обширные познания и не допускал и мысли, что такой человек способен причинить ему неприятности.

Кстати, уважал Беневского не один Нилов. За время пребывания в Большерецке Беневский стал там весьма популярной личностью. И завоевал он известность не только своей общительностью и незаурядным умом. Сразу же по прибытии в Большерецк он развил кипучую общественную деятельность: с помощью Хрущова создал школу для всех желающих овладеть грамотой, организовал с научной и спортивной целью экспедицию на Ключевскую сопку (считается, что именно Беневский первым покорил эту вершину), изучал, описывая, зарисовывая и составляя планы, берега Камчатки.

Популярности Беневского способствовало и его умение превосходно играть в шахматы. А надо сказать, что в то время многие жители Камчатки из-за отсутствия других развлечений увлекались игрой в шахматы. Играли, разумеется, на деньги. А поскольку на всем полуострове равных в этой игре Беневскому не находилось, то и тут он постоянно был при деньгах. Иногда выигрывал довольно солидные суммы. Для главаря заговорщиков это было очень кстати.

Впрочем, однажды его умение играть в шахматы едва не стоило ему и его друзьям жизни. Было это так. Частым партнером Беневского за шахматной доской бывал богатый купец Казаринов. Купец постоянно проигрывал, и это сильно задевало его самолюбие. Но и горечь поражений, и обиду на партнера он переносил молча. А однажды после очередного проигрыша даже подарил своему «обидчику» две головки сахара, чем немало удивил Беневского — сахар в те времена на Камчатке был, как теперь сказали бы, большим дефицитом.

Обрадованный Мауриций тут же устроил дома большое чаепитие, на которое пригласил ближайших друзей. После кружки-другой у всех неожиданно разболелись головы и животы. Почуяв неладное, Беневский настоял, чтобы все гости выпили растопленного китового жира и оленьего молока. И сам же сделал это первым. Когда всем полегчало и опасность прошла, хозяин дал по кусочку сахара собаке и коту. Через полчаса те сдохли. Сомнений быть не могло: Казаринов хотел отравить Беневского и таким подлым способом отомстить за постоянные проигрыши.

Беневский отнес сахар Нилову и обо всем тому рассказал. В тот же день капитан пригласил к себе на вечер Казаринова и еще двух купцов. Пока судачили о том о сем, денщик поставил самовар. Когда самовар забулькал, Нилов сказал:

— Давайте-ка, братцы, чайком побалуемся. Барон давеча сахарку принес. Больно уж сладкий, хвастал.

Казаринов, не выдержав испытующий взгляд капитана, покраснел, побледнел, а затем во всем сознался.

— Не губи, батюшка! — взмолился. — Я ведь этого венгерца не потому хотел отравить, что зло на него держу, а потому что он противу тебя заговор учинить хочет. Ссыльных к этому подбивает, бежать с ними надумал.

Нилов купцу не поверил. Решил, что, тому не удалось отравить своего удачливого шахматного соперника и он надумал хоть оговорить его. Капитан пообещал сурово наказать Казаринова. Мауриций, узнав о доносе купца и угрозе Нилова, смекнул, что представился подходящий случай отвести от себя подозрения. Он явился к Нилову и стал упрашивать его не наказывать купца. Управляющий Камчаткой еще больше зауважал Беневского, а купца Казаринова всего лишь выслал из Большерецка.

Донос Казаринова подстегнул Беневского и его сообщников к более активным действиям. Промедление становилось опасным, подготовка к побегу могла быть раскрыта в любую минуту. И тогда одному Богу известно, чем бы все кончилось.

Через несколько дней после случая с Казариновым Беневский зашел к промысловикам. Он показал им запечатанный сургучом дорогой бархатный конверт и рассказал следующее. На Камчатку, дескать, он попал вовсе не потому, что принимал участие в войне против России на стороне поляков. Очутился он тут потому, что взялся выполнить одну чрезвычайно секретную и деликатную государственную миссию: доставить письмо царевича Павла, у которого Екатерина силой отняла престол, к римскому императору. В этом письме Павел просит императора руки его дочери. И заодно молит императора помочь ему вернуть российский трон. Однако Екатерина, прослышав о письме, сына взяла под стражу, а его, Беневского, как верного слугу царевича, вместе с товарищами сослала подальше от двора, на Камчатку. Так вот, если промысловики помогут ему и его людям покинуть остров, чтобы иметь возможность доставить письмо по назначению, то они «...получат особливую милость, и при том от притеснения здешнего избавятся...»

Посоветовавшись, зверобои согласились помочь Беневскому. И не столько из-за «особливой милости», сколько чтобы избавиться от «притеснений здешних»: их хозяин, купец Холодилов, просил Нилова высечь его людей и силой заставить их выйти в море на промысел.

Капитан, несмотря на свой добродушный, в общем-то, характер, дал согласие на экзекуцию. Объяснялся такой нетипичный для Нилова поступок тем, что он давно уже ссудил Холодилову в счет доходов с промысла 5000 казенных рублей и теперь не меньше самого купца был заинтересован в скорейшем выходе промысловиков в море. Обозленные артельщики были готовы на все, лишь бы поскорее выбраться с Камчатки. Недолго раздумывая, Беневский тут же пообещал помочь им переселиться на один из «райских» островов Тихого океана.

Теперь о подготовке к побегу почти открыто говорил весь Большерецк. Впрочем, иначе и быть не могло — в заговор уже были вовлечены больше 80 человек: ссыльные, купцы, казаки, солдаты, промысловики; русские, камчадалы, коряки, алеуты. Даже некоторые женщины готовились к побегу. В заговоре состояли и штурманы стоявших в Чекавинской гавани галиотов «Св. Петр» и «Св. Екатерина» — знакомый уже нам Максим Чурин и Дмитрий Бочаров. Самым молодым участником заговора был сын местного священника 13-летний Ваня Устюжанинов. Наслушавшись захватывающих рассказов Беневского об опасных путешествиях, невиданных странах и необыкновенных приключениях (а рассказчиком Мауриций был отменным!), мальчишка так привязался к своему старшему товарищу, что не отходил от него ни на шаг и, не задумываясь, выполнял любые его распоряжения. Свою преданность Беневскому этот мальчишка сохранил на всю жизнь. Последним, кого увидит умирающий Беневский, будет склонившийся над ним Иван Устюжанинов.

Из ссыльных, как это ни покажется странным, не примкнул к заговорщикам один Семен Гурьев. Сколько ни старались Беневский, Винбланд, Хрущов уговорить его, все было напрасно. Поддержать их Гурьев отказался наотрез. Больше того, однажды после особенно жаркого спора он донес на них капитану Нилову.

Наконец до протрезвевшего на короткое время управляющего полуостровом дошло, что затевается что-то серьезное и опасное. И только тогда он послал солдат арестовать Беневского и его сообщников. Но было уже поздно — бунтовщики разоружили солдат. Впрочем, те и не очень сопротивлялись.

Нилов же, послав солдат схватить заговорщиков, решил, что долг свой выполнил сполна, и снова напился. Он так и не узнал толком, что случилось и чем все кончилось.

А кончилось тем, что в ночь с 26 на 27 апреля 1771 года руководимые Беневским заговорщики, вооруженные мушкетами, пистолетами, копьями и саблями, окружили Большерецкую канцелярию и дом капитана Нилова. После полуночи они ворвались к Нилову. Плохо соображавший с похмелья капитан, увидев над своей кроватью Беневского, который, как он помнил, должен был находиться в карцере, схватил его за шейный платок и начал душить. Силой старика Бог не обидел, и Беневский чуть было не испустил дух. Возможно, на этом бунт и окончился бы, если бы не вбежавший в спальню Нилова Панов. Видя, что его предводитель уже синеет, он выстрелил капитану в голову. Охранявшие его казаки предпочли не искушать судьбу и дружно сложили оружие.

Беневский тут же, в канцелярии, провозгласил себя управителем Камчатки и принялся вершить «государственные» дела. Еще по-настоящему не рассвело, а посланная им группа бунтовщиков обошла все дома Большерецка и собрала все, какое было в поселке, оружие. Изъятие оружия прошло спокойно, без эксцессов, если не считать пальбы из ружья, которую открыл спросонок по непрошеным гостям казачий сотник Иван Черных. Но и здесь все обошлось. Казака даже не стали наказывать.

После этого в канцелярии началась раздача жителям Большерецка казенных припасов: муки, крупы, соли, сахара. Самые бедные, кроме того, получали деньги. И немалые. Например, крестьянину Григорию Кузнецову досталось аж 3000 рублей. По поручению Беневского раздачей занимались канцеляристы Иван Рюмин, Спиридон Судейкин и трое штурманских учеников — люди, сведущие в грамоте.

На следующий день хоронили капитана Нилова, единственную жертву бунта. Хоронили торжественно, со всеми почестями. Беневский был расстроен и опечален. Он искренне жалел этого нелепо погибшего «безобидного старика».

Сразу после похорон все, кто был причастен к бунту, присягали в Успенской церкви Большерецка царевичу Павлу. Этой присягой Беневский стремился, как теперь сказали бы, «повязать» бунтарей, отрезать им путь к отступлению.

28 апреля началась подготовка к отплытию с Камчатки. На берегу реки Быстрой закипела работа: мятежники строили плоты, ремонтировали лодки, подносили припасы, которые надлежало взять в дорогу. Работа спорилась, слышались шутки и песни. Все были опьянены легкой победой и вином, также розданным накануне.

29 апреля лодки и плоты были готовы. Началась погрузка. Грузили пушки, ружья, порох, свинец, топоры, различные инструменты, материю, пушнину, провиант, деньги из Большерецкой казны — все, что могло понадобиться в продолжительном плавании. Запасались основательно, в расчете на годичное пребывание в море.

Во второй половине дня плоты и лодки отошли от берега, а на следующий день эта пестрая флотилия входила в Чекавинскую гавань. Там стояли вмерзшие в лед галиоты «Св. Петр» и «Св. Екатерина». Плыть решили на «Св. Петре».

Галиот «Св. Петр» был трехмачтовым военным парусником водоизмещением 300 тонн, длиной 17 метров, шириной 6 метров. Судно числилось за Сибирской военной флотилией, хотя использовалось как грузовое.

Бунтовщики разбили на берегу лагерь и принялись за подготовку галиота к плаванию: скалывали лед, приводили в порядок такелаж, перегружали привезенные припасы.

Одновременно с этим в одной из палаток Ипполит Степанов при участии Беневского составлял «Объявление в Российский сенат» — своего рода политический манифест большерецких мятежников. В этом довольно пространном документе на 10 больших страницах, пожалуй, впервые в России открыто говорилось о произволе царского правительства, продажности чиновников, бедственном и бесправном положении простого народа. Екатерина II обвинялась в убийстве мужа и незаконном захвате трона, в том зле, какое принесло в Россию ее правление. Страной руководят не «порядочные законы, а самовластие», — говорилось в «Объявлении». Не была забыта и польская проблема. «У польского народа отнимается вольность, которая России не только вредна, а полезна», — было сказано по этому поводу. Сказано, надо думать, по настоянию Беневского.

Хотя ни Беневский, ни Степанов не были ни политиками, ни революционерами, надо признать, что их «Объявление» намного острее, можно сказать революционнее, чем подобные документы, составленные спустя 50 лет декабристами.

11 мая «Объявление» подписали все участники бунта. За неграмотных подписывались грамотные. В тот же день документ был послан с боцманом Серогородовым в Большерецк для отправки его оттуда в Петербург.

Забегая вперед, следует отметить, что правительственная верхушка России была не на шутку напугана бунтом. Было сделано все, чтобы «Объявление» не получило огласки. После того как с ним ознакомилась Екатерина II, генерал-прокурор Александр Вяземский собственноручно написал на папке с посланием большерецких бунтовщиков: «Сей пакет хранить в Тайной экспедиции и без доклада Ее Величеству не распечатывать». Кроме того, полковник Зубрицкий, который был послан на Камчатку для разбирательства, получил предписание: у всех жителей полуострова, «коим известно о бунте, взять подписку о том, что они обязуются дело это держать в величайшем секрете». За поимку же любого бунтовщика были обещаны большие деньги. Было у бунта и позитивное последствие: посылать на Камчатку ссыльных впредь запрещалось.

В тот же день, т. е. 11 мая, Беневский поднял на «Св. Петре» свой флаг. Всем участникам предстоящего плавания пришлось поклясться, что они будут защищать этот флаг. В свою очередь Беневский поклялся, что будет всегда и везде блюсти интересы своих сообщников. И тут же свое обещание подтвердил делом: один, дабы оградить остальных от ответственности, подписал опись взятого на судно казенного имущества, которая также была передана в Большерецк. Подписался Беневский «просто и скромно»: «Барон Мориц Анадаре де Бенев, пресветлейшей республики Польской действительный резидент и ея императорского величества Римского камергер, военный советник и региментарь». Не больше и не меньше.

Покидали Камчатку 84 человека, в том числе семеро женщин.

Ни морских, ни тем более навигационных карт на судне не было, а потому плыли вдоль Курильской гряды на юг, держась, чтобы не сбиться с курса, поближе к островам.

На седьмой день плавания «Св. Петр» пристал к Симуширу, шестнадцатому остову в Курильской гряде. Произведя разведку острова и не обнаружив на нем людей, мятежники высадились на берег. Надо было напечь хлеба и насушить сухарей.

Уже с первых дней плавания чувствовалось, что на судне зреет недовольство. На суше же кое-кто стал возмущаться в открытую. Этими «кое-кем» были члены команды галиота. Недовольны они были тем, что примкнуть к бунтовщикам их заставили силой. Беневского можно было понять: на судне нужны были люди, умевшие управляться с парусами. Но матросам от этого легче не было, и они лишь ждали случая, чтобы сбежать от Беневского. Симушир для задуманного побега показался им самым подходящим местом.

Получалось, что здесь, на Симушире, вновь возник заговор. Только теперь он был направлен против Беневского. Его зачинщиками были штурманские ученики Измайлов и Зябликов, матросы Рудаков и Фаронов, камчадал Поранчин. К ним примкнули еще несколько человек. Заговорщики собирались, когда ссыльные с Беневским сойдут на берег, поднять якорь и идти в Большерецк. Взять там казаков, вернуться на Симушир и арестовать мятежников. Но их планам не суждено было сбыться: на заговорщиков донес матрос Алексей Андреянов, которого тоже втянули в заговор. Разгневанный Беневский поначалу хотел расстрелять «злодеев», но, поостыв, велел высечь их публично плетьми. А наиболее рьяных — Герасима Измайлова и Алексея Паранчина с женой Лукерьей — приказал оставить на Симушире (см. «Знак вопроса» № 3/97, с. 21).

29 мая на «Св. Петре» подняли паруса, и судно вышло в море. Больше месяца плавание проходило спокойно, без приключений. А в ночь с 2 на 3 июля задул свежий ветер, заволновалось море и разразился крепчайший шторм, который длился несколько дней кряду. Опасность усугублялась тем, что в трюме сорвался плохо закрепленный груз. Судно потеряло устойчивость, и были мгновения, когда казалось, что оно вот-вот перевернется. Шторм утих только 7 июля. И одновременно с этим показался берег одного из островов Японии.

Японцы встретили беглецов откровенно недружелюбно. Это было время, когда в Страну Восходящего Солнца никого, кроме разве что голландских купцов, не пускали. Поэтому русские сочли за лучшее долго там не задерживаться.

Но так было не всюду. Намного дольше гостили беглецы на другом японском острове, жители которого, названные Рюминым в его «Записках» усмайцами, оказались на удивление гостеприимными. Они запросто бывали на судне у русских, приглашали их к себе в гости, обменивались подарками, торговали. Здесь судно простояло почти месяц, и беглецы могли его отремонтировать. Когда на «Св. Петре» начали поднимать паруса, провожать гостей вышли все жители острова.

9 августа галиот подошел к острову Формоза (Тайвань). Уставшим путешественникам остров показался райским уголком. Впрочем, таким он тогда был на самом деле. Именно на таком острове мечтали поселиться некоторые мятежники, покидая Камчатку.

Первое время отношения между аборигенами и русскими складывались как нельзя лучше, и ничто не предвещало беды. 16 августа формозцы по собственной инициативе помогли ввести галиот в защищенную от ветров бухту, которую безуспешно искал экипаж «Св. Петра». На следующий день доставили на судно свиней, кур, фрукты. Взамен брали иглы, нитки, лоскуты материи. Все были довольны. Но так продолжалось недолго.

После полудня Беневский послал на берег ялбот с людьми — надо было запастись питьевой водой. Первая группа безоружных людей, съехав на берег, осталась там, а ялбот вернулся назад за второй группой. Что послужило причиной нападения формозцев на оставшихся на берегу русских, сказать трудно. Вероятнее всего, они посчитали, что пришельцы готовятся на них напасть и потому переправляют на берег так много людей. Если это так, то аборигенов можно понять: они имели многолетний и достаточно горький опыт встреч с белыми (португальцами, испанцами, французами), которые часто грабили их селения, а жителей увозили и продавали в рабство. Правда, ничего этого не знали и не могли знать русские, которые впервые попали на остров. Иначе они наверняка попробовали бы как-то растолковать жителям острова, что им надо на берегу. Словом, аборигены неожиданно напали на безоружных людей, троих (Василия Панова, Ивана Попова, Ивана Логинова) убили, еще троих ранили.

Месть со стороны русских последовала немедленно. Месть была жестокой, и обрушилась она, как это нередко бывает, прежде всего на совершенно невинных людей. Как раз в это время неподалеку от галиота проплывали на лодке семь туземцев, которые ничего не знали о случившемся. Тем не менее с судна прогремели ружейные выстрелы, и пятеро человек замертво свалились на дно лодки. Двое остальных были тяжело ранены и с трудом добрались до берега. Но Беневскому этого показалось мало и он послал вдогонку за ранеными ялбот с вооруженными людьми. Раненые на берегу были добиты, а все находившиеся поблизости лодки аборигенов изрублены топорами.

Но и это не все. 20 августа пришельцы учинили на острове настоящий погром. На берег была послана команда из 30 человек с ружьями и мушкетами. Туземцы, хоть и имели численное превосходство, сопротивлялись недолго — сказалось отсутствие огнестрельного оружия. Впрочем, их потери были более чем скромными: один человек убит и несколько ранены. Видя, что против ружей им не устоять, формозцы поспешили скрыться в лесу. Русские в лес не пошли. Вместо этого сожгли дотла поселок. Сочтя, что этого недостаточно, Беневский приказал обстрелять догоравший поселок из корабельных пушек.

Надо думать, что, столь жестоко мстя за погибших товарищей, Беневский вряд ли понимал, что их смерть вызвана жестокостью ранее побывавших здесь белых, а его жестокость в свою очередь отзовется когда-нибудь на других.

Покинув 21 августа Формозу, «Св. Петр» в тот же день, словно в наказание за содеянное, попал в жесточайший шторм, который длился два дня. Далее судно продвигалось, держась поближе к китайскому берегу. Но в китайские порты не заходило, а держало курс на Макао, португальскую колонию на китайском побережье. 12 сентября 1771 года галиот стал на якорь на внешнем рейде Макао.

Так закончилось это беспримерное плавание, которое можно поставить в один ряд с экспедициями Витуса Беринга, братьев Лаптевых, Жана Лаперуза. Есть все основания считать плавание большерецких бунтовщиков подвигом, а их самих — первооткрывателями. Разве не подвиг — пройти такое расстояние на утлом, неприспособленном к дальним плаваниям суденышке в незнакомых водах, да еще в суровых погодных условиях? Значение же плавания, какое ему по праву принадлежит в истории географических открытий, пожалуй, вернее других определила в августе 1772 года газета «Варшавские ведомости»: «...это их случайное плавание оказалось гораздо более успешным, чем плавания других мореходов, преднамеренно искавших этого прохода. Это будет великим делом в истории мореплавания, что какая-то кучка уголовников открыла этот путь, весьма необходимый, через обширные моря, о котором целые нации долгое время не могли ничего узнать».

К этому остается добавить, что именно большерецкие бунтовщики задолго до капитана Василия Головнина первыми из россиян побывали в Японии и даже сделали попытку описать ее. Имеются в виду «Записки» Ивана Рюмина.

Тотчас по прибытии в Макао принаряженный Беневский отправился с официальным визитом к губернатору этой колонии. После этого португальцы ввели галиот в гавань и приставили к нему вооруженную охрану. Чтобы, как они объяснили, уберечь его от арабских и китайских воров.

13 сентября все люди с галиота (70 человек) были свезены на берег, где их разместили в довольно просторном и удобном для жилья доме. Пока путешественники устраивались и отдыхали, их предводитель снова побывал у губернатора. На сей раз, ни с кем не посоветовавшись и никого не предупредив, он продал португальским властям «Св. Петра» вместе со всем вооружением и всеми имевшимися на борту товарами.

Надо ли говорить, что такой, непонятный на первый взгляд, поступок был расценен некоторыми спутниками Бе-невского как предательство и вызвал нескрываемое их недовольство. Возник резонный вопрос: уж не собирается ли их вожак, прихватив деньги, дать деру?

Маурицию стоило большого труда успокоить своих людей. Необходимость продажи судна он объяснил тем, что дальше плыть на нем крайне опасно, хотя бы уже потому, что судно маленькое и неприспособленное для столь продолжительного плавания. Да еще в океанских водах. К тому же оно изрядно потрепано штормами, просто удивительно, как им удалось добраться в Макао. И потом, на пути в Европу на «Св. Петре»их рано или поздно арестуют. Если не русские, то англичане или голландцы — русское правительство наверняка уже объявило розыск. Да и сколько в конце концов можно тесниться на маленьком суденышке такому количеству народа, если есть возможность продолжать плавание на большом судне в нормальных условиях. И притом не опасаясь ареста. Свою речь Беневский закончил такими словами: «Если искренне любите меня и почитать будете, то всем, клянусь Богом, моя искренность доказана будет; если же, напротив, увижу, что ваши сердца затвердели и меня больше почитать не будете, то сами заключать можете, что от меня тоже ожидать надлежит. Обещаю быть вам заступою и никакого оскорбления вам не чинить. И ежели Бог нас в Европу принесет, то я вам обещаю, что вы вольны будете и со всем удовольствием, хоть во весь век наш содержаны...»

Несмотря на более чем убедительные доводы Беневского и его красноречие, с продажей галиота смирились не все. Больше других возмущались и негодовали Адольф Винбланд и Ипполит Степанов, главный идеолог бунтовщиков, у которого, кстати, были свои соображения относительно дальнейшей судьбы «Св. Петра». Степанов предполагал вернуться на галиоте на Камчатку вместе с зафрахтованным большим военным судном (например, фрегатом), забрать всех желающих покинуть полуостров и вывезти их в южные моря на какой-нибудь благодатный остров. Дошло до того, что Степанов написал на Беневского жалобу и послал ее самому китайскому императору.

Пока вожди бунтовщиков выясняли, кто прав, прошло 5 месяцев. За это время число беглецов сократилось еще на 15 человек. Они умерли от тропических болезней. Для северян тропический климат, жаркий и влажный, оказался губительнее, чем копья и стрелы формозцев и морские штормы.

Видя это, Беневский поспешил оставить Макао. Наняв китайские джонки, он перевез людей в Кантон, где зафрахтовал на рейс до Франции два фрегата — «Дофин» и «Делавэрди». Обиженный Степанов не пожелал продолжать путь с Беневским и остался в Макао. Позже он переехал в Англию, которая стала его второй родиной.

Наконец 6 марта 1772 года «Дофин» и «Делавэрди» прибыли на Маврикий. Только здесь мятежники, и прежде всего Беневский, почувствовали себя в безопасности — Маврикий в то время принадлежал Франции, а отношения между Францией и Россией были далеко не лучшими.

Оставив на острове больных (их было четверо), 24 марта фрегаты вышли в море и взяли курс на Францию. А 7 июля 1772 года, пройдя этот путь без каких-либо чрезвычайных происшествий, наши путешественники ступили на пристань французского города Порт-Луи, что на юге Бретани. Из 84 человек, покинувших Камчатку, до Франции добралось 37—40 мужчин и 3 женщины.

Наконец Беневский дождался того, о чем так долго грезил, — во Франции его принимали как героя. Впрочем, и остальные участники большерецкого бунта были окружены заботой и уважением. Как свидетельствует в своих «Записках» Иван Рюмин, «определена нам квартира, и пища, и вина красного по бутылке на день, и денег по некоторому числу из казны Королевской, и жили мы в том городе Порт-Луи Марта по 27-е число 1773 года, и того восемь месяцев и девятнадцать дней».

Беневский же, оставив своих спутников в Порт-Луи, поспешил в Париж. Ему не терпелось как можно скорее познакомить французское правительство со своими давно вынашиваемыми планами. Планы же были таковы: убедить французов в необходимости колонизации Формозы и предложить свою особу на роль главного конкистадора. А в случае успеха — и на роль губернатора острова.

В Париже Беневский стал популярной, можно сказать, модной личностью. Его нарасхват приглашали в столичные салоны, на всевозможные приемы и балы. Всем хотелось увидеть (и показать) живого героя, сумевшего бежать из далекой дикой Сибири.

Благодаря так неожиданно свалившейся на него популярности Беневскому сравнительно легко удалось не только встретиться со многими высокопоставленными чиновниками Франции, но и попасть на прием к Людовику XV. И всех их он старался увлечь идеей колонизации Формозы. И с каждым днем все больше разочаровывался, не находя ни понимания, ни тем более поддержки. Объяснялась такая, как казалось Маурицию, недальновидность французского короля и его министров просто: во-первых, Формоза находилась слишком далеко от Франции, во-вторых, район Южного Китая в те времена являлся зоной интересов, а следовательно, и влияния Португалии. Беневский этого не знал — он не успел еще толком разобраться в мировой политике.

Но это вовсе не означало, что французы отказались от услуг Беневского. Ничуть не бывало. Люди типа Беневского — непоседливые и предприимчивые — сущий клад для любого государства. Особенно, если это государство стремится расширить свои владения.

Словом, Людовик XV предложил Беневскому заняться колонизацией Мадагаскара. Этот остров для Франции важен был не менее, чем Формоза. И к тому же, намного ближе. Беневскому Мадагаскар не нравился — он был наслышан о природе этого острова, — но у него не было выбора, и он вынужден был согласиться. Нужно было что-то делать, чтобы прославиться. А прославиться можно и на Мадагаскаре.

Здесь, во Франции, Беневскому удалось между делом разыскать своего дядю, старого служаку, коменданта города и замка Барде-Люк Гвидона де Бенев. Он помог Маурицию привезти из Польши жену Сусанну вместе с ее сестрой Жанетт. К сожалению, сын Беневского Самуил, который родился в 1768 году, уже в отсутствие отца, умер незадолго до того, как за семьей Беневского приехал курьер из Франции.

Человеку неусидчивому и деятельному, Беневскому очень скоро надоели балы и приемы. В начале марта 1773 года, уладив в Париже свои дела, он вернулся в Порт-Луи к своим спутникам с предложением принять участие в колонизации Мадагаскара.

И к своему огорчению, не нашел всеобщей поддержки — 17 человек отказались следовать за Беневским. Они пожелали вернуться в Россию. Скрепя сердце, Беневский выписал им «венгерские паспорта», и 27 марта они отправились пешком в Париж. Им нужно было пройти 550 верст. 17 апреля они были в Париже. В тот же день их принял посол России во Франции Николай Хотинский. Всем семнадцати одумавшимся мятежникам было предоставлено жилье и выданы деньги на еду и одежду. Затем их отправили в Россию. 20 сентября они прибыли в Петербург. Дав клятву на верность императрице и пообещав ни при каких обстоятельствах не распространяться о Большерецком бунте, все они разъехались кто куда, но непременно в глубь России, подальше от столиц. Так повелела Екатерина II.

Остальные 23 спутника Беневского (в их числе 2 женщины) решили следовать за своим предводителем. Большинство из них вступили в начавшийся формироваться Первый корпус волонтеров, командиром которого был назначен «венгерский полковник» Мауриций Август Беневский. Офицерами корпуса стали майор французской службы Адольф Винбланд, капитан Петер Рустовски (Петр Хрущов), подпоручик Грегориус Ковач (Григорий Кузнецов) и врач Магнус Мейлер.

Фамилии изменили неспроста. Своих спутников Беневский представил французским властям как венгров, попавших к русским в плен. Как уже говорилось, это было время, когда французы, поддерживавшие Барскую конфедерацию, относились к России и русским не совсем дружелюбно. И прямо противоположным было их отношение к людям, пострадавшим от русских. Этим-то и воспользовался Беневский.

Первый отряд добровольцев под началом самого Беневского отбыл на Мадагаскар 12 апреля 1773 года на фрегате «Маркиза де Мербиф». В этом отряде было 11 беглецов с Камчатки. 22 сентября отряд высадился на острове. Спустя месяц из Франции отправилась вторая половина корпуса, в которой находились еще 9 русских.

В начале 1774 года Беневский развернул кипучую деятельность по постройке большого поселения в северной части острова, которое получило название Луисбург. Неожиданно для всех и, наверное, прежде всего для самого себя у Беневского, потомственного вояки, проявился вдруг талант настоящего градостроителя. Он не только начал строить просторное и удобное селение с прямыми широкими улицами и всеми необходимыми для нормального в нем проживания бытовыми заведениями (швейные и обувные мастерские, лавка, баня, парикмахерская), но и велел разбить вокруг селения сады, огороды, поля под посевы. К новым и старым поселениям прокладывались дороги, к огородам, садам и пшеничным полям — оросительные каналы.

Мальгаши, местные жители, на первых порах относились к колонистам настороженно, с некоторой опаской. Но, видя дружелюбное и даже заботливое к себе отношение (белые помогали аборигенам продуктами и товарами первой необходимости, бесплатно лечили, нанимали на работу и неплохо платили), они постепенно проникались к пришельцам все большим доверием. Благодаря умной политике Беневского, колонизация острова проходила мирным путем, без применения силы.

И все было бы хорошо, да вот незадача: для некоторых высокопоставленных французских чиновников Беневский оказался не совсем удобным человеком. Можно сказать, совсем неудобным. А все потому, что как человек, умеющий ценить свободу, человек прогрессивных взглядов, он был ярым противником рабства и работорговли. Всеми имевшимися у него средствами он боролся с торговцами «черным товаром», безжалостно изгоняя их с острова.

А надо сказать, что это была эпоха расцвета работорговли. Американским плантаторам требовалось все больше и больше дешевой рабочей силы, и они платили за рабов хорошие деньги. В этот прибыльный «бизнес» оказались втянутыми многие большие чиновники разных стран мира, которые так или иначе были связаны с Африкой. Одним из таких, нечистых на руку чиновников, был губернатор французского острова Иль-де Франс (Маврикий) Тернейя, которому подчинялись в те времена все французские поселения и миссии на Мадагаскаре. Покровительство работорговцам приносило Тернейи немалые барыши. Когда слухи о «неблаговидной» деятельности Беневского достигли ушей Тернейи, тот, учуяв опасного противника, начал слать в Париж доносы, обвиняя «выскочку венгра» во всех мыслимых и немыслимых грехах. Дошло до того, что Беневский был обвинен в направленной против Франции враждебной деятельности. Проще говоря, назван изменником. Тернейя вменял в вину Беневскому попытку изгнать с Мадагаскара французских колонистов.

Поводом для столь серьезного обвинения послужило следующее событие. Видя, как этот умный и справедливый человек защищает интересы мальгашей, собрание вождей местных племен приняло решение избрать Беневского амнандзакабе (то есть правителем, императором) Мадагаскара. Беневский, который всегда был неравнодушен к громким званиям и высоким постам, титул, разумеется, принял. Да и то сказать, кто отказался бы править островом, который по площади побольше самой Франции?

Тернейя не только посылал в столицу доносы, но и перестал выделять приехавшим вместе с Беневским колонистам товары и деньги, которые проходили через его руки. А это было похуже доносов.

Впрочем, и доносы сделали свое дело. Французскому правительству пришлось послать на остров для проверки деятельности Беневского генерала Беллекомба — давнего приятеля Тернейи. Не надо было быть большим провидцем, чтобы догадаться, в чью пользу был составлен Беллекомбом инспекционный отчет. Беневскому ничего не оставалось, как искать справедливости в Париже.

Он отправился туда в 1776 году в сопровождении своей жены Сусанны, ее сестры Жанетт и неизменного своего адъютанта подпоручика Грегориуса Ковача, то бишь Григория Кузнецова. И поехал он во Францию уже не только как «венгерский полковник», но и как Амнандзакабе Мадагаскара. А это повыше полковника. Даже венгерского. Скрепя сердце, французские власти вынуждены были устроить Беневскому соответствующий прием. Прием, достойный правителя Мадагаскара.

На аудиенции в Тюильри Беневский предложил Людовику XVI план объединения всех живущих на Мадагаскаре племен в единое независимое централизованное государство, которое имело бы с Францией тесные политические и экономические связи, что было бы на руку как Франции, так и Мадагаскару. Для претворения этого плана в жизнь Беневскому необходимо было 3 миллиона ливров на закупку кораблей, строительных материалов, станков, инструментов и пр. Деньги он обещал вернуть в течение трех лет произведенными на острове товарами.

Король вежливо и внимательно выслушал Беневского. Сказал несколько похвальных слов по поводу колонистской деятельности Беневского на Мадагаскаре. Тут же присвоил ему воинское звание бригадного генерала, наградил орденом Св. Людовика, вручил крупное денежное вознаграждение и даже назначил ежегодную пенсию в 4000 ливров. А под конец не менее вежливо отклонил план Беневского, сославшись на то, что в казне нет лишних денег.

Несмотря на звания, награды и почести, Мауриций оставлял Тюильри с тяжелым сердцем. После долгих раздумий он пришел к выводу, что его труды никому не нужны и в его услугах больше не нуждаются. Вскоре его предположения подтвердились. А это означало, что возвращаться на Мадагаскар не было смысла. Беневский поехал в Австрию, купил там небольшое имение и принялся за литературный труд. Его трехтомные «Мемуары», в которых действительность трудно отличить от вымысла, почти одновременно были изданы в Германии, Англии и Франции. Долгое время эта книга была одной из самых популярных в Европе. Кроме того, им написано несколько художественных произведений, сюжеты для которых он черпал из своей жизни, так богатой на захватывающие события.

Затворничество Беневского длилось восемь лет. Больше он выдержать не смог. Впрочем, удивительно, как могла такая деятельная натура, какой был Мауриций, усидеть столько на одном месте.

И вот он снова в Париже. И снова стучится в двери королевских министров, стремясь заинтересовать их своими планами создания государства Мадагаскар. К его большому разочарованию, на сей раз его не хотят даже слушать.

Но Беневский, как ни странно, огорчается недолго. И вот почему. Почти сразу по приезде в Париж он знакомится с Бенджамином Франклином — видным американским ученым и политическим деятелем, который как посол представлял во Франции только что возникшее государство — Соединенные Штаты Америки. Франклин, как и Беневский, был превосходным шахматистом, и познакомились они в одном из парижских кафе за шахматным столиком.

Захватывающие рассказы Франклина об освободительной борьбе американских колонистов за свою независимость против англичан так увлекли Беневского, что он решил немедля отправиться в Америку, чтобы с оружием в руках помогать поднявшимся на борьбу за свою свободу американцам. Вместе с другими волонтерами он сел на судно, отплывающее в Новый Свет. Первая попытка оказалась неудачной: в море их задержал английский военный корабль и возвратил назад в Европу. Но неудача не отбила у Беневского желания попасть в Америку. Возвратясь в Париж, он взял рекомендательные письма Франклина и французского военного министра и снова устремился к берегам Америки. На сей раз он добрался туда без каких-либо препятствий.

В Америку Беневский приехал не с пустыми руками. Вернее, не с пустой головой. Как всегда, он был нашпигован планами. Он предложил американцам сформировать из навербованных в Европе добровольцев иностранный легион, который под его, бригадного генерала Беневского, командованием мог бы сыграть не последнюю роль в войне с англичанами. Американцы план одобрили и даже обсудили с генералом детали формирования легиона. Но тут Беневского вновь постигла неудача: англичане капитулировали (это был конец 1783 года), и война в Америке окончилась. Такой поворот событий так расстроил Беневского, что он, заболев, надолго слег в постель.

Выздоровев, наш неугомонный искатель приключений возвратился в Европу и снова попытался организовать экспедицию на Мадагаскар. Но его идея по-прежнему ни у кого не вызывала энтузиазма. Беневский не находил себе места. Безделье, а еще больше необходимость доказывать очевидные истины всем этим тупоголовым министрам, канцлерам и премьерам, выводили его из себя.

Но вот наконец долгожданная удача. В Лондоне Беневскому берется помочь Джон Магеллан — ученый, большой любитель путешествий и приключений, правнук знаменитого Фернана Магеллана. Увлеченный идеями и планами Беневского, Магеллан помогает ему деньгами и сводит с некоторыми английскими и американскими толстосумами, заинтересованными в изгнании с Мадагаскара французов и колонизации его англо-американцами.

24 апреля 1784 года воспрянувший духом Беневский, взяв с собой жену, снова поехал в Америку. Собрав необходимые деньги, он купил в Балтиморе подходящее судно, загрузил его товарами, собрал добровольцев, нанял команду и 25 октября того же года вышел в море курсом на Мадагаскар.

Еще во время подготовки к плаванию, стремясь помешать добровольцам добраться до острова, французские агенты подкупили капитала корабля Дейвиса. Когда «Лентрэпид» — так называлось судно Беневского — находился в бразильских водах, Дэйвис посадил его на мель. Сделал он это явно преднамеренно, хотя вину свою отрицал, ссылаясь на случайность. Беневскому ничего не оставалось, как отстранить капитана от должности и самому выполнять его обязанности. В январе 1785 года «Лентрэпид» благополучно завершил рейс и стал на якорь у западного побережья Мадагаскара.

Мальгаши тепло встретили своего амнандзакабе. Они надеялись, что он защитит их от грабителей-французов. Они просили его об этом. Наслушавшись жалоб аборигенов, Беневский еще больше укрепился в мысли, что французов с острова необходимо гнать. И он обещал мальгашам сделать это. И возможно, слово свое сдержал бы, если бы не новая напасть, которая подстерегала его в первый же день прибытия на остров. Воспользовавшись тем, что Беневский и его ближайшие сподвижники, а с ними и все добровольцы, сошли на берег, предатель Дэйвис увел еще неразгруженный «Лентрэпид» в море. Надо ли говорить, какой это был удар для Беневского и его волонтеров, которые остались без оружия, съестных припасов и товаров, предназначенных для торговли с местным населением? Такой удар свалил бы хоть кого. Но только не Беневского, который уже привык к неудачам. Да и как отступить от задуманного, если, едва прослышав о высадке Беневского на остров, со всех концов острова к нему начали стекаться мальгаши, готовые на все, только бы прогнать французов. Особенно рад был генерал своим старым сообщникам по Большерецкому бунту, которые все до одного явились в его лагерь. Был среди них и возмужавший, но по-прежнему преданный Иван Устюжанинов.

Началась подготовка к боевым действиям. В наскоро оборудованном лагере Беневский учил добровольцев и мальгашей умению вести бой: стрельбе, фехтованию, рукопашной схватке и прочим премудростям. А вскоре пришел и первый успех — отряд Беневского взял приступом укрепленное французское поселение Анготси, захватив там необходимое оружие и различные товары.

Власть Беневского признал почти весь Мадагаскар. Кроме, разумеется, французов. В центре острова Беневский приступил к постройке города-крепости Мавритания — будущей столицы свободного государства Мадагаскар.

Все это стало известно давнему недругу Беневского губернатору острова Иль-де-Франс. Напуганный губернатор спешно послал на Мадагаскар карательную экспедицию — отряд регулярных войск. Беневский хорошо понимал, что его «армия», состоящая из плохо обученных и вооруженных мальгашей, в открытом бою будет разбита, и потому решил укрыться за стенами форта. Но едва началась перестрелка, как первая же пуля, выпущенная нападавшими, пронзила Беневскому грудь. Рана оказалась смертельной. Беневский умер на руках своих ближайших товарищей. Произошло это 23 мая 1786 года. Беневскому было 40 лет.

Оставшись без командира, защитники форта сопротивлялись недолго. Оставшиеся в живых были взяты в плен. После этого французы уничтожили заложенные Беневским поселения. Но недолго продержались на острове и французы. Вскоре все их поселения были уничтожены мальгашами, а сами французы изгнаны с острова. Только через 110 лет после продолжительных ожесточенных боев французские войска смогли овладеть островом. Но прошло всего 65 лет, и Мадагаскар снова стал свободен. На сей раз, надо думать, навсегда.

На Мадагаскаре помнят и чтят Мауриция Беневского. Чтят как национального героя, как борца против рабства, борца за свободу острова. В истории острова ему принадлежит одно из почетнейших мест.