Этот неугомонный Поль Джонс

Если профессия военного досталась Беневскому по наследству — его отец был кавалерийским офицером, — то герой нашего следующего рассказа Джон Поль Джонс стал военным по призванию. Его отец Джон Поль всю жизнь проработал садовником, то есть был представителем самой что ни на есть мирной профессии. И надо думать, что, глядя на сына садовника, вряд ли кто мог предположить, что этому хрупкому мальчишке с нелепо торчащим на небольшой голове рыжим хохолком суждено стать выдающимся моряком и удачливым корсаром, который к тому же доставит столько неприятностей своей родине — Англии. Тем более никто и в мыслях не мог допустить, что станет Поль Джонс русским адмиралом.

Джон Поль (названный так в честь отца, Поль — здесь фамилия) родился 6 июля 1747 года в портовом городишке Уайтхейвене на западном побережье Англии. Семья была большой — пятеро детей — и небогатой. Здесь знали, что такое труд и какова цена куска хлеба. Считать и писать мальчик научился в приходской школе. Большего для будущего садовника и не требовалось. А в том, что со временем он займет место отца, никто не сомневался.

Но мальчик думал иначе. Вместо того, чтобы стричь кусты или сажать розы, он по целым дням пропадал в порту, словно завороженный глазел на стоявшие у причалов фрегаты, барки, шнявы. А каким восторгом загорались его глазенки, когда он видел сошедших на берег моряков, которые только что вернулись из дальнего плавания. Как жадно вслушивался он в их разговоры! На капитанов Джон смотрел как на богов.

Словом, относительно будущей профессии у юного Джона не было ни малейших колебаний — еще в раннем детстве, после первого посещения порта, он твердо решил стать моряком. Видя, что намерение сына серьезно, отец не стал ему перечить. Моряк так моряк. Важно, чтобы как можно раньше начал зарабатывать. Хотя бы на себя.

Первые деньги Джон заработал, когда ему едва перевалило за десять — в возрасте, когда иные его сверстники еще держатся за мамину юбку. Мальчику удалось наняться на небольшое суденышко, перевозившее уголь. И хотя работа была тяжелой и грязной, это нисколько не повлияло на желание Джона стать моряком.

Но даже такая работа — и тяжелая и грязная — была временной. В ту пору (как, впрочем, и всегда) не только в Уайтхейвене, но и во всей Англии было трудно с работой. Тем более с хорошей, перспективной. Поняв это, 12-летний Джон решил искать счастье за океаном, в Америке, где уже неплохо устроился его старший брат Уильям. Отец возражать не стал. Правда, и денег на дорогу не дал. Поскольку не имел их. Но Джон не отчаялся. Он нанялся юнгой на торговое судно, идущее в Америку. Этот рейс стал для будущего адмирала начальной школой мореплавания. Он падал с ног, но успевал всюду: выполнял приказы боцмана, помогал коку, прислуживал капитану и еще надоедал штурману с расспросами о секретах навигации.

Жаль только, что поездка оказалась напрасной. Во Фридрексбурге (Вирджиния), где нашел себе местечко Уильям, для Джона подходящей работы не оказалось. Пришлось ни с чем возвращаться в Англию.

Видя, что морское путешествие не только не отбило у сына желания стать моряком, а еще больше его укрепило — теперь у Джона только и разговоров было, что о его плавании в Америку и обратно, — старый Джон Поль решил помочь сыну. При посредстве друзей и влиятельных покровителей ему удалось наконец устроить Джона. И не куда-нибудь, а в королевский военный флот. И не кем-нибудь, сразу мичманом. И это в 16 лет! Надо ли говорить, что юноша чувствовал себя на седьмом небе.

И все же через год он оставил военную службу. Оставил, чтобы занять место третьего помощника капитана на судне «Король Георг». А еще спустя два года, поднабравшись опыта, Джон стал первым помощником на бриге «Два друга». О чем еще можно мечтать в 19 лет? И все же Джон был недоволен, его постоянно грызли сомнения. А все потому, что «Король Георг» и «Два друга» были невольничьими кораблями, вывозившими африканских негров в Америку. И хотя место было почетным, перспективный и, что еще важнее, прибыльным, Дхсон Поль в конце концов не выдержал. Однажды, когда «Два друга» отправились с Ямайки к берегам Африки за новой партией черных невольников, первый помощник остался на берегу.

Не найдя на острове работы по душе, парень решил вернуться домой. В 1768 году он как пассажир взошел на берег бригантины «Джон», которая направлялась в Англию. Почти в самом начале плавания судно постигло несчастье: от желтой лихорадки умерли несколько человек команды. И среди них — капитан и штурман. Джону Полю пришлось взять управление судном в свои руки. Без каких-либо происшествий он привел бригантину в порт назначения. Обрадованный хозяин «Джона» тут же предложил ему принять командование судном. Так 21-летний Джон Поль стал капитаном. Сбылась его детская мечта.

Несколько последующих лет он водил торговые корабли, совершавшие рейсы между Англией и островами Карибского моря.

Приблизительно в 1772 году Джон Поль решил изменить фамилию и имя. Дело в том, что большинство его знакомых путали фамилию Поль с именем, часто называя его Поль Джонс. Джону надоело всем объяснять, как его правильно зовут, и потому с той поры он стал называть себя Джоном Полем Джонсом. Позже его станут называть еще короче: Поль Джонс. Так в дальнейшем будем называть его и мы.

Незадолго до начала освободительной войны американских колоний против господства Англии Поль Джонс обосновался в Америке и продолжал служить капитаном на торговых кораблях. Однако с началом войны между Англией и американскими колониями морская торговля почти прекратилась. У берегов Америки начал крейсировать королевский флот, который задерживал все не принадлежавшие Англии корабли.

Впрочем, работа для такого опытного моряка, каким к тому времени стал Поль Джонс, вскоре нашлась. Видя, что без флота англичан, которые устроили настоящую морскую блокаду колоний, не одолеть, американцы принялись за создание собственного военного флота. Для начала решено было в порту Филадельфия переоборудовать под боевые корабли четыре торговых парусника. Прослышав об этом, Поль предложил американцам свои услуги. Американцы, у которых было мало опытных морских офицеров, способных командовать этими кораблями, его услуги приняли.

Пусть читатель не подумает, что решение Поля Джонса было необдуманным. Вовсе нет. В конфликте между Англией и ее американскими колониями он давно уже был на стороне последних. Его возмущало, что Англия без зазрения совести грабила свои колонии. За время работы в Америке он успел испытать это на собственной шкуре. *

В конце 1775 года, когда переоборудование кораблей было закончено, Поль Джонс был назначен капитаном самого большого из них, 30-пушечного «Альфреда». А это значило, что Поль Джонс стал если не первым, то одним из самых первых капитанов в истории военно-морского флота США.

И хотя раньше он не командовал военными кораблями, англичане очень скоро почувствовали, что их спокойной жизни у берегов Америки пришел конец. То тут, то там появлялся вдруг корабль-одиночка, который иначе, как призраком, не назовешь, и без малейшего промедления нападал на англичан. И всякий раз выходил из боя победителем. На протяжении полугода «Альфред» шестнадцать раз уходил в море на свободный поиск, шестнадцать раз возвращался, нередко израненный ядрами, в порт и шестнадцать раз приводил с собой «приз» — плененный английский корабль. Чаще всего это были торговые корабли.

Здесь нам придется сделать небольшое отступление, чтобы разобраться, чем пираты отличались от корсаров. Пираты, или, как их еще называют, флибустьеры, — это морские разбойники, которые сами по себе, на свой страх и риск, грабили всех, кого можно было грабить, не разбираясь, где свои, а где чужие. Пиратами были Джон Морган, Эдвард Тич, Бенито Бонито, Франсуа Олонэ и др. В отличие от пиратов, корсары, каперы и приватиры (в сущности, это одно и то же понятие, только на разных языках) находились на чьей-то службе (чаще государственной) и, имея специальный патент, грабили или захватывали корабли исключительно враждебной страны. Вот почему называть их морскими разбойниками язык не поворачивается. Самым известным корсаром был Френсис Дрейк — выдающийся флотоводец и мореплаватель, совершивший второе в истории мореплавания кругосветное плавание, имея в кармане патент самой королевы Англии Елизаветы I, успешно грабивший испанские корабли и приморские города.

Теперь читателю не трудно будет сделать вывод, что Поль Джонс стал корсаром. И пожалуй, одним из самых удачливых за всю историю этого промысла. Едва начав карьеру корсара, этот человек сразу приобрел широкую известность среди моряков как в Америке, так и в Англии. Назвать это случайностью нельзя. У Поля Джонса были все задатки лидера. Прежде всего это бурлящая энергия, железная воля, неукротимая отвага и редкое хладнокровие. В бою этот человек напоминал извергающийся вулкан.

В мае 1776 года Поль Джонс был назначен капитаном шлюпа «Провидение». И хотя это судно имело на вооружении всего 12 пушек, оно было быстроходным и маневренным, что позволяло ему внезапно нападать даже на корабли размером побольше и вооружением помощнее и в случае опасности уходить от погони. Плавая на этом судне, Поль Джонс за неполные четыре месяца привел в Филадельфию еще 8 кораблей противника и столько же потопил.

Со временем Поль Джонс настолько уверовал в свою удачу, что его уже перестал удовлетворять корсарский промысел у берегов Америки. Он вынашивал дерзкий, можно сказать, безумный план: отправиться в одиночку к берегам Англии, чтобы там, уничтожая английские корабли у них дома, дать почувствовать англичанам на собственной шкуре, что такое война, которую вот уже столько лет ведет в Америке их король Георг III. Американскому конгрессу смелый план «республиканского корсара» и его пылкие речи по поводу целесообразности этого плана пришлись по душе, и он предоставил Полю старый 18-пушечный корвет «Рэйнджер» — одно из лучших судов, имевшихся в ту пору в молодом американском военно-морском флоте.

Свое новое назначение Поль Джонс получил 14 июня 1777 года. Это был для Соединенных Штатов знаменательный день. Именно в тот день конгресс США утвердил новый, звездно-полосатый флаг страны. И первым, кому выпала высокая честь поднять этот флаг, был «Рэйнджер» Поля Джонса. Салютовали пушки, на флагшток медленно поднималось полотнище флага, а на капитанском мостике, обнажив шпагу и гордо подняв голову, стоял Поль Джонс — сын простого садовника, а теперь — первый капитан военно-морского флота США. Этот день капитану Джонсу запомнился навсегда.

Спустя несколько недель «Рэйнджер» вышел в море и взял курс к французским берегам. Почему к французским? Потому что Франция в те годы, стремясь любыми путями ослабить своего извечного соперника Англию, с первых дней англо-американской войны поддерживала американских колонистов, помогая им деньгами, оружием и людьми. Франция же и первой признала новое государство США и в начале 1778 года даже подписала с ним союзный договор.

После двух месяцев плавания корвет Джонса бросил якорь в гавани Нанта — французского порта на западе Франции.

Проведя небольшой ремонт, точнее будет сказать, маскировочные работы, весной 1778 года «Рэйнджер» появился у западных берегов Англии. Это был теперь неприметный купеческий корабль, каких немало можно увидеть в местных водах. Но так было до тех пор, пока поблизости не появлялось английское судно. Неважно какое: торговое или военное. Тотчас на «купце» взвивался звездно-полосатый флаг, с грохотом открывались ранее незаметные пушечные порты, и судно окутывалось клубами порохового дыма. И не было ни одного случая, чтобы неосмотрительному «англичанину» удалось спастись бегством. Если он не тонул сразу, то спешил поднять белый флаг. Но и это не всегда помогало — чтобы не раскрыть себя, Поль Джонс своих бывших соотечественников топил. И только наиболее ценные корабли, точнее, корабли с ценными грузами, препровождал во французские порты.

А однажды он привел в Брест многопушечный фрегат «Дрейк», который имел неосторожность устроить «Рэйнджеру» засаду. Грозный красавец «Дрейк», который был гордостью королевского флота, покорно тянулся позади «Рэйнджера», сразу утратив весь свой бравый вид.

Поль Джонс, желая как можно больше досадить англичанам, решился наведаться в «гости» в свой родной Уайтхей-вен. В одну из безлунных ночей с отрядом из нескольких десятков смельчаков он высадился с подошедшего поближе к городу «Рэйнджера» на берег. Проникнув незамеченным в форт, корсары Джонса без лишнего шума повязали часовых, заклепали пушки, после чего подожгли несколько стоявших в гавани кораблей. Огонь тут же перекинулся на соседние суда, и к утру вся гавань пылала, как гигантский костер. В городе началась невиданная паника.

Паникой был охвачен не только Уайтхейвен. Паника распространилась по всей Англии. Страховые компании немедленно увеличили ставки, на бирже упали курсы акций, возросли цены на привозные товары. Купцы требовали покончить с «обнаглевшим америкашкой». «Мы не можем выйти в море! — жаловались они лордам адмиралтейства. — Где наш хваленый флот?» Лорды беспомощно разводили руками: «Этому чертову разбойнику помогает сам дьявол!» Такого конфуза «владычица морей» не знала за всю историю.

Тем временем Поль Джонс переплыл залив Солуэйферт и нанес «визит вежливости» на остров Сент-Мэри, на котором находился родовой замок одного из самых сановных вельмож Англии графа Селкирка. Джонс намеревался взять графа заложником, чтобы обменять его затем на пленных американцев, с которыми англичане очень жестоко обращались. Но графу повезло — он был в отъезде.

Следующий 1779 год выдался для Поля Джонса не менее удачным, чем минувший. На сей раз он объявился у восточного побережья Англии. И не один, а во главе небольшой эскадры. И даже на другом судне. Поскольку искалеченный в многочисленных боях «Рэйнджер» не мог уже совершать длительных походов, Поль теперь плавал на «Простаке Ричарде». Это было старое торговое судно, переоборудованное, как и прежние, для ведения боевых действий. Корабль был назван так в честь Бенджамина Франклина, с которым «республиканский корсар» успел подружиться в Филадельфии. Простак Ричард — это литературный псевдоним Франклина. Такое же название носил издававшийся Франклином литературный журнал.

Первое время американцы занимались тем, что топили мелкие торговые суда англичан. Но Полю Джонсу этого было мало — он жаждал великих дел и великих побед. И фортуна в конце концов смилостивилась над ним. Под вечер

23 сентября неподалеку от мыса Фламборо корсары увидели караван торговых кораблей, двигавшийся в сопровождении двух военных фрегатов — «Сераписа» и «Скарборо». Лучшего случая, чтобы по-настоящему проявить себя, вряд ли можно было ожидать.

Без малейших колебаний устремился Поль Джонс на своем неказистом «Простаке» навстречу ближайшему фрегату — 5-пушечному «Серапису». Пока командир фрегата, сбитый с толку неожиданной прытью какого-то странного суденышка, разобрался что к чему, пушкари «Простака» успели дать залп. Тишина взорвалась громоподобной артиллерийской пальбой. Количеством пушек «англичанин» в несколько раз превосходил противника, и на «Простаке» очень скоро начали это ощущать — его борта постепенно превращались в решето. Не оставалась в долгу и команда «Простака» — его стрелки, взобравшись на реи, поливали оттуда свинцом палубу фрегата, сметая с нее англичан десятками. И все же часы, вернее минуты, корсарского судна были сочтены — в трюмы набиралась вода, в нескольких местах вспыхнул пожар, свалилась одна из мачт. Судно медленно, но верно погружалось в холодные волны Северного моря.

Видя безвыходность американцев, «капитан «Сераписа» крикнул в рупор: «Эй, на «Простаке»! Сдавайтесь, разбойники!» В ответ разгоряченный Поль Джонс проревел: «Зачем такая спешка? Мы еще не начинали по-настоящему драться!»

Он дал команду своим людям приготовить абордажные крючья и сабли и идти на сближение с английским фрегатом. А когда корабли сошлись и намертво сцепились, одним из первых перепрыгнул на палубу вражеского судна. Схватка была жестокой и короткой. Не прошло и четверт№ часа, как на «Сераписе» спустили флаг, а его капитан отдал свою шпагу Полю Джонсу.

Овладев «Сераписом», корсары оставили «Простака» и перебрались на фрегат. И сделали это как нельзя вовремя — их корабль скрылся вскоре в волнах. Но Поль Джонс на этом не успокоился. Уже при лунном свете он повел «Серапис» на сближение со «Скарборо», который отбивался от наседавших на него небольших корсарских суденышек. Не выдержав яростной атаки своего недавнего собрата, сдался на милость победителя и этот фрегат.

Когда Поль Джонс привел свои трофеи во Францию, его встретили как триумфатора. В Париже его ожидало немало приятных сюрпризов. Увидеть отважного моряка пожелал сам Людовик XVI. Он наговорил гостю кучу любезностей, затем вручил ему шпагу с золотой рукоятью и орден «За военные заслуги». Но и это было не все. Вечером перед началом представления в «Гранд-Опера» на голову виновника торжества, который восседал в королевской ложе, откуда-то сверху опустился на золоченых нитях лавровый венок. Зал стоя рукоплескал герою. А он, смущенный и растроганный, боясь уронить венок, осторожно кивал головой в ответ разнаряженным дамам и блистательным кавалерам.

А вот джентльмены-американцы обошлись со своим героем не по-джентльменски. Конгресс США, который еще недавно обещал присвоить Полю Джонсу звание адмирала, не придумал ничего лучшего, как выбить в его честь памятную позолоченную медаль. Награда более чем скромная и ничего не значащая. Тем более если учесть, сколько сделал этот человек для молодой и в сущности чужой ему страны. А когда война окончилась и отпала надобность в каком-то корсаре, американцы и вовсе забыли о Поле Джонсе. Обиженный моряк решил навсегда порвать с этой неблагодарной страной. Памятуя о теплом приеме, оказанном ему не так давно во Франции, он решил перебраться в эту страну навсегда. Он надеялся, что здесь-то ему уж наверняка доверят командование если не эскадрой, то хотя бы линейным кораблем. Или, на худой конец, фрегатом. Но времена быстро меняются. После окончания войны и подписания мирных договоров ни о какой службе во французском флоте ненавистного Англии корсара и речи быть не могло. К своему большому огорчению, Поль Джонс это понял очень скоро. Как понял и другое: его пребывание в Париже не совсем желательно. Впервые он ощутил, что значит быть ненужным.

И все же страна, которой понадобились опыт и талант Поля Джонса, нашлась. Этой страной была Россия. В 1787 году с ним встретился русский посланник в Париже Иван Смолин и от имени своего правительства сделал официальное предложение перейти на службу в русский военно-морской флот. Предложение вернуло Поля к жизни. Полноценной жизни. В его глазах снова появился холодный блеск, а в движениях — уверенность и стремительность. Единственное, что его пугало, — это русская зима с трескучими морозами. Но резонно решив, что раз там живут люди, то и он сможет прожить, в начале 1788 года, собрав свои более чем скромные пожитки, Поль Джонс отправился в Петербург.

24 апреля он был в русской столице, а 25-го его приняла императрица Екатерина II. Они остались довольны друг другом. Екатерине, которая знала толк в мужчинах, гость понравился сразу, с первых минут их продолжительной беседы. И прежде всего умением непринужденно держаться, живым и в то же время решительным характером, чувством собственного достоинства (чего не доставало большинству ее приближенных). Да и внешность полностью соответствовала характеру. «Жаль, что ростом не вышел, — пожалела императрица. — Впрочем, невелика беда. Князь Суворов тоже не гвардейского роста, а виктории одну за другой одерживает. Главное, что моряк сей отважен зело и приятности не лишен. А что честолюбив — так это даже хорошо. Командир без этого «порока» не командир».

В свою очередь, Поль Джонс был очарован приветливостью императрицы, ее рассудительностью и умом. А когда Екатерина II как бы между прочим сказала, что дело с присвоением ему адмиральского звания можно считать решенным — остались формальности, Поль Джонс бы покорен окончательно. То, чего не дали ему американский конгресс и французский король после всех его подвигов, в России он получил, даже не приступив к службе.

«Жаль только эскадры, которую вы заслуживаете, не могу сейчас предложить, — сказала Екатерина. — А вот подходящий для вас корабль в Балтийском флоте отыщем непременно».

«Если так дело пойдет дальше, то недалек тот день, когда и эскадра у меня будет,» — подумал обрадованный моряк, давно мечтавший не только об адмиральском звании, но и об эскадре.

Поль Джонс как в воду смотрел. Его мечта сбылась. И даже намного раньше, чем он предполагал. Правда, этому приятному событию предшествовали события не совсем приятные. Дело было так. Когда торговавшим в России английским купцам стало известно о назначении Поля Джонса, они были вне себя от негодования. Мало того, что этот разбойник и злейший враг его величества Георга III был обласкан русской императрицей, так он еще будет командовать на Балтийском море военным кораблем! Только этого им недоставало! В знак протеста англичане начали закрывать свои лавки и конторы в Петербурге, Архангельске, Ревеле и других городах России. Своих соотечественников поддержали служившие на Балтийском флоте английские офицеры. Все они демонстративно подали в отставку.

Переполох в стане англичан еще больше укрепил Екатерину II в мысли, что ее новый адмирал способен нагонять на врагов страх. «Пошлю-ка я его к Светлейшему, — решила императрица. — Пусть задаст там перцу туркам. И англичане малость успокоятся».

На юг Поль Джонс ехал с рекомендательным письмом самой императрицы Екатерины II. Советуя князю Потемкину использовать американского моряка в самых ответственных делах, она писала, что «сей человек весьма способен в неприятеле умножать страх и трепет». Через месяц новоиспеченный контр-адмирал русского флота прибыл в Херсон.

На юге было неспокойно. Почти год уже длилась очередная война с Турцией, которая при науськивании Англии и Пруссии решила вернуть бывшие свои причерноморские земли, а если удастся, то и Крым захватить. Русские стремились не только отбить турок, но и взять Очаков, этот турецкий форпост в Северном Причерноморье. Но это в будущем. Пока же перед войсками стояла более скромная задача: не дать противнику захватить Кинбурнскую косу, владея которой турки имели бы возможность держать русские корабли взаперти в Днепровском лимане, то есть не выпускать их в Черное море.

Главнокомандующим русских войск в Причерноморье Генерал-фельдмаршал Григорий Потемкин подчинил Полю Джонсу эскадру, стоявшую в Днепровском лимане. Свой флаг контр-адмирал поднял на линейном корабле «Владимир».

И уже на следующий день встретился с генерал-аншефом Александром Суворовым, который командовал русскими войсками в районе Херсона-Юшбурна. Встреча была более чем теплой. Суворов говорил быстро и отрывисто:

— Наслышан, голубчик, наслышан. И очень рад видеть. Ваш приезд как нельзя кстати. Предстоят горячие денечки. Пора уже показать турке, где раки зимуют.

— Рад, что мы будем показывать это вместе, — ответил немногословный адмирал.

Эти два человека были похожи не только внешне. Много общего было в их характере и поведении. Они сразу прониклись друг к другу симпатией и стали большими приятелями. Вспоминая о Суворове, Поль Джонс писал: «Это был один из немногих людей, встреченных мною, который всегда казался мне сегодня интереснее, чем вчера, и в котором завтра я рассчитывал — и не напрасно — открыть для себя новые, еще более восхитительные качества. Он неописуемо храбр, безгранично великодушен, обладает сверхчеловеческим умением проникать в суть вещей под маской напускной грубоватости и чудачества, — я полагаю, что в его лице Россия обладает сейчас величайшим воином, какого ей дано когда-нибудь иметь. Он не только генерал России, но, пожалуй, наделен всем необходимым, чтобы считаться и первым в Европе».

Пока же и Суворов, и Поль Джонс готовились к предстоящим баталиям. Суворов возводил на Кинбурнской косе укрепления, Поль Джонс обучал команды и охотился по старой привычке за одиночными кораблями турок. И оба ждали подкрепление — гребную флотилию, которая вот-вот должна была подойти из

Кременчуга. Наконец флотилия — 22 скампавеи под командованием контр-адмирала Нассау-Зигена — появилась в лимане. Теперь можно было помериться с турками силой.

И турки не заставили себя долго ждать. 17 июня 1788 года их флот покинул Очаков и подошел к устью Днепра. К вечеру невдалеке от Бугского лимана флоты сблизились на расстояние видимости и в наступившей темноте стали готовиться к завтрашнему сражению.

После полуночи, когда чернильная темнота окутала лиман, Поль Джонс велел спустить ялик. Переодетый в казака-запорожца он сел в него с двумя казака-ми-гребцами. Плыли бесшумно — уключины и весла были загодя обмотаны тряпками. Через каких-нибудь полчаса над яликом неожиданно нависла черная громада. Это был флагманский корабль турецкой эскадры. Откуда-то сверху доносилась гортанная речь турецких моряков. Противник тоже не спал, готовясь к бою. Осторожно продвигаясь вдоль борта, ялик достиг носа корабля. Адмирал встал на банку ялика, вынул из кармана мел и большими буквами написал на обшивке: «Сжечь. Поль Джонс».

Разведав, сколько у турок кораблей и каких, под утро Поль Джонс вернулся на «Владимир».

Утром, узнав об озорной выходке русского адмирала, командир турецкой эскадры капудан Гассан пришел в ярость:

— Клянусь аллахом, еще до полудня этот продажный англичанин будет болтаться у меня на рее! Кверху ногами!

Когда утренний туман рассеялся, флоты пошли на сближение. Турецкий флагман сразу устремился к «Владимиру», чего, собственно, и добивался Поль Джонс, предпринимая ночную вылазку и оставляя свой автограф на борту турецкого судна. В утренней тишине особенно отчетливо прозвучали первые пушечные залпы. Между сошедшимися флагманскими кораблями завязалась ожесточенная артиллерийская дуэль. Канонада стояла такая, что никто уже не слышал приказов командиров. Да и приказывать, собственно, было нечего — и без приказов каждый знал свое дело: канониры палили из пушек, били из ружей взобравшиеся на реи стрелки, пожарная команда в зародыше тушила очаги пожара. Погода стояла безветренная, и судно было окутано сплошным облаком порохового дыма. Людям казалось, что они попали в ад.

Не выдержав разящего огня русских пушкарей, турецкий флот начал отходить в сторону Очакова. Поль Джонс нервно кусал губы — неужели уйдут? И вдруг взгляд его просиял — на турецком флагмане с треском и скрипом начала валиться грот-мачта.

— Теперь он никуда не денется! — растирая по лицу смешанную с потом копоть, обрадованно прошептал адмирал и крикнул что было мочи: — Паруса к ветру! К абордажу готовсь!

И вот уже на палубу турецкого судна посыпались, как горох из мешка, русские моряки, вооруженные кто саблей, кто кортиком, а кто и ружьем со штыком. Не выдержав стремительного натиска, турки прыгали за борт, ища спасения в воде. 60 человек были взяты в плен, остальные погибли. Гассан-паши не было ни среди живых, ни среди мертвых. Как позже выяснилось, задолго до окончания боя, видя, что русские побеждают, командир эскадры сел в шлюпку и был таков. Его корабль был так исковеркан ядрами, что русские даже не стали тушить на нем пожар. Сняв с корабля все, что можно было снять, его оставили посреди лимана догорать в одиночестве.

Через день Суворов, Джонс и Нассау-Зиген начали приводить в исполнение вторую часть плана по уничтожению турецкого флота. Под вечер эскадра Поля Джонса и гребная флотилия Нассау-Зигена подошли к Очакову. Турки недоумевали: неужели русские решили сунуться под огонь крепостной артиллерии? Да от их флота щепки через час останутся! Но русские и не думали приближаться к крепости. Они легли в дрейф вне досягаемости крепостных пушек. Турки были в замешательстве: что задумали эти неверные? Наконец они решили, что противник ждет ночи, чтобы под ее покровом ворваться на очаковский рейд и добить эскадру капу-дана Гассана. Стремясь спасти флот, турецкое командование решило вывести его с наступлением темноты в открытое море и до прихода подкреплений отстояться в

Аджибее (нынешняя Одесса). Именно на это и рассчитывали русские, затевая свой план. Ведь чтобы оставить Очаков и попасть в открытое море, турецким кораблям необходимо было пройти мимо Кинбурнской косы, где их поджидала ловушка, устроенная Суворовым.

Когда эскадра Гассан-паши поравнялась с косой, оттуда неожиданно для турок ударили две замаскированные батареи. Били раскаленными ядрами. После первых же залпов загорелись сразу несколько кораблей. При их свете наши артиллеристы получили возможность вести прицельный огонь. Один за другим вспыхивали в проливе новые факелы. Иные суда в суматохе выбрасывались на мель. Разгром турецкого флота довершили подошедшие с моря корабли Поля Джонса и Нассау-Зигена. К утру все было кончено. Шесть тысяч турок погибли, больше тысячи семисот сдались в плен.

За блестяще проведенную операцию по уничтожению вражеского флота, за флотоводческий талант, отвагу и смекалку, проявленные в этих сражениях, Поль Джонс был награжден орденом Св. Анны с муаровой лентой.

Затем наступило длительное затишье. Противники выжидали, накапливали силы, готовились к новым схваткам.

Одновременно с этим все больше ухудшались отношения между Полем Джонсом, другим адмиралом — посредственным командиром и преуспевающим льстецом Нассау-Зигеном, который все заслуги в уничтожении турецкого флота приписал себе, и всемогущим Потемкиным. А впасть в немилость к Потемкину значило поставить крест на своей карьере. Не унимались и старые «друзья» Джонса — англичане, которые не переставали строчить на него доносы. Общими усилиями недруги адмирала добились того, что в октябре в Херсон прискакал курьер с приказом Адмиралтейства об отзыве Поля Джонса в Петербург. Прощаясь с так полюбившимся ему моряком, Суворов подарил ему напоследок свою шубу — наступали холода, а дорога была неблизкой.

В Петербурге Поль Джонс промыкался без дел восемь месяцев. Вернее, его ожидало там дело, но... уголовное. Сразу же по прибытии в столицу он попал в скандальную историю, которую, судя по всему, ему подстроили его недоброжелатели. Судебное расследование установило, что адмирал ни в чем не был виноват. Его полностью оправдали. Однако в глазах общественного мнения он остался «человеком с подмоченной репутацией». Чего и добивались организаторы этого нечистоплотного «дела». Вокруг доброго имени моряка, как снежный ком, росли грязные сплетни. Поль Джонс, чувствовавший себя в морских сражениях, как рыба в воде, спасовал перед придворными интригами и кознями.

Воспользовавшись предоставленным ему двухгодичным отпуском с сохранением адмиральского жалованья, он уехал в Варшаву, где встретился со своим давним знакомым по Филадельфии времен американской освободительной войны Тадеушом Костюшко, а оттуда — в Париж.

Поль Джонс не узнавал некогда блестящую столицу Франции. Париж бурлил. Он, как и вся Франция, был охвачен пламенем революции. Все здесь для Поля было новым и непривычным. На него никто не обращал внимания, им не интересовались. Те, кто мог его помнить, кто был свидетелем его десятилетней давности триумфа, либо сидели в тюрьме, либо бежали за границу. У оставшихся своих дел было невпроворот. И все же адмирал не терял надежды. Выбрав время, он отправился в Конвент. Много не просил. Был согласен на любую должность — только бы во флоте, на море. Лишь бы не сидеть без дела! Ему пообещали подумать.

Он стал ждать. Чтобы ожидание не было таким тягостным, принялся за сочинение мемуаров. Но литературный труд не был его призванием, и он очень скоро это понял. Безделье становилось невыносимым. К моральным страданиям прибавились физические — объявилась водянка. Начали опухать и болеть ноги. Все труднее становилось совершать так необходимые прогулки. Он перестал выходить из дому. 18 июля 1792 года 45-летнего Поля Джонса нашли мертвым в его убогой комнатушке. Он умер в крайней бедности — русское правительство давно уже перестало высылать ему адмиральское жалованье, а других доходов он не имел. Единственными ценностями, оставшимися при нем, были шпага с золотым эфесом и два ордена: французский «За военные заслуги» и русский Св. Анны.

Так окончил свой земной путь этот неугомонный Джон Поль Джонс — шотландец по национальности, гражданин США, адмирал русского флота.

Но на этом история Поля Джонса не окончилась. Ее продолжение было неожиданным и волнующим. В начале нашего века американцы вдруг вспомнили о своем некогда отвергнутом герое. После продолжительных поисков и раскопок, предпринятых в 1905 году послом США во Франции X.Портером, был найден цинковый гроб с прахом Поля Джонса. При огромном стечении народа его провезли на артиллерийском лафете в сопровождении почетного эскорта из французских гвардейцев и американских моряков по Елисейским полям, после чего перевезли в порт Шербур. Оттуда эскадра военных кораблей американского флота доставила гроб в Филадельфию. 24 апреля 1906 года состоялась торжественная церемония, посвященная перезахоронению Поля Джонса. На ней выступил президент США Теодор Рузвельт. В своей короткой, но живой яркой речи он напомнил американцам о том, кому и за какие заслуги была оказана честь первому поднять государственный флаг Соединенных Штатов Америки. Саркофаг с прахом героя установили в капелле Академии военно-морского флота США в Аннаполисе. Одновременно с этим в Вашингтоне был воздвигнут памятник знаменитому корсару. Как в таких случаях говорится, лучше поздно, чем никогда.